Роковая красавица (Барыня уходит в табор, Нас связала судьба) - Туманова Анастасия
Сочинял Кузьма бесподобно. Еще в первую неделю своего пребывания в Москве Илья услышал от него новость о продаже на Варварке, в лавке мещанина Орешкова, заспиртованного водяного «за смеховые деньги». Закончив свои дела на Конной, Илья заглянул на Варварку: прицениться к водяному. Часом позже, под хохот Митро и братьев Конаковых, он непотребно ругался и грозился убить проклятого мальчишку.
«Дэвла, морэ, да ты кому поверил? – закатывался Митро. – Кузьма же – звонарь известный! Я поначалу и сам попадался! Как он сказал, что на ипподроме моя Звезда первую ставку отхватила – я туда, как на ветре, полетел! После час за этим паршивцем с чересседельником вокруг дома бегал! Так что, Смоляко, ты его не слушай, здоровье береги».
Краем уха слушая небылицы Кузьмы, Илья поглядывал на Настю. Та сидела у другого конца стола, прихлебывала чай из расписного блюдца, разговаривала с Варькой. От горячего ее лицо раскраснелось еще ярче, живее заблестели черные глаза. Знакомая вьющаяся прядка, выбившись из косы, дрожала у виска. Вот Настя обернулась, что-то спросила у Митро, мельком взглянула на Илью. Влажно сверкнул белок, блеснули зубы, в раскинутом вороте мелькнула шея – длинная, нежная, смуглая… Чуть не задохнувшись от чего-то непонятного, подкатившего к самому горлу, Илья опустил руку со стаканом. Сидящий рядом Митро искоса взглянул на него, уже открыл было рот – но в это время в окно ударил снежный ком и раздалось дружное ржание братьев Конаковых.
– Окна колотить, окаянные?! – завопила Макарьевна, хватая кочергу.
Поднялся писк, смех, толкотня. Цыгане похватали полушубки и высыпали за порог.
На Живодерке было в разгаре снежное побоище. По одну сторону тротуара сражались хохочущие, с ног до головы залепленные снегом Конаковы и весь выводок сестер Митро; по другую – студенты из развалюхи домовладельца Маслишина. Перевес был явно на стороне последних: Илья увидел огромную фигуру консерваторца Рыбникова, творящего из снега внушительный комок. Через минуту тот полетел в Петьку Конакова. Петька с воплем опрокинулся в сугроб, а над Живодеркой загремел торжествующий бас Рыбникова:
– Со святыми упоко-о-ой!
– Чавалэ, чавалэ, наших бьют! – пронзительно заверещал Кузьма, запуская снежок в живот Рыбникову.
Ответом был целый залп, и вскоре вся улица перед Большим домом утонула в снежной пыли, из которой неслись ругань и хохот. Прохожие испуганно жались к стенам домов, а те, что помоложе, азартно вступали в битву. Макарьевна с кочергой наперевес стояла на крыльце и подавала советы:
– Дмитрий Трофимыч, слева заходи! Бей их, чертей! Стешенька, осторожнее, сзади! Кузьма, леший, вставай из сугроба, застудишься! Да суй, суй ему, дьяволу, за шиворот! Вот так! Ага! Знай наших цыганёв!
В какой-то миг Илья заметил, что Насти нет среди сражающихся. Выпрямившись и делая вид, что отряхивается, он украдкой осмотрел улицу. Насти он так и не увидел, зато получил снежком прямо по физиономии. Холодные комки посыпались за ворот рубахи. Встряхнувшись, Илья обвел диким взглядом улицу и увидел Стешку, строящую ему рожи с другого конца тротуара:
– Пожевал, морэ? Вкусно?!
– Ну, холера! – взъярился Илья. Огромный снежок полетел в Стешку, та с писком увернулась, и снежный ком угодил в спину чинно идущей по своим делам девицы в потрепанной собачьей кацавейке. Девица ахнула, повернулась, и Илья увидел разгневанное курносое лицо.
– Ах! – Она нагнулась, схватила горсть снега, и крепко скатанный снежок влепился Илье в грудь. Он немедленно запустил комок в ответ, едва успев подумать, что где-то видел эту веснушчатую рожицу и зеленые глаза. Но времени вспоминать не было: в воздухе стояла снежная пурга, звенели крики, смех, веселая брань. В какой-то миг Илья оказался совсем рядом с зеленоглазой девицей. Она стояла спиной к нему, то и дело нагибаясь, лепя снежки и с разбойничьим гиканьем запуская их и в цыган, и в студентов – поровну. Платок она давно потеряла, и рыжая растрепанная коса веником металась по спине. Мимо пронесся Кузьма в распахнутом кожухе, толкнул девицу, та с криком ухватилась за Илью, и вдвоем они шлепнулись в сугроб.
– Ой, крещеные, уби-и-и-и-ли! – заголосила она так, что у Ильи заложило уши. Потом вдруг стало тихо. Илья испугался было, что оглох, но оказалось, девица просто умолкла и выглядывает у него из-под мышки, блестя хитрыми, как у лисенка, глазами.
– Не зашиблась? – буркнул он.
– Нетути…
– А чего вопишь? Вставай.
– Вставай сам. Придавил, чертяка… Да поднимайся же, Илья!
Он вскочил, как ошпаренный.
– Ты откуда меня знаешь?
Она, не отвечая, улыбнулась, встала на колени, отряхивая косу от снега. Огляделась, ища платок. Тот валялся в двух шагах, затоптанный в снег. Илья поднял его, встряхнул.
– Держи. Ты чья ж будешь?
– Не сопи, не вспомнишь, – рассмеялась девица, повязываясь затвердевшим от снега платком. – Катерина я, горничная Баташевых. Ты-то меня не знаешь, а я видела, как ты у нашего барина на именинах плясал.
Илья растерянно молчал. Горничная смотрела на него в упор, улыбаясь. С круглого разрумянившегося лица блестели крепкие зубы.
– А у меня ведь дело к тебе, – вдруг сказала она.
– Ко мне? – не поверил Илья. – Какое?
– Идем, скажу. – И, не дожидаясь его ответа, она пошла по тротуару.
Илья огляделся. Вокруг по-прежнему кипело побоище, никто не обращал на него внимания. На всякий случай Илья поискал глазами сестру. Ее красный платок виднелся в дальнем сугробе, откуда Варьку со смехом вытягивали Аленка и Кузьма. Илья торопливо отвернулся и пошел вслед за рыжей горничной.
За угол они свернули вместе. Едва оказавшись на шумной, запруженной людьми и экипажами Садовой, Илья дернул Катерину за рукав:
– Ну говори, чего надо?
– Больно скорый! – фыркнула она. Остановилась посреди тротуара, оглядела себя, Илью. Звонко, дробно рассмеялась на всю улицу: – Ох, и хороши же мы с тобой! Как есть снежные бабы!
– Зубы не заговаривай! – обозлился Илья, смутно чувствуя, что девица валяет дурака.
Катька закатилась еще звонче:
– Да успокойся, Илья, не съем я тебя, не укушу! А коль боишься – перекрестись, вон церква! Ой, батюшки-светы, умори-и-ил! А еще цыган!
– Не ори на всю улицу! – зашипел он, заметив, что встречные прохожие уже оборачиваются, глядя на них.
– Тьфу, надоел ты мне, – вдруг успокоилась Катерина. Задумчиво осмотрелась. – Что ж, на улице, конечно, поговорить не дадут. Идем в чайную.
В извозчичьей чайной – суета, пар, ругань, овсяная солома на полу. У столов толкутся бородатые мужики в синих армяках, зычно орут на половых, требуя чайников и хлеба, за буфетом дремлет ко всему равнодушный хозяин – плешивый Фрол Авдеич в бабьей душегрейке. Катька уверенно лавировала между посетителями, таща за собой Илью. Каким-то чудом она отыскала свободный стол в самом дальнем, темном углу, плюхнулась на давно не скобленную лавку, прищелкнула пальцами. Рядом тут же нарисовался юркий мальчишка с похабной ухмылкой на плоском лице:
– Чего изволите, Катерина Потаповна?
– Сенька, два чайника и пряников! Да живо у меня!
Мальчишка исчез. Илья изумленно проводил его глазами, взглянул на Катьку. Та, как ни в чем не бывало, сняла платок, вытряхнула из волос полурастаявшие комочки снега. Поймав взгляд Ильи, рассмеялась:
– Да чего ты так смотришь? Скидавай кожух, тут тёпло. Сейчас чай будет. Э, да ты тоже в снегу весь… – И, прежде чем Илья разгадал ее маневр, потрепала его по волосам. Он отшатнулся. Катька, ничуть не смутившись, погладила его снова, наигранно удивилась: – Смотри ты, а с виду – жесткие, чисто пакля…
Илья молчал. По спине поползли какие-то непонятные мурашки. Уже принесли два исходящих паром чайника, уже Катька, посмеиваясь, впилась зубами в белый мятный пряник, уже растаял, обратившись в лужицу, снег под их ногами, а Илья все не мог заговорить и даже шевельнуться.
– Цыган, отомри! – наконец рассердилась Катерина. – Что ты, всамделе, как у тещи на блинах? Пей чай, покуда не простыло!
