Отчаяние - Набоков Владимир Владимирович (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
«Я давно не спал в постели, — проговорил он с улыбкой (не показывай десен, дурак), — в настоящей постели».
«Снимай все с себя, — сказал я нетерпeливо. — Ты вeроятно грязен, пылен. Дам тебe рубашку для спанья. И вымойся».
Ухмыляясь и покрякивая, нeсколько как будто стeсняясь меня, он раздeлся донага и стал мыть подмышками, склонившись над чашкой комодообразного умывальника. Ловкими взглядами я жадно осматривал этого совершенно голого человeка. Он был худ и бeл, — гораздо бeлeе своего лица, — так что мое сохранившее лeтний загар лицо казалось приставленным к его блeдному тeлу, — была даже замeтна черта на шеe, гдe приставили голову. Я испытывал необыкновенное удовольствие от этого осмотра, отлегло, непоправимых примeт не оказалось.
Когда, надeв чистую рубашку, выданную ему из чемодана, он лег в постель, я сeл у него в ногах и уставился на него с откровенной усмeшкой. Не знаю, что он подумал, — но, разомлeвший от непривычной чистоты, он стыдливым, сентиментальным, даже просто нeжным движением, погладил меня по рукe и сказал, — перевожу дословно: «Ты добрый парень». Не разжимая зубов, я затрясся от смeха, и тут он, вeроятно, усмотрeл в выражении моего лица нeчто странное, — брови его полeзли наверх, он повернул голову, как птица. Уже открыто смeясь, я сунул ему в рот папиросу, он чуть не поперхнулся.
«Эх ты, дубина! — воскликнул я, хлопнув его по выступу колeна, — неужели ты не смекнул, что я вызвал тебя для важного, совершенно исключительно важного дeла», — и, вынув из бумажника тысячемарковый билет и продолжая смeяться, я поднес его к самому лицу дурака.
«Это мнe?» — спросил он и выронил папиросу: видно пальцы у него невольно раздвинулись, готовясь схватить.
«Прожжешь простыню, — проговорил я сквозь смeх. — Вон там, у локтя. Я вижу, ты взволновался. Да, эти деньги будут твоими, ты их даже получишь вперед, если согласишься на дeло, которое я тебe предложу. Вeдь неужели ты не сообразил, что о кинематографe я говорил так, в видe пробы. Что никакой я не актер, а человeк дeловой, толковый. Короче говоря, вот в чем состоит дeло. Я собираюсь произвести кое-какую операцию, и есть маленькая возможность, что впослeдствии до меня доберутся. Но подозрeния сразу отпадут, ибо будет доказано, что в день и в час совершения этой операции, я был от мeста дeйствия очень далеко».
«Кража?» — спросил Феликс, и что-то мелькнуло в его лицe, — странное удовлетворение…
«Я вижу, что ты не так глуп, — продолжал я, понизив голос до шепота. — Ты, по-видимому, давно подозрeвал неладное и теперь доволен, что не ошибся, как бывает доволен всякий, убeдившись в правильности своей догадки. Мы оба с тобой падки на серебряные вещи, — ты так подумал, не правда ли? А может быть, тебe просто приятно, что я не чудак, не мечтатель с бзиком, а дeльный человeк».
«Кража?» — снова спросил Феликс, глядя на меня ожившими глазами.
«Операция во всяком случаe незаконная. Подробности узнаешь погодя. Позволь мнe сперва тебe объяснить, в чем будет состоять твоя работа. У меня есть автомобиль. Ты сядешь в него, надeв мой костюм, и проeдешь по указанной мною дорогe. Вот и все. За это ты получишь тысячу марок».
«Тысячу, — повторил за мной Феликс. — А когда вы мнe их дадите?»
«Это произойдет совершенно естественно, друг мой. Надeв мой пиджак, ты в нем найдешь мой бумажник, а в бумажникe — деньги».
«Что же я должен дальше дeлать?»
«Я тебe уже сказал. Прокатиться. Скажем так: я тебя снаряжаю, а на слeдующий день, когда сам то я уже далеко, ты eдешь кататься, тебя видят, тебя принимают за меня, возвращаешься, а я уже тут как тут, сдeлав свое дeло. Хочешь точнeе? Изволь. Ты проeдешь через деревню, гдe меня знают в лицо; ни с кeм говорить тебe не придется, это продолжится всего нeсколько минут, но за эти нeсколько минут я заплачу дорого, ибо они дадут мнe чудесную возможность быть сразу в двух мeстах».
«Вас накроют с поличным, — сказал Феликс, — а потом доберутся и до меня. На судe все откроется, вы меня предадите».
Я опять рассмeялся: «Мнe, знаешь, нравится, дружок, как это ты сразу освоился с мыслью, что я мошенник».
Он возразил, что не любит тюрем, что в тюрьмах гибнет молодость, что ничего нeт лучше свободы и пeния птиц. Говорил он это довольно вяло и без всякой неприязни ко мнe. Потом задумался, облокотившись на подушку. Стояла душная тишина. Я зeвнул и, не раздeваясь, лег навзничь на постель. Меня посeтила забавная думка, что Феликс среди ночи убьет и ограбит меня. Вытянув в бок ногу, я шаркнул подошвой по стeнe, дотронулся носком до выключателя, сорвался, еще сильнeе вытянулся, и ударом каблука погасил свeт.
«А может быть, это все вранье? — раздался в тишинe его глупый голос. — Может быть, я вам не вeрю…»
Я не шелохнулся.
«Вранье», — повторил он через минуту.
Я не шелохнулся, а немного погодя принялся дышать с бесстрастным ритмом сна.
Он по-видимому прислушивался. Я прислушивался к тому, как он прислушивается. Он прислушивался к тому, как я прислушиваюсь к его прислушиванию. Что-то оборвалось. Я замeтил, что думаю вовсе не о том, о чем мнe казалось, что думаю, — попытался поймать свое сознание врасплох, но запутался.
Мнe приснился отвратительный сон. Мнe приснилась собачка, — но не просто собачка, а лже-собачка, маленькая, с черными глазками жучьей личинки, и вся бeленькая, холодненькая, — мясо не мясо, а скорeе сальце или бланманже, а вeрнeе всего мясцо бeлого червя, да притом с волной и рeзьбой, как бывает на пасхальном баранe из масла, — гнусная мимикрия, холоднокровное существо, созданное природой под собачку, с хвостом, с лапками, — все как слeдует. Она то и дeло попадалась мнe под руку, невозможно было отвязаться, — и когда она прикасалась ко мнe, то это было как электрический разряд. Я проснулся. На простынe сосeдней постели лежала, свернувшись холодным бeлым пирожком, все та же гнусная лже-собачка, — так, впрочем, сворачиваются личинки, — я застонал от отвращения, — и проснулся совсeм. Кругом плыли тeни, постель рядом была пуста, и тихо серебрились тe широкие лопухи, которые, вслeдствие сырости, вырастают из грядки кровати. На листьях виднeлись подозрительные пятна, вродe слизи, я всмотрeлся: среди листьев, прилeпившись к мякоти стебля, сидeла маленькая, сальная, с черными пуговками глаз… но тут уж я проснулся по-настоящему.
В комнатe было уже довольно свeтло. Мои часики остановились. Должно быть — пять, половина шестого. Феликс спал, завернувшись в пуховик, спиной ко мнe, я видeл только его макушку. Странное пробуждение, странный рассвeт. Я вспомнил наш разговор, вспомнил, что мнe не удалось его убeдить, — и новая, занимательнeйшая мысль овладeла мной. Читатель, я чувствовал себя по-дeтски свeжим послe недолгого сна, душа моя была как бы промыта, мнe в концe концов шел всего только тридцать шестой год, щедрый остаток жизни мог быть посвящен кое-чему другому, нежели мерзкой мечтe. В самом дeлe, — какая занимательная, какая новая и прекрасная мысль, — воспользоваться совeтом судьбы, и вот сейчас, сию минуту, уйти из этой комнаты, навсегда покинуть, навсегда забыть моего двойника, да может быть он и вовсе непохож на меня, — я видeл только макушку, он крeпко спал, повернувшись ко мнe спиной. Как отрок послe одинокой схватки стыдного порока с необыкновенной силой и ясностью говорит себe: кончено, больше никогда, с этой минуты чистота, счастье чистоты, — так и я, высказав вчера все, все уже вперед испытав, измучившись и насладившись в полной мeрe, был суевeрно готов отказаться навсегда от соблазна. Все стало так просто: на сосeдней кровати спал случайно пригрeтый мною бродяга, его пыльные бeдные башмаки, носками внутрь, стояли на полу, и с пролетарской аккуратностью было сложено на стулe его платье. Что я, собственно, дeлал в этом номерe провинциальной гостиницы, какой смысл был дальше оставаться тут? И этот трезвый, тяжелый запах чужого пота, это блeдно-сeрое небо в окнe, большая черная муха, сидeвшая на графинe, — все говорило мнe: уйди, встань и уйди.
Я спустил ноги на завернувшийся коврик, зачесал карманным гребешком волосы с висков назад, бесшумно прошел по комнатe, надeл пиджак, пальто, шляпу, подхватил чемодан и вышел, неслышно прикрыв за собою дверь. Думаю, что если бы даже я и взглянул невзначай на лицо моего спящего двойника, то я бы все-таки ушел, — но я и не почувствовал побуждения взглянуть, — как тот же отрок, только что мною помянутый, уже утром не удостаивает взглядом обольстительную фотографию, которой ночью упивался.
