Без единого свидетеля - Джордж Элизабет (книги бесплатно без .txt, .fb2) 📗
Он опустил голову. Темные очки скрывали его глаза, зато Барбара слышала, как он дышит — почти ровно, однако дается ему это с определенным трудом. Ей хотелось верить, что это означает нечто важное, но она одернула себя — торопиться с выводами нельзя. Поэтому она молчала, секунды шли, а в голове звучало одно и то же: «Ну давай. Давай. Давай же».
В конце концов он покачал головой, и тогда она сказала:
— Снимите очки.
— Вам же известно, что состояние здоровье моего клиента не… — возразил адвокат.
— Заткнитесь! Барри, снимите очки.
— Мои глаза…
— Снимай свои поганые очки сейчас же!
Он послушался.
— А теперь смотри на меня внимательно, — Барбара дождалась, когда ее глаза встретились с его — блекло-серыми, практически бесцветными. Она хотела бы прочитать в них правду, но еще больше ей нужно было просто видеть их и быть уверенной, что он знает об этом, — В данный конкретный момент никто не утверждает, будто ты приводил клиентам мальчишек Для того, чтобы их убивали. — Эти слова дались Барбаре с трудом, но она тем не менее вытолкнула их из горла, потому что если заставить Миншолла двигаться в нужном направлении можно только хитростью, обманом и лестью, то она будет хитрить, лгать и льстить так, как не снилось и лучшим лицемерам в мире. — Ты не делал этого с Дейви Бентоном и не делал с остальными. Когда ты оставил Дейви с этим… этим типом, то ожидал, что игра будет разыграна по старым правилам, как разыгрывалось уже много раз. Совращение, содомия, не знаю что…
— Они не говорили мне, что…
— Но… — оборвала она, потому что в ее намерения не входило выслушивать его оправдания, протесты, отрицания или отговорки; нужна была только истина, и Барбара была решительно настроена, чтобы добыть ее до того, как настанет время уходить. — Ты не хотел, чтобы их убивали. Чтобы ими воспользовались — да. Чтобы какие-то грязные типы прикасались к ним, даже насиловали их…
— Нет! Их никогда не…
— Барри, — вставил свое слово адвокат, — вы не должны…
— Заткнитесь, оба. Барри, ты за деньги приводил этих мальчишек своим мерзким дружкам по МИМу, но сутью сделки всегда был секс, а не убийство. Может, ты сам сначала пользовал подростков, а может, твоя пробка выскакивала уже от одной мысли, что все другие уроды зависели от того, подгонишь ты им свежатинки — побаловаться — или нет. Пока основной пункт — то, что ты не желал никому смерти. Однако так случилось, и ты либо подтвердишь мне, что этот тип на фотографии и есть твой знакомый под номером двадцать один шестьдесят, либо я выйду отсюда, пожелав тебе счастливого пребывания за решеткой с целым букетом статей: за педофилию, сутенерство и убийство. Усек? Ты будешь сидеть, Барри, и с этим уже ничего не поделать. Но тебе решать, сколько времени ты собираешься провести за решеткой.
Она не сводила взгляда с его глаз, бешено скачущих в глазницах. Она хотела спросить, как он стал тем, чем стал, — какие силы в прошлом принудили его к этому. Однако это не имеет значения. Дурное обращение в детские годы. Растление. Изнасилование и содомия. Что бы ни превратило его в грязного поставщика детей для педофилов, это давно уже стало водой под мостом. Мальчики мертвы, и правосудие должно свершиться.
— Посмотри на снимок, Барри, — сказала она.
Он еще раз склонил голову над снимком и теперь уже всматривался в него долго и напряженно. Наконец сказал:
— Я не уверен на сто процентов. Это ведь старый снимок? Бородки нет. Даже усов нет. У него… у него другая прическа.
— Да, все верно. Но посмотри на остальное. Посмотри на глаза.
Он надел очки, взял фотографию в руки.
— Кто это с ним? — спросил он.
— Его мать, — ответила Барбара.
— Где вы взяли эту фотографию?
— Из ее квартиры. В Уолден-лодж. Это почти рядом с тем местом, где было найдено тело Дейви Бентона. Так это он, Барри? Это «двадцать один шестьдесят»? Это тот мужчина, к которому ты привел Дейви в «Кентербери»?
Миншолл опустил снимок.
— Я не…
— Барри, — перебила она, — посмотри хорошенько.
Он послушно уставился в снимок. В третий раз. А Барбара переключилась от мысленного «давай» к горячей молитве. Наконец он проговорил:
— Кажется, да.
Она выдохнула. «Кажется, да» не оправдывало ее ожиданий. «Кажется, да» недостаточно для обвинения. Но этого хватит, чтобы провести очную ставку. А значит, можно двигаться дальше.
Мать приехала только к полуночи. Она взглянула на него и без слов обняла. Она не спросила, как чувствует себя Хелен, потому что по пути из Корнуолла в больницу уже кто-то позвонил и ввел ее в курс дела. Он понял это по ее лицу и по тому, как его брат топчется сзади, отодвигая момент, когда надо будет поздороваться, и кусая ноготь большого пальца. Все, что Питер сумел выдавить, было: «Мы сразу позвонили Джудит. Она приедет завтра утром, Томми».
Предполагалось, что он найдет в этом какое-то утешение — в том, что его семья и семья Хелен собрались в больнице, чтобы ему не пришлось пройти через все это в одиночку, — но утешение было немыслимо. Как немыслимо было думать даже о простейших физиологических потребностях тела — от еды до сна. Все вдруг стало второстепенным, когда сознание сузилось до точки света во мраке мозга.
Хелен на больничной койке почти терялась среди различного оборудования. Ему объясняли, как называются все эти приборы, но в памяти отложились лишь выполняемые ими функции: это для дыхания, это для мониторинга сердечной деятельности, это для гидратации, для измерения уровня кислорода в крови, для наблюдения за плодом в матке. В палате было тихо, если не считать гудения всех этих сложных механизмов. И за дверью, в коридоре, царила тишина, как будто вся больница уже знала.
Он не плакал. Он не метался по палате. Он не пытался разбить стену кулаком. Наверное, поэтому, когда приход нового утра застал их всех по-прежнему в больничных коридорах, мать сумела настоять, чтобы он съездил домой. «Ванна, душ, завтрак, что угодно, — сказала она. — Мы будем с ней, Томми, не волнуйся. Я, Питер, все мы. А ты должен хоть немного отдохнуть. Пожалуйста, поезжай домой. Если хочешь, кто-нибудь проводит тебя».
На это тут же вызвались добровольцы: сестра Хелен Пен, его брат, Сент-Джеймс. Даже отец Хелен, хотя всем было очевидно: сердце старика разбито и он никому не сможет помочь, пока его младшая дочь находится в таком состоянии… Поэтому сначала Линли сказал, что нет, он останется в больнице. Он не может оставить ее, разве они не понимают?
Но в конце концов, когда уже начало светать, он уступил. Доехать до дома, принять душ и переодеться. Это не займет много времени. Два констебля провели его через небольшую толпу репортеров, чьи вопросы он не понимал и даже почти не слышал. Полицейская машина отвезла его в Белгрейвию. Невидящим взглядом он смотрел на пролетающие мимо улицы.
Возле дома констебли спросили, не хочет ли он, чтобы они остались. Он покачал головой. Он справится, сказал он. У них в доме живет прислуга. Дентон приготовит что-нибудь поесть.
Линли не сказал им, что Дентон уехал в отпуск, которого так долго ждал (яркие огни большого города, Бродвей, небоскребы, театры каждый вечер). Он лишь поблагодарил констеблей за заботу и, как только они отъехали, вытащил из кармана ключ.
В доме побывала полиция. Он увидел оставленный ими обрывок клейкой ленты, которой огораживают место преступления. Дверь посыпана порошком для снятия отпечатков пальцев. Дебора говорила, что крови не было, но он нашел пятнышко на одной из мраморных плит, которыми была облицована верхняя ступенька. До двери оставался один шаг.
Лишь с третьей попытки сумел он вставить ключ в замок. Когда он открывал дверь, у него закружилась голова. Ему казалось, что теперь в доме все будет иначе, но ничего не изменилось. С последнего букета, составленного ею, несколько лепестков упало на инкрустированную крышку комода в прихожей, только и всего. Все остальное было как прежде: ее зимний шарф перекинут через перила лестницы; на диване в гостиной лежит раскрытый журнал; ее стул выдвинут из-под стола и не поставлен на место после того, как она посидела на нем; чашка в раковине на кухне; ложка на столе; папка с образцами тканей для детской комнаты. Вероятно, где-то в доме лежат пакеты с костюмами для крестин. Слава богу, он не знал где.
