Вологодская полонянка - Федорова Полина (читать полную версию книги TXT) 📗
Сеид замолчал и добавил, уже только для Таиры:
— А ты помни, сестра, что ты дочь великого сеида. Мохаммед-Эмин, — Юсуф понизил голос, — тебя любит и слушает, и он — хан, но ты — ханбике. В твоей власти не допустить дел, не угодных Всевышнему. Помни, — повторил он.
Таира помнила. Она и так не отходила от мужа ни на шаг, помогая ему и советом, и делом во многих его начинаниях. Думный дьяк Михайла Клепиков, исправлявший на Казани дела посольские и блюдя тайный наказ Ивана Васильевича досматривать за ханом, отписал в одном из своих посланий великому князю, что бывшая полонянка вологодская зело люба Мохаммеду-Эмину, и хан-де во все дела державные ее допущает и никоей тайны от нее не держит.
А женка сия, — писал далее дьяк, — вельми умом пребогата, и хан ее советы слушает и часто делает так, яко она ему сказывает, опосля чего немалая поруха для твоего интересу, государь и великий князь Иван Васильевич, обнаруживается. А с вельможами, кои супротив тебя, государь и великий князь, помыслы держат, царица сия, напротив, зело ласкова и приветлива, а вельмож, кои чаяниям твоим, государь, следуют, тех она в опале держит и противу них хану Мохаммеду-Эмину наушничает. По словам же бека Урака, денно и нощно царица с Мохаммедом-Эмином неразлучна, на что хан никоего неудовольствия не имает, а паче того, сам и часу единого без нее обойтись не может. Как-то тут отъезжала царица к брату своему, ихнему первосвященнику Юсуфу на земли закамские, так хан Мохаммед-Эмин, государь, места прямо найти себе не мог и по вся дни лицом вельми мрачен был, будто кто помер, покуда царица не возвернулась.
А еще сказывал бек Урак, что слышал, как царица будто уговаривала хана от тебя, государь и великий князь Иван Васильевич, отвергнуться, дабы не считали бы-де в ихнем бусурманском мире его рабом твоим и что-де, ежели не хочет хан Мохаммед-Эмин, как и брат его Ильхам, кончить дни свои в темнице, с престолу с поруганием и бесчестием бысть сведену, надобно-де поскорее от тебя, государь, отложиться, а ханством самостоятельно, безо всякой на тебя, государь и великий князь, оглядки править. Сказывал бек Урак, что дюже зла на тебя царица за свое вологодское сидение и что-де украл ты у нее пятнадцать годов ея жизни, за что-де она с тобою, государь и великий князь, еще посчитается. А вестимо: яко капля дождевая крепкий камень скрозь точит, тако и льщение женское даже и премудрых человеков многих коренит и изводит. Вот, стало быть, и мне сдается, государь и великий князь Иван Васильевич, что царь казанский Мохаммед-Эмин вскорости советов ее послушается до и отложится от тебя, государь, напрочь.
По всему видать — быть сему вскорости пренепременно…
Так оно было или не так, как в письме дьяческом писано — Бог его знает. Может, дьяк думный Михаила с перепугу в послании своем и чего лишнего написал, чего и близко-то не было, али выслужиться хотел перед великим князем: смотри-де, государь, как дьяк твой думный за дела державные радеет. А еще, может быть, старый и хитроумный лис, бек Урак не без мысли задней задумал наветами таковыми да наговорами вредными хана Мохаммеда-Эмина в глазах великого князя московского опорочить, дабы тем самым государей державных рассорить, а в ссоре сей собственную выгоду мало-мальски поиметь. Потому как сказывали хорошо знающие старого бека, что Урак интриган есть знатный и руку на сем деле набивший весьма шибко и что совсем еще минуло мало времени, как уличен он был в тайной переписке с братом бывшего хана Мамука Агалаком, коего будто бы звал на престол казанский.
Так или иначе, добрые отношения хана Мохаммеда-Эмина с великим московским князем Иваном Васильевичем были порушены. Началось все с взаимных оскорблений послов. Потом перекинулось на дела торговые, кои, казалось, никакой порухи и интриг делам государственным иметь не могут. А затем, уличив бека Кул-Мамета в тайных сношениях с Москвой без его, великого хана позволения и ведома, Мохаммед-Эмин отдал приказание об его арестовании и заключении в зиндан, тот самый, в коем неугомонный бек уже сиживал при хане Мамуке. Бек, вестимо, возмутился, по привычке выхватил саблю, и ему тотчас одним ударом снес голову один из уланов, за что специальным ханским фирманом получил половину всех владений покойного бека. Сие стало известно на Москве, и Иван Васильевич прислал с гонцом гневное письмо, в коем пенял Мохаммеду-Эмину на его заносчивость:
Пошто не слушаешь моих друзей, что слуги есть твои верные? Пошто лучших своих князей губишь?
На что названый сын без задержки ответил коротко и ясно:
Казню предателей и изменников, ибо на то воля моя от Всевышнего. Ханство же Казанское — не твоя волость.
Однако до разрыва мирного договора дело, слава Богу, не дошло: и тот и другой знали друг друга не один год; дважды великий князь помог Мохаммеду-Эмину сесть на казанский престол — хотя и не без корысти для Руси, но все же факт есть факт, — и хан просто не мог нарушить обещания, данного Ивану Васильевичу, не воевать Русь. А что поимелась меж двумя государями распря, так сие дело почти семейное, с кем не бывает?
Иного мнения на сию распрю был ханский Диван. Стихослагатель и смотритель казанских архивов Шейх Эмми-Камал вытащил на свет божий старинные свитки, по коим следовало, что русский город Муром вовсе и не Муром, а булгарский балик Кан-Керман, а пограничный ныне городок, называемый урусами Нижний Новгород суть тако же бывший булгарский аул, который еще хан казанский Махмутек не единожды державе Казанской возвертал. А стало быть, границы казанские неверными урусами злоумышленно сужены и надобно, дескать, державу нынешнюю расширить, и то, что ранее Великой Булгарии принадлежно было, взад возвернуть, хотя бы и силою.
Скоро пришли из Москвы вести, что улубий Ибан болен шибко и вот-вот отдаст своему Богу душу, что на Руси великий разброд пошел и шатание, и беки русские меж собой все перелаялись и чуть ли не с ножами друг на друга кидаются, аки лютые псы. Не самое ли время из-под влияния московитского выйти да исконно свои города, что под урусами ныне находятся, назад отобрать? Диван — совет ханский — он ведь как порешит, так оно и будет, даже ежели решение сие ханскому мнению супротив. Таков закон и обычай древний. Демократия, етит твою мать…
А тут следом еще одна весть — помер великий князь московский, и договор мирный с урусами вроде как и не договор ноне, а так, бумага исписанная, которую, ежели хорошо помять, в ином деле использовать можно. Ну и пошло-поехало. Вначале побили да пограбили купцов русских, кои на Гостиный остров, что верстах в четырех от Казани, на ярмарку ежегодную понаехали, а затем алаем числом четыре темэна на Нижний Новгород пошли, назад его вертать.
Не взяли Нижний, зато пожгли округ него села да слободы. Да полону понабрали весьма довольно.
По весне 1506 года уже русские, собрав более ста тысяч воинов, пошли на Казань, и те, что плыли стругами да ладьями по Волге, добрались первыми. И, не дожидаясь конных да пеших, в надежде на скорую славу и богатую добычу, высадились тремя полками по десять тысяч ратников каждый в устье Казанки-реки, с ходу взяли Биш-Балту, выгнав из сего балика-слободы алай Урака и, окрыленные успехом, двинулись на город. Однако как только ступили урусы на Козий луг, место по весне сырое да топкое, выскочил из секрета в Ягодном лесу конный полк бека Отуча, ударил им в спину и погнал под стены казанские, у коих урусов уже ждали.
Около десяти тысяч русских воинов положили в том бою казанцы, и безымянное озерцо, что плескалось под самыми стенами градскими, сплошь покрылось уже начавшими смердеть трупами неверных. Дух от того озерца стоял зело гиблый, покуда не выловили из него баграми да не закопали на бережку, свалив в общую яму-могилу всех пострелянных да порубленных урусов до едина. А озерцо сие стало с того времени прозываться Поганым и как бы в подтверждение сему названию пованивало, особливо жаркими летами, дюже гнилостно. А на болоте Козьем долго еще шарахались кони от останков человечьих…
