Прыжок - Коул Мартина (электронная книга txt) 📗
Маэв читала передовую статью газеты «Сан» и пила из чашки крепкий чай, когда прозвонил дверной звонок. Она вздохнула, встала и начала спускаться вниз по лестнице, раздраженная тем, что ей помешали насладиться традиционным утренним перерывом.
Звонок вновь зазвенел, и она крикнула:
— Да, да, я иду!
Маэв настежь распахнула двери и увидела перед собой двух полицейских.
— Миссис Брунос?
Маэв почувствовала страх, который нагоняют на всех матерей стоящие перед дверью полицейские.
— Да. Чем могу служить?
Более пожилой полицейский сочувственно улыбнулся.
— Можно войти, дорогая? Нам надо поговорить с вами.
Они поднялись вслед за Маэв по лестнице, громко стуча тяжелыми ботинками по каждой ступеньке. Вошли в небольшую гостиную. Маэв испуганно повернулась к ним.
— О ком-то из моих детей…
Старший мужчина заговорил вновь, на лице его было написано сожаление, и весь облик свидетельствовал о том, что у него припасены одни дурные новости:
— Это о вашем сыне, Стефане Бруносе. Боюсь, что с ним произошло несчастье в Шри-Ланке.
Губы Маэв бесшумно шевельнулись несколько раз, и лишь потом она смогла извлечь из себя три слова:
— Что за несчастье?
Более молодой полицейский осторожно взял ее за руку.
— Может, вы присядете? А я приготовлю нам чашечку чая, ладно? Ваш муж дома, дорогая?
Маэв покачала головой и позволила молодому полицейскому усадить себя в одно из потрепанных кресел.
— Что случилось с моим мальчиком? Скажите мне, что случилось?!
Втайне она испытывала некоторое облегчение оттого, что они пришли из-за Стефана, а не из-за девочек, Марио или Патрика. (Патрик, женоподобный юноша, приходил домой и уходил неслышно и незаметно, как привидение.)
Полицейские снова заговорили. Но Маэв никак не могла понять, о чем они говорят.
— …Британское консульство установило, что это в действительности тело вашего сына. Его паспорт находился в комнате в отеле, и там же была его фотография. Похоже, что он очень много выпил, а потом пошел купаться. Был сильный прилив. Ужасная трагедия!..
Маэв больше не слушала их. Она услышала все, что ей нужно было услышать.
Со скрипом открылась парадная дверь, и раздались тяжелые шаги папаши Бруноса, поднимавшегося по лестнице. И тогда у Маэв выступили слезы, потому что ей стало жаль мужа. Она уже знала, что скажет ему полиция. И как только об этом услышит Па, это станет правдой…
Она потеряла сына, плоть от плоти своей. Он никогда больше не вернется домой. Стефан, самый нелюбимый ребенок, тот, которого ей всегда трудно было полюбить, лежит где-то на тропическом острове, одинокий, мертвый, холодный. Черты его красивого лица уже никогда не состарятся. А его мать никогда не смирится с этой потерей. Хотя она и убеждала себя, что довольна: дескать, лучше уж он, а не кто-нибудь другой.
Па бросил лишь один взгляд на жену и на полицейских и мгновенно понял, что в лоно их семьи ворвалась смерть. Он взял ладонь Маэв в свою руку и молча, без слез выслушал то, что ему рассказал пожилой полицейский.
Джонни нервничал. Пот струился у него по шее несмотря на то, что в фургоне было холодно.
— Ты проверил мотоциклы? — в очередной раз спросил он. Старший из братьев Маканултис тяжело вздохнул.
— Ты успокоишься когда-нибудь, мать твою, Джонни? Все готово двигаться вперед!
Джонни закурил сигарету и глубоко затянулся.
— Терпеть не могу ждать. Нет ничего хуже ожидания. Ты понимаешь, о чем я?
Дэнни кивнул.
— Меня это не колышет. В Шотландии ожидание — это национальное времяпрепровождение. — Он громко рассмеялся. — Особенно в Клайде. Некоторым приходится ждать всю жизнь. Например, мне.
Джонни некоторое время смотрел на него, а потом сказал:
— Вот же повезло мне, что я должен совершать прыжок в паре с чертовым шотландским философом! Слушай, а ты, случаем, женат не на социальном работнике? Я слышал, они здорово запудривают людям мозги, и их великое множество шастает по шотландским тюрягам. Они просто хотят выйти замуж за заключенного, а потом написать об этом книгу.
Дэнни криво усмехнулся.
— А у вас, кокни, странное чувство юмора, Джонни.
Джонни усмехнулся, обнажив длинные зубы.
— У меня вовсе не странное чувство юмора, Дэнни, старый мой приятель. Дело в том, что у шотландцев такого чувства вообще нет!
Один из младших братьев, Иан, громко спросил:
— А как тогда насчет Билли Конноли?
Джонни кивнул и серьезно ответил:
— Ну, хорошо, тут я соглашусь с Большим Ианом. Но я припоминаю, что у Билли вроде бы имелась в роду английская бабушка… Он просто недоумок!
Все засмеялись нервным смехом, явно чересчур пронзительным и долгим.
Джонни снова затянулся сигаретой.
— Ненавижу ждать. Я этого не выношу!
— Тебе следовало бы отсидеть лет десять, Джонни. Ты скоренько привык бы к ожиданию. Ничто так не учит терпению, как долгий срок.
— Ну ладно, приятель, если все сегодня сорвется, то я как раз и проверю справедливость твоих слов.
В фургоне наступила тишина. Мужчины задумались о том, что станет с ними, если их поймают.
Спустя какое-то время Дэнни тихо сказал:
— Да успокойтесь вы все! Если из-за нервов люди совершают ошибки, тогда пусть кого-то за это застрелят или как-то иначе убьют. А мы смоемся за считанные секунды. Так что перестаньте дергаться, и давайте лучше включим радио. Может, найдем хорошую пьесу по «Радио 4».
— Чертову пьесу по «Радио 4»? — фыркнул Джонни. — Я уже все их слышал.
Иан нейтральным тоном заметил:
— А может, они поставят «Великий побег», а?
Все снова долго и громко смеялись.
Нервозность, связанная с прыжком, все-таки одолела их.
Донна лежала на кушетке в гостиной, все еще одетая в домашний халат. А рядом с ней на японском столике стояли чайник и чашка. В комнате царил беспорядок. Она обвела помещение удивленным взглядом, словно видела его в первый раз… Она без сна пролежала на кушетке всю ночь. И в какой-то момент даже стряхнула пепел мимо пепельницы и прожгла лакированную поверхность столика. Донна совершенно не расстроилась, а лишь удивилась этому: «Хотела бы я, чтобы сейчас сюда вошел Джорджио. Ни разу за все те годы, что мы прожили в этом доме, он не видел здесь ни малейших проявлений беспорядка. И Долли, и я старались, чтобы все было идеально. Потому что он этого хотел».
Донна провела лучшие годы жизни в оранжерее. Она редко пользовалась гостиными, потому что на белой кожаной мебели сразу было заметно самое микроскопическое пятнышко. Донна боялась преждевременно измять подушки — на тот случай, если ее лорд и господин раньше обычного заявится домой и изъявит желание посмотреть телевизор. Ведь тогда ему станет заметно, что комнатой до него уже пользовались… Донна никогда не чувствовала себя в гостиной хозяйкой.
«Как странно! — размышляла она. — Джорджио полностью владел моей жизнью и вместе с тем подсознательно вытеснил меня за пределы собственного дома. Или, по крайней мере, не допускал в отдельные его помещения. Например, не подпускал к французским окнам на веранде. Они открывались на маленький балкон, на котором стояли отделанный железом стол и стулья. Когда Джорджио этого хотел, они выходили туда и по утром пили там кофе летом, глядя на сад и на расстилавшиеся за ним поля. Но такое могло происходить только по его собственному предложению».
Однажды она вышла на балкончик одна, а Джорджио проснулся и обнаружил ее там. И он так неподражаемо, как только он один умел, заставил ее почувствовать себя полной дурой!..
— Что ты тут делаешь совершенно одна?
Она до сих пор могла воспроизвести по памяти тон его голоса и особенно некую тень сомнения в нем: словно она совершила какой-то нечестный поступок, сделала нечто непозволительное. Она тогда молча показала ему на вторую чашку. Но он лишь медленно покачал головой, словно сама мысль о том, что он, Великий Человек Брунос, мог бы сейчас посидеть на балконе собственного дома с Донной, была ему противна. Эта мысль, похоже, даже как-то унижала его. Он важно спустился по лестнице. И Донна слышала, как он здоровается на кухне с Долли. Жену он тогда так и оставил одну на балконе. Она его не понимала, и ей казалась, что она — глупенькая, просто дурочка.
