Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий (читать книгу онлайн бесплатно без .TXT) 📗
– Да есть уже игрушка. И фигня полная. Калейдоскопчик, где все узоры загодя просчитаны, для продвинутых мерзавчиков младшего школьного возраста. А для того чтобы всерьез… О, Великий Гуру! Здесь как раз и пригодились бы гениальные физики из тайного ордена святой Шавермы. Изучили бы структуру Божьего промысла, выявили бы основу взаимосвязи всех что ни на есть констант – трех основных, на худой конец, – обосновали бы технологию информационно-резонансного взаимодействия между объектами материальными и, ты уж извини, Гуру, нематериальными…
– Так тебе, лишенец, масла в рот, волшебной палочки захотелось?! Синтезировать материальные объекты из… как там простецы говорят… из ничего? – весело возмутился Дэн. – Пошлый ты человек, Кит.
– Сам ты, Великий Гуру, пошлый человек. Именно что из ничего. Из чего-токаждый обезьян что-нибудь да сварганит. Только где это «ничего» взять-то? Все, блин, материально, все обусловлено, все предвзято, все обосновано, если не физикой, так мистикой. А у Господа Бога – вот как пить дать, помяни мое слово, когда докопаешься, – или вакуум в голове, или одни аксиомы. И он из этакого ничтожества сварганил… кое-что. Потому и велик Господь.
– Загнул. Конкретно загнул, чувак. И это с утра пораньше, люди добрые! – передразнил Дэн Никиту. – Ересиарх. В армию тебя. Диссертацию рыть от нужника и до светопреставления. Господь Бог у тебя как раз прапором выходит. Это у прапора в голове вакуум или аксиомы, и ничего ты ему не докажешь, а попытаешься, так из нарядов не вылезешь, на «губу» пойдешь, в стройбат пойдешь, потому как причинно-следственных связей для прапора как бы и не существует, а потому не существует и разумных доводов, а существуют одни его, прапора, волеизъявления!.. Кит, ты с луны упал? Мы вообще о чем бредим?
– Ладно, убедил, Гуру. Ты у нас человек опытный, старый солдат, ветеран. Ты у нас адепт логико-эмпирического постижения мира. Ты у нас…
– На личности, значит, переходим. В лучших отечественных традициях. Вы, поручик, ерничать взялись оттого, что проигрались, или оттого, что от дамы претерпели? – светским тоном осведомился Дэн и поправил очки. – Думается мне почему-то, что скорее от дамы.
– Догадался. Всегда догадлив был, – заелозил Никита локтями по барной стойке, погрустнел напоказ, сморщив переносицу и свесив уголки рта по обе стороны подбородка, и отхлебнул пива. Но не стал посвящать друга в позорные подробности своих похождений.
– Фендрик! Молокосос! При чем тут «догадался»? Какие догадки, мон ами? Это то самое, как вы изволили выразиться, молодой человек, логико-эмпирическое постижение действительности. Дано: продрогший фендрик в прикиде явно не по сезону, взъерошенный как гулящий кот, ни свет ни заря заявляется в заведение, пиво сосет, мерехлюндию разводит, богопротивные идеи выдвигает, но взаймы, обратите внимание, не просит. Из посылок следует: с Анной поцапался. Я прав?
– Гуру всегда прав, – еще больше погрустнел Никита. – А переночевать пустишь пару раз?
– Без проблем, – кивнул Дэн. – Если ничего не имеешь против раскладушки на кухне. Потому как жена, дети… Сам понимаешь.
– Спасибо тебе, Дэн. Вечером жди. Сколько с меня за пивко? – полез Никита в задний карман джинсов за кошельком. Раскрыл, и снова ему, едва-едва пришедшему в себя после кружки пива, стало муторно, снова обдало загробным холодом, снова будущее, и даже самое ближайшее, покрылось мраком неизвестности. Потому что в кошельке под шпилечкой для купюр вяло и сиротливо шуршала одна-единственная истертая пятидесятирублевка, а поперек нее мелким бесом, муравьиным следом, но вполне разборчиво начертаны были черные-пречерные слова: «Это тебе на бедность, сын бизнесмена хренов!!!»
– Ну е-мое! – возопил Никитушка. – Ну сколько ж можно уже! Ну хватит с меня уже! Ммм! – застонал Никитушка, обхватив руками голову. – Как всегда: кому – так манна небесная три раза в день, а кому… – Он, спохватившись, в надежде вывернул карманы и пересчитал мелочь. – А чтоб тебя, косоглазая вошь! Ах чтоб тебя, дрянь Шамаханская! Чтоб тебе совсем окосеть, чтоб тебе ноги переломало, чтоб тебе чешуей покрыться, чтоб тебе проказу подцепить, чтоб от тебя добрые люди шарахались вообще… – забормотал он.
– Заклинания бормочем, поручик? – деловито поинтересовался Дэн. – Информационно-резонансное воздействие налаживаем между материальными объектами и нематериальными сущностями? Порчу насылаем? Что стряслось-то? – заглянул он через плечо отвернувшегося Никиты и получил возможность оценить плачевное состояние его финансов. – Значит, поручик, вы все же еще и проигрались в пух? Или попросту доигрались? Как это по-русски?.. Лоханулись, мон ами? – проницательным докторским взглядом посмотрел на Никиту Дэн. – Не бери в голову, Кит: пиво за счет заведения. Наливай еще, если хочешь, сочтемся когда-нибудь, если настаиваешь, и да расточатся врази…
– Да расточатся… Не в этом дело, Дэн, хотя спасибо тебе, конечно! – хлебнул халявного пивка Никитушка. – А дело в том, что «Уникасса» полтинники не жрет, брезгует, ей не меньше сотни надо скормить, чтобы подключили мобильник, а у меня важный звонок и в связи со звонком – денежное дело. И еще разъезды. А тут… Ну и сука, всем сукам… – вновь принялся ругаться он.
– Не сквернословь над пивом, – сказал Дэн, ухитрявшийся почти всегда обходиться без заповедной лексики, – скиснет еще. А пару сотен я тебе легко ссужу до вечера.
– Спасибо тебе, Гуру! Ты настоящий Гуру! – повеселел Никита, прокатил пустую кружку по стойке, взвихрив пену на донышке, и понесся к ближайшему автомату оплачивать разговорное время.
Не угомонившийся ветер терзал отощавшие к утру облака, перекручивал жгутами, выжимая, и облака истекали последними слезами и соплями шедшей на убыль вселенской истерики и, потрепанные, размочаленные, изобиженные, разлетались дырчатыми клочьями, нанизывались на городские стрельчатые высоты, на верхушки старых деревьев, на цепкие лапки антенн и громоотводов, обвисали и таяли, сыро сползая по обмирающим в замаячившем предзимье морщинистым стволам, по облезлой жести крыш и трещиноватым стенам.
Сырость оседала даже на несмелых солнечных щупальцах, что внезапно заелозили по белу свету, неловко заплетаясь, ломаясь и корчась и сослепу, спросонья натыкаясь на плотные поверхности, а вслед за щупальцами и само солнце всплыло из мутной бездны, невыспавшееся, помятое, измученное и бледное. В точности как Никитушкина физиономия сегодня поутру.
* * *
Первый вызов с инструкциями настиг Никиту сразу же по подключении, а второй – в аэропорту, где Никите вполне обыкновенный парень в сине-белой бейсболке, служившей главным опознавательным знаком, к тому моменту уже передал обернутый ненашенской бумагой и перетянутый скотчем нетяжелый сверток величиной не более обувной коробки. И второй вызов Никита чуть было не проворонил, потому что, зевака зевакой, стоял столбом под одной из плоских стеклянных крышек Пулкова и любовался шумной и красочной до сомнительности делегацией.
Делегация, судя по долетевшим до Никиты репликам, встречала рейс из Тель-Авива, объявленный несколько минут назад, а центром делегации, ее концептуальным ядром был двуязычный плакат, которым размахивал мужичонка, веселенький плешивый шибзик средних лет, в коротковатых – от долгов бегать – полосатеньких брючках. На плакате вкривь и вкось, вероятно, наспех было намалевано по-русски «Полубоевые» и еще что-то непонятными закорючками. Вероятно, так, в виде закорючек, «Полубоевые» выглядели на иврите, сделал вывод Никита, поскольку встречаемый компанией рейс был израильский.
Вокруг мужичонки с плакатом возбужденно топталось еще несколько человек обоего пола, одетых в свежепомятое и пестроватое, благоухающих из подмышек дешевой противопотной дрянью, обремененных яркими мокрыми зонтами, осыпающимися аэропортовскими хризантемами в разрисованном под кружева целлофане и поздними провинциального вида георгинами и гладиолусами, увязанными в снопы вместе с мохнатым аспарагусом.
