Параллельный переход - Кононюк Василий Владимирович (читаемые книги читать TXT) 📗
Лук был сработан по технологии, которую в литературе иногда называют «тунгусский лук». А состоял он из двух склеенных между собой полосок дерева разных сортов. Из чего тунгусы клеили, не знаю, а на Руси на внешнюю сторону, работающую на растяжение, брали яблоню или ясень, а на внутреннюю, работающую на сжатие, любое дерево твердой породы — дуб, березу, орешник. Как объяснял Аркадий, клеить дерево к дереву намного проще, чем сухожилие или костяную пластинку, требования к клею, условиям выдержки да и само время выдержки не идут ни в какое сравнение с изготовлением сложносоставного лука из дерева, рога и сухожилий. Зато и время службы отличается на порядок. При активном использовании простая деревяшка служит два-три месяца, двухслойный деревянный лук — два-три года, трехслойный композит из сухожилий, дерева и роговых пластин — двадцать-тридцать, а то и до ста лет не теряет своих боевых качеств. С ценой — естественно, не рыночной, а в смысле усилий, необходимых для изготовления, — дело обстоит иначе. Аркадий утверждал, что цена двухслойного лука практически не отличается от цены деревяшки, дополнительные усилия по склеиванию компенсируются тем, что более тонкие заготовки для двухслойного лука проще найти, выровнять и высушить. О цене сложносоставного лука лучше не вспоминать: только богатые воины могли позволить себе иметь такой лук. Поэтому, с точки зрения Аркадия, большинство простых воинов были вооружены именно первым видом лука. Изготовить его мог практически каждый, кто владел элементарными навыками работы с древесиной и умел сварить столярный клей среднего качества.
Размышляя о древнем оружии человека, давшем ему власть над дикой природой, и не прекращая попытки согнуть непокорную древесину, я удвоил свои усилия, заметив Иллара, который, придержав коня, стоял у обочины, осматривая свое войско и его боевые навыки. Все остальные казаки также усилили свое рвение, и копья весело звенели в осеннем поле. Дожидаясь меня, замыкавшего наш небольшой отряд, Иллар с улыбкой наблюдал за моей неравной борьбой с тугим деревом.
— А что, Богдан, тяжела казацкая наука — ишь, аж жилы из тебя лезут, как лук тянешь? Но не боись, казак, год один потянешь лук каждый день раз по сто, затем стрелы в руки возьмешь, а там, глядишь, до свадьбы и стрелять научишься. А пока передохни да побереги силы — кто знает, может так статься, что понадобятся они тебе сегодня, Богдан. — Атаман замолчал, оценивающе глядя на меня.
— Я готов к бою, батьку, моя была затея — мне и отвечать.
Иллар неопределенно хмыкнул, выслушав это пионерское «всегда готов!» в моем исполнении.
— Когда станешь атаманом, Богдан, тогда будут у тебя твои затеи, а пока ты под моей рукой ходишь, то и затеи все мои будут, и спрос за них не с тебя, а с меня.
— Да я хотел сказать, батьку…
— Я еще не все сказал, Богдан, а сказал ты и так чего хотел, никто тебя не силовал. А если у тебя язык вперед головы вырывается, так следующий раз нагаек десяток получишь — научишься за языком следить. Но не о том у нас разговор будет. Приедем мы сейчас к Непыйводе, казаков на круг кликнем — скажем, что знаем. Но никто, Богдан, своего казака за найденную в лесу стрелу к ответу не призовет. И будет твое слово, Богдан, против его слова. И надо мне, Богдан, чтобы ты Ахметку раззадорил, как вчера Оттара, чтобы он за саблю схватился или на словах тебя на бой вызвал. Но запомни крепко, Богдан: так должен разговор сложиться, что он тебя на бой вызовет, и не иначе. Я вчера смотрел — двумя руками на земле ты добре машешь; не знаю — сам научился, когда коровам хвосты на пастбище крутил, или дух святой твоими руками крутит. На земле, если Бог поможет, побьешь ты Ахмета, должен побить, на нашей стороне правда. Ты мой джура, я могу вместо тебя стать, Ахмета к ответу призвать. Но у меня сегодня другой бой будет. Верховодит у них казак Загуля: если мы его на голову не укоротим — считай, зазря ездили. Завтра в спину стрелой ударит — не увидишь, откуда прилетела. Он из потомственных казаков, всем рассказывает, что восемь поколений его предков казаковали, инородцев за людей не считает. Поганый казак: один раздор из-за него между мной и Непыйводой. Всегда мы вместе на татар ходили, и еще казаков брали, собирали ватагу тридцать — сорок сабель — вот тогда любо нехристей гонять. Прошлым летом не пошел со мной Непыйвода: заморочил его Загуля, решил, сам, один больше возьмет. Мы малую добычу взяли, зазря все лето пропало, он же совсем пустой вернулся, казака потерял, двух пораненными привез — еле выходили. Все к тому идет, что крикнут казаки на Новый год Загулю атаманом — тогда совсем дела не будет. Вместо добрых соседей волчью стаю под боком иметь будем… — Атаман замолк, задумавшись.
— Я все понял, батьку, Ахмет вызовет меня на бой: некуда ему будет деться.
— Ну-ну, хвалилась синица море спалить. Ахмет — казак осторожный, так просто, как Оттара, ты его не прошибешь. Добре все обмозгуй, Богдан, что говорить будешь, языком ты вертишь лучше, чем руками, все с первого раза у тебя получиться должно, второго раза может и не быть. И еще не забывай, Богдан, что ты, может, и зубастый, но щенок. Жаль, не было с утра времени с тобой палками помахать, но ты мне на слово поверь — выйди Оттар в круг с думкой про бой, а не с думкой, как надоедливую муху прихлопнуть, он бы с тобой левой рукой и с завязанными глазами справился. Так что носа не дери, а то будешь без носа и без головы. На Загулю не смотри, а на Товстого — даже не дыши, что бы они ни говорили. Ты говорить будешь только с Ахметом, со всеми другими я говорить стану.
Атаман, пришпорив коня, ускакал вперед, оставив меня размышлять над услышанным. «А ведь прав атаман, Владимир Васильевич, что-то вы ведете себя как молодой петух — щеки надули, аж свисают. Если вспомнить прошедшие события, то четко видна граница, после которой поведение, эмоции и поступки резко изменились. После того как Богдан вырвался на свободу и улетел от счастья, что казаком стал, и вас, Владимир Васильевич, за собой уволок. После этого он не совсем ушел из сознания, а вы не совсем вернулись. То, что Богдан не ушел из сознания, это понятно: не мог мальчишка после такой радости сразу раствориться, это была его мечта, он вырос в мире, где, по большому счету, существуют только два пути — путь воина и путь раба. Будь он косой, кривой, горбатый, может, и не было бы в нем таких напрягов. Но у юноши великолепные физические данные, он чувствует, что может быть воином, причем одним из лучших, да нестабильная психика множит все на ноль. В другое время он стал бы художником, поэтом, музыкантом, но не здесь и не сейчас. Здесь и сейчас нет таких путей. А если и есть, то только как путь раба. И вот вдруг все получилось. Даже то, о чем и мечтать боялся. Ну и в результате, как пелось в одной веселой песне из вашей юности:
И что характерно, обратно не зашла, а так и осталась светить всем. Ну и вы, Владимир Васильевич, в ней благополучно растворились, как в первом кошмаре, только разница в том, что в кошмар вы свалились не по своей воле, а в радость чужую окунулись добровольно. Своей-то не было долго, да и не предвидится в ближайшем будущем. Не может же радовать пятидесятилетнего, не побоимся этого слова, неглупого мужика то, что он другого проткнул палкой, или то, что его в казаки взяли. А так хочется немного радости, верно, Владимир Васильевич? Только вот беда — ничего в этой жизни не дается просто так, вместе с чужой радостью вы получили в нагрузку частично сознание и эмоции четырнадцатилетнего подростка, что в результате привело к смешению личностных характеристик. И вот, сидя на коне, надув щеки и дрыгая ногами, наша смесь дяди и пацана выдает перлы типа: „Я готов к бою, батьку! Моя была затея — мне и отвечать!“ Как, Владимир Васильевич, какие ощущения? Плеваться охота? Полностью с вами согласен. А ведь пригласили нас не на пикничок на природе. И сколько у Иллара на карту поставлено в этом культпоходе к соседям, только сейчас начинает проясняться. На кону стоит его будущее как атамана. Привычная иерархия разрушается, видимо, из-за несогласия соседей со своим подчиненным положением. И вот на главного смутьяна и его подельщиков появился компромат. Хилый, откровенно говоря, компромат: ведь за душой ничего, кроме стрелы в лесу и свидетеля-пацана, недотепы. Но! Как сказал поэт: „Есть Божий суд, наперсники разврата! Он ждет, он недоступен звону злата…“ И вот тут все ставится на один бой. И этот бой пацан должен выиграть. Иначе грядет сценарий под названием „Акела промахнулся“, позор и в лучшем случае отставка, а в худшем — стрела в спину. Вот оно, наглядное отличие человека, родившегося на пятьсот лет раньше. Чтоб все, действительно все поставить на один бой подростка со взрослым воином, нужно искренне ВЕРИТЬ, что есть Божий суд. Ахмет на самом деле стрелял в Богдана, его вина очевидна, поэтому отпирайся не отпирайся — поединок накажет виновного, другого результата быть не может. Иллар говорит: „На земле, если Бог поможет, побьешь ты Ахмета, должен побить, на нашей стороне правда“. Почему на земле? Потому что ты, Владимир Васильевич, он же Богдан, пока что гречкосей, пока ты не казак. Твоя стихия — земля, ты должен ее ногами касаться, тогда ты непобедим. Точно как Антей. Ахмету, чтобы победить, нужно тебя от земли оторвать, перевести поединок в схватку на конях. Поэтому настаивал Иллар: „Так должен разговор сложиться, что он тебя на бой вызовет, и не иначе“.
