Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
Через несколько секунд появились Луций Тукций, Метробий и побелевшая Валерия. Сулла лежал, продолжая изрыгать кровь. Его любовник держал голову умирающего, а жена нагнулась над ним, дрожа и не зная, что делать. Тукций резко отдал приказание слугам, и те бросились бегом и принесли охапки полотенец. Глаза их расширились от ужаса, когда они увидели всю комнату в крови и господина, задыхавшегося от кровавой рвоты. Он все пытался что-то сказать, сжимая, как тисками, окровавленную руку Метробия.
Забытый всеми, Квинт Граний долго не раздумывал. Пока перепуганные люди Суллы жались друг к другу, а их полководец пытался как-то подбодрить их, банкир из Путеол тихо выбрался из комнаты, покинул дом и пошел туда, где ждала его лошадь. Вскоре он уехал.
Много времени прошло, пока Сулла успокоился и его можно было поднять с пола. Метробий унес его, на удивление легкого. Слуги остались приводить комнату в порядок.
Но хуже всего, как сообразил Сулла, — ибо он находился в сознании и понимал все, что происходило, — было то, что кровь пыталась задушить его. Она постоянно скапливалась в глотке, даже когда его не рвало. В безумном страхе от собственной беспомощности Сулла прижался к Метробию как к спасательному кругу среди моря, глядя в это смуглое родное лицо с отчаянной мольбой. Метробий оставался единственным человеком, с которым в эту минуту хотел общаться умирающий. Краем глаза он видел Валерию с белым лицом, на фоне которого голубизна ее глаз поражала, и строгий облик своего врача.
«Это смерть? — спрашивал он себя, заранее зная ответ. — Но я не хочу так умирать! Не в блевотине, не задыхаясь, не в грязи и беспомощности. Я хочу уйти из этого мира достойно, сохранив приличие и dignitas римлянина. Я был некоронованным царем Рима. Я был коронован венцом из трав у стен Нолы. Я был величайшим человеком в междуречье Океана и Инда. Пусть моя смерть окажется достойной всего этого! Пусть она не будет этим кошмаром крови, немоты и страха!»
Он вспоминал о Юлилле, которая умирала одна, в луже крови. О Никополис, бившейся в страшной агонии. И о Клитумне, которая в агонии плясала со сломанной шеей. Еще был Метелл Нумидийский, задыхающийся, с багровым лицом. «Я не знал, что это так ужасно!» Далматика, выкрикивающая его имя в храме Юноны Спасительницы. Его сын, свет его жизни, мальчик Юлиллы, который значил для него больше, чем кто-либо, — он тоже умер, задохнувшись.
«Я боюсь. Я так боюсь! Я никогда не думал, что мне будет страшно. Это неминуемо, этого нельзя избежать. Скоро все кончится, и я уже никогда не увижу, не услышу, не почувствую, не подумаю снова. Я буду никто. Ничто. В такой судьбе нет боли. Это судьба полного забвения. Сон без сновидений. Вечный сон. Меня, Луция Корнелия Суллы, некоронованного царя Рима, увенчанного венцом из трав, уже не будет. Я останусь лишь в памяти людей. Ибо это единственный вид бессмертия — остаться в памяти живущих. Я почти закончил свои мемуары. Осталось лишь написать еще одну небольшую книгу. Более чем достаточно для будущих историков, чтобы судить обо мне. И более чем достаточно, чтобы убить Гая Мария — убить на все времена. Он-то не написал мемуаров. А я написал. Я победил! И из всех моих побед победа над Гаем Марием — самая значительная для меня».
Кровотечение продолжалось около часа. Сулла ужасно страдал. Но потом все стихло. Сознание умирающего окончательно прояснилось. Он увидел Метробия, Валерию, Луция Тукция с той отчетливостью, которой был лишен уже много месяцев, — словно наконец за миг до кончины ему вернули это величайшее из чувств, чтобы он мог разглядеть отражение своего умирания на хорошо знакомых лицах. Он даже смог заговорить:
— Мое завещание. Пошлите за Лукуллом, он должен прочитать его, когда я умру. Он мой душеприказчик и опекун моих детей.
— Я уже послал за ним, Луций Корнелий, — тихо сказал актер-грек.
— Был ли ты доволен мной, Метробий?
— Всегда, Луций Корнелий.
— Я не знаю, что такое любовь. Аврелия говорила, что я знаю, просто не сознаю этого. Я не уверен в этом. Однажды мне приснились Юлилла и мой сын. Он пришел ко мне и просил меня соединиться с его матерью. Я уже тогда должен был понять. Но я не понял. Я лишь плакал. Его я любил. Больше, чем себя. О, как я скучал по нему!
— Это к примирению, дорогой Луций Корнелий.
— Это одна из причин готовиться к смерти.
— Есть у тебя какие-нибудь желания?
— Только покой. Сознание… выполненного долга.
— Свой долг ты выполнил.
— Мое тело.
— Что с твоим телом, Луций Корнелий?
— Всех Корнелиев хоронят в земле. Только не меня, Метробий. Об этом написано в моем завещании, но ты должен уверить Лукулла, что это действительно моя воля. Если мое тело будет лежать в могиле, какая-нибудь частица пепла Гая Мария может опуститься на мою могилу и остаться там. Я выбросил в реку его пепел. Я не должен был этого делать. Кто знает, где сейчас он прячется, ожидая, чтобы осквернить меня? Пепел плыл по Анио, я видел, как он пыльной паутиной покрыл воду. Но подул ветер, и верхний слой, еще не успевший намокнуть, разлетелся. Поэтому я не могу быть уверен. Меня надо сжечь. Ты скажешь Лукуллу, что я так хотел. Мой пепел пусть соберут в кувшин под непроницаемым покровом. Потом пусть кувшин запечатают воском, чтобы Гай Марий не мог туда проникнуть. Я буду единственным Корнелием, которого сожгут.
— Мы так и сделаем, обещаю.
— Сожги меня, Метробий! Заставь Лукулла сжечь меня!
— Я сделаю это, Луций Корнелий, я сделаю это.
— Если бы я только знал, что такое любовь!
— Но ты знаешь! Конечно, ты знаешь! Любовь заставляла тебя отречься от своей природы и посвятить себя Риму.
— Разве это любовь? Это не может быть любовью. Это сухое, как пыль. Сухое, как мой пепел. Единственный Корнелий, которого сожгут, не похоронят.
Налитые кровью, порванные сосуды в основании глотки еще кровоточили. Вскоре начался новый приступ кровавой рвоты. Он длился несколько часов почти без перерыва. Сулла слабел, и периоды просветления становились все короче. Снова и снова, приходя в сознание, он умолял Метробия проследить, чтобы ни один атом Гая Мария никогда не коснулся его останков, а потом спрашивал, что такое любовь и почему он не знает этого.
Лукулл прибыл как раз перед смертью Суллы, хотя Сулла уже ничего не мог сказать, он даже ничего не сознавал. Странные выцветшие глаза с темным ободком и черными зрачками потеряли свое грозное выражение, они выглядели усталыми. Дыхание его стало едва заметным, его можно было различить, лишь поднеся зеркало к его губам. А белая кожа уже не могла быть белее из-за потери крови. Но багровые шрамы так и остались. Безволосый скальп стал морщинистым, как тронутая ветром водная гладь, а рот провис. Потом вдруг глаза умирающего стали меняться. Зрачки расширились, закрыв радужную оболочку и соединившись с темным ободком. Свет их погас. Стоявшие возле него видели, как золотой блеск заливал широко открытые глаза Суллы.
Луций Тукций наклонился и прикрыл ему веки, а Метробий положил на них монеты. Лукулл вложил умершему в рот денарий, чтобы было чем заплатить Харону, перевозчику душ умерших через Стикс в царство теней.
— Тяжелая смерть, — сказал Лукулл, стараясь сдерживаться.
Метробий плакал.
— Луцию Корнелию все доставалось тяжело. Поэтому легкая смерть была не для него.
— Я провожу его тело в Рим для государственных похорон.
— Он хотел бы этого. Но при условии, что его сожгут.
— Его сожгут.
Оцепенев от горя, Метробий тихо вышел, чтобы найти Валерию, которая не нашла в себе сил дождаться конца.
— Все кончено, — сообщил он.
— Я любила его, — тихо сказала она. — Я знаю, весь Рим считал, что я вышла за него по расчету, ради того, чтобы моя семья пользовалась почетом. Но он был великим человеком. И он очень хорошо относился ко мне. Я любила его, Метробий! Я действительно любила его!
— Я верю тебе, — сказал Метробий.
Он сел рядом, взяв руку Валерии и рассеянно гладя ее.
— Что ты теперь будешь делать? — спросила она.
