Век чудес - Уокер Карен Томпсон (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
Но разве любой этап жизни не оборачивается мифом, едва успев закончиться? Он остается в памяти пословицей с неясным смыслом. Давно изобретен автомобиль, а мы по-прежнему требуем не ставить телегу впереди лошади. И после замедления мы продолжали использовать такие выражения, как «дневные грезы», «ночные кошмары», а утренние часы обозначали все более и более таинственным словом «рассвет». Вот и мои родители по инерции называли друг друга «милый» и «милая».
Мне хочется подробнее рассказать о том первом «часовом» воскресенье, потому что время тогда буквально помчалось вскачь. Мы уже успели привыкнуть к предшествующим ему длинным и ленивым дням. И вот утро пролетело за одно мгновение. Затем с невероятной скоростью промелькнул полдень. Часы сыпались один за другим, будто кубарем катились с горы. Их неожиданно оказалось так мало!
Родители весь день избегали друг друга. В доме воцарилась удушливая тишина. В любое другое воскресенье я бы сбежала к Ханне.
А теперь мне пришлось навестить свою старую подругу Гэбби. Она жила через три дома от нас, мы вместе выросли, но в последнее время виделись редко.
— Думаю, что с «временем по часам» все будет круто, — сказала Гэбби, когда мы оказались наверху, в ее спальне.
Сидя на неубранной кровати, она вторым слоем красила ногти в черный цвет. Гэбби предложила мне сделать то же самое, но я отказалась. Лак блестел, как вороново крыло, так что даже отдавал в синеву. Несколько его капель уже упали на кремовый плюшевый ковер.
— Мне нравится выходить на улицу в темноте.
Крашеные черные волосы свешивались ей на лицо. Вокруг глаз темнели круги угольной обводки, а в ушах поблескивали маленькие сережки-гвоздики в виде человеческих черепов. Гэбби стала мне совсем чужой.
— Жаль, что мы теперь в разных школах, — продолжила она.
— Ты же нашу ненавидела, — возразила я.
Когда Гэбби начала курить и прогуливать уроки, родители перевели ее в строгое католическое учебное заведение.
— Да, но теперь у меня в классе все девчонки — мерзкие анорексички, — ответила она.
Раньше мы каждое лето купались в ее бассейне, а потом хрустели чипсами в шезлонгах, дожидаясь, пока высохнут волосы. Но теперь Гэбби не хотела надевать купальник, потому что сильно поправилась. В последнее время у нее все не очень ладилось. Ханне родители вообще запрещали ходить к ней в гости.
— Моя мама думает, что мы умрем, — сказала я.
В комнате пахло средством для снятия лака и ванилью — на столе горела толстая белая свеча. На спинке стула висели две клетчатые плиссированные юбки — школьная форма Гэбби.
— А мы и так умрем. В конце концов.
Гэбби слушала какую-то неизвестную мне музыку: из двух огромных черных колонок доносился высокий разъяренный женский голос.
— Но она считает, что мы умрем от этого, и скоро, — добавила я.
Гэбби подула на ногти и для проверки провела ими по щеке. На ковре шипела и булькала банка с диетической колой.
— Ты веришь в прошлые жизни? — спросила она.
— Нет, наверное.
В комнате горел тусклый свет. Единственную лампу Гэбби задрапировала малиновым шарфом, а вертикальные жалюзи закрыла, хотя сквозь них все равно пробивались солнечные лучи.
— А я уверена, что прожила несколько жизней, и чувствую, что каждый раз умирала молодой.
В последнее время у меня были сложности в разговорах с друзьями: иногда я просто не знала, что им отвечать.
— Слушай, а хочешь, я тебе татуировку сделаю? — вдруг спросила Гэбби. — Я научилась по Интернету.
Она показала на швейную иголку и банку с чернилами, которые, словно старинные хирургические инструменты, лежали рядом со свечой.
— Просто накаливаешь иголку, выцарапываешь нужный узор на коже, а потом заливаешь чернила в ранку.
Наши с Гэбби дома казались точными, хотя и зеркальными, копиями друг друга. Ее спальня формой и размерами полностью повторяла мою комнату. В течение двенадцати лет мы с ней спали в стенах, возведенных одними и теми же строителями, и нам из типовых окон открывался один и тот же вид. Но созревшие в одинаковых теплицах девочки выросли совсем разными.
— Я себе на запястье нарисую контуры луны и солнца, и тебе тоже могу, если хочешь.
Диск доиграл до конца, и в комнате стало тихо.
— Наверное, не стоит. И вообще, мне уже домой пора, — ответила я.
Возможно, мое отдаление от друзей началось еще до замедления, но очевидным стало только после него. Мы шли разными дорогами. Я вступала из детства в отрочество. И, как в любую трудную дорогу, я не могла взять с собой из прошлого всё.
Той ночью, пока солнце еще светило, папа принес домой телескоп.
— Это тебе. Хочу, чтобы ты больше интересовалась наукой, — сказал он, разворачивая жатую упаковочную бумагу.
В коробке из красного дерева лежали блестящая серебристая труба и титановая тренога. Телескоп выглядел дорого. Папа установил его и направил на все еще светлое небо. Мама стояла в дверях моей спальни и, скрестив руки, наблюдала за нами. В то время папа ее все время раздражал, и даже этот подарок по их условной шкале ценностей означал очередной папин бунт.
— Вон Марс, — сказал он, прищурив один глаз, а второй прижав к телескопу. Папа помахал мне рукой, чтобы я подошла взглянуть. — Когда стемнеет, его можно будет рассмотреть получше.
О Марсе стали часто говорить в новостях после запуска некого интернет-проекта «Пионер». Тайно разработанный на средства миллионеров план предусматривал перелет людей на эту планету — с их дальнейшим проживанием на биобазах с контролируемой температурой и самоочищающейся системой водоснабжения. Создатели проекта замыслили бегство с Земли. В случае необходимости группа людей получала шанс на спасение. Часть человечества уцелела бы во временной капсуле в память о тех, кто населял Землю когда-то.
В телескоп Марс мне не приглянулся — просто жирная красная расплывчатая точка.
— Мы видим некоторые звезды, которых уже давно не существует, — сказал папа, аккуратно подкручивая ручки телескопа большим пальцем. Шестеренки мягко поскрипывали. — Они исчезли несколько тысяч лет назад.
— Вы там всю ночь собираетесь торчать? — спросила мама.
Папа протер линзу черной замшевой тряпочкой, которая прилагалась к комплекту, и продолжил:
— Получается, мы видим звезды не такими, какие они сейчас, а какими они были тысячи лет назад. Представляешь, насколько они далеко — их свет идет до нас веками.
— Ну что, вообще ужинать не будем? Есть-то надо, — вздохнула за нашими спинами мама.
Папа промолчал, и я решила успокоить ее:
— Мы еще недолго.
Мне понравилась идея застывшего в звездах прошлого. Мне хотелось верить, что откуда-то оттуда, с другого конца временного отрезка, из будущего, от которого нас отделяет световой век, некое далекое существо в этот самый момент разглядывает наши с папой силуэты, замершие на фоне окна.
— Такое возможно? Через сто световых лет? — уточнила я у отца.
— Все возможно, — ответил он. Хотя мне показалось, что он меня не слушал.
В тот год я подолгу разглядывала звезды, а заодно и более близкие объекты. Так, я очень быстро сообразила, что теперь имею возможность наблюдать за соседними домами. Например, я следила за тем, как семейство Капланов в полном составе, всемером, садилось ужинать. Еще я видела, как в конце улицы Карлотта пьет чай на крыльце своего дома. Ее длинная коса висела, словно сплетенное из ниток макраме, и благодаря телескопу я могла пересчитать в ней каждый волосок. Рядом Том выливал помои из ведра в компостную яму.
Лучше всего просматривался дом Сильвии. Он был зеркальным отражением нашего, поэтому моему взгляду открывалась вся гостиная: от клавиш пианино и дощатого пола до постеленной в пустой клетке газеты.
Той ночью мы тщетно пытались уснуть при солнечном свете. Уже несколько недель я ложилась спать до наступления темноты. Первые дни и вечера казались просто бесконечными. Я засыпала до появления звезд на небе. Но эта ночь выдалась особенной: такого несоответствия реальности и часов еще не бывало. Первая белая ночь. Со временем мы научились прятаться от света, нашивать на него темные заплатки. Но первая ночь «по часам» ослепила нас ярким, как никогда, солнцем.
