Золочёные горы - Маннинг Кейт (книга регистрации .TXT, .FB2) 📗
По прошествии двух недель моего пребывания в «Лосином роге» графиня продиктовала мне инструкции по организации выездной рыбалки: паштет, шоколад, лимонад, двое мужчин-носильщиков для поклажи.
– Мой муж, – бормотала Инга, – понимаете, прежняя жена никогда не рыбачит с ним. Она ненавидит les montagnes [58]. Ненавидит лес и вообще природу. И у нее был роман на стороне, так все и закончилось.
С любителем регтайма? – чуть не спросила я.
Инга улыбнулась и прошептала:
– Конечно, и у самого герцога был роман. Et voilà – я здесь. Мадам Паджетт номер три. И все счастливы.
Я рисовала на странице блокнота миниатюрные маргаритки и сердечки со стрелами Купидона. Графиня наклонилась и положила ладонь на мою ручку.
– Не пиши это, Сильви. Про вторую жену!
– Простите, – пролепетала я. Опасаясь, что совершила faux pas [59]. – Desoleé.
– Ну что ты, ange [60]. Не стоит извиняться. Инге следует научиться не размышлять вслух.
Но она так и не научилась и выбалтывала мне свои мысли целое лето, словно я была доверенным лицом. Может, так и было. С кем еще могла она поговорить в этих горах, кроме собачки. Муж ее разъезжал по делам. За две недели мне так и не удалось на него взглянуть. Инга отправлялась днем на конные прогулки с инструктором – англичанином по имени Седрик. Он носил странные штаны, раздувшиеся в бедрах: назывались они галифе. Инга его просто обожала. Седрик читал ей книги, пока она рисовала акварели. По вечерам она ужинала за большим столом вместе с ним или с гостями из города: супругой полковника миссис «Зайкой» Боулз и еще с двумя дамами, которых графиня звала мадам Ennuyante и мадам Etouffante [61]. Сквозь распашную дверь было слышно, как графиня зевает. Еще одну даму она окрестила мадам Bonté Chretienne [62]. Инга отказывалась приглашать ее, после того как та целый вечер говорила о Библии.
– Пф, – сказала она. – Вся эта религия всего лишь fantasie et folie et mensonges.
Фантазии, вздор и ложь.
Графиня была отступницей! Ей, безусловно, гореть в аду за такие разговоры. Но меня это будоражило. Она вслух оскорбляла Святое Слово Господне. «А что, если она права?» – спросила я себя, но тут же содрогнулась от этих мерзких мыслей и перекрестилась, защищаясь от них. Однако дерзость ее стала понемногу менять меня. Шанса на монастырское будущее у меня не осталось.
– Религия не современна, – заявляла графиня. – Современна социология. Наука, факты, а не бабьи сказки.
Она рассказала, что хотела обсудить с Джаспером социологический отдел, но тот витает в облаках.
Ее пасынок и вправду был рассеян. Вечно спешил куда-то: рубашка не заправлена, галстук криво завязан, из кармана торчит книжка. Его смущенная улыбка интриговала меня. Издалека я тешила себя надеждой, что сама и являюсь причиной его смущения.
– Для человека, читающего все эти книжки, – говорила Истер, – странно, что он никак не может угодить своим профессорам. И если не сдаст этот предмет, его снова выгонят.
– Что за предмет? – поинтересовалась я.
– Он говорит, ему не нравится латынь. И провалил экзамен. Представляешь?
Мне тоже не нравилась латынь, но я сдала ее на отлично и знала назубок четыре спряжения и пять склонений. Servus vinum ad villam portat – раб несет домой вино. Я представила, что скажу это Джасперу Паджетту, и он удивится, услышав мои слова. Может, я смогу позаниматься с ним, чтобы он сдал экзамен. И мы подружимся.
На самом деле мне даже не хватало духу с ним заговорить. Я наблюдала, как он несется куда-то или читает – он махал мне рукой или подмигивал. Он не был ни надутым, ни особо красивым, не походил и на брутального парня с Дикого Запада: такие иногда расхаживали по городку, жуя табак. Он был одиночкой и имел щуплые плечи. Утром садился на лошадь и ехал работать в каменоломню, возвращался поздно вечером. Ужинал он, вероятно, в гостинице «Ласточкин хвост» или еще где-то. Но уж точно не с мачехой.
– Скорее всего, пьет в салуне, – говорила Истер, с неодобрением морща лицо. А может, с тревогой.
Как-то утром графиня послала меня в библиотеку особняка за журналом и разрешила взять себе «все, что понравится». Я не спеша перебирала пальцами корешки, стены были целиком заставлены томами. Я выудила с полок «Дом веселья», «Маленьких женщин», а потом стояла неподвижно, читая «Большие надежды».
– Привет!
Я чуть не подскочила от неожиданности. Джаспер Паджетт разглядывал меня из-за спинки вольтеровского кресла.
– Неужели это святой ангел из каменоломни? – произнес он в своей протяжной манере.
– Святой? – переспросила я. – Это вряд ли.
– Я не забыл твой добрый поступок, когда ты перевязала раненого. А теперь ты здесь, на службе у моей мачехи.
– Она очень добра.
– Добрая паучиха, – заявил он.
Я не представляла, что он имел в виду, но образ Инги с восемью лапами, плетущей паутину, поселился где-то в дальней кладовке моего мозга. Джаспер подошел и встал рядом со мной, разглядывая книжную стену. Он провел пальцем по корешкам.
– Бедняжки. Все напоказ. Никто ни разу не открывал их. Кроме меня. И теперь тебя.
– Я бы с радостью прочитала их все.
– Что у тебя здесь? – он изучал мой выбор, наклонившись через мое плечо. – «Дом веселья». Ха! Точно не про наш дом.
Что он имел в виду? В Инге было полно веселья, она все время смеялась.
– Не читал, – сказал Джаспер. – Расскажи потом, понравится или нет. – Он с отвращением показал мне книгу, что держал в руках. «Энеида». На латыни! И я воображала, что смогу подтянуть его по латыни, когда он читал Вергилия в оригинале. – Предпочитаю Джека Лондона, – сказал он. – Больше всего нравится «Белый клык». Но приходится грызть этот вот кусок гранита, чтобы не опозорить семью. Ненавижу латынь.
– Мне она тоже не нравится, – поддержала я. – От этих глаголов голова болит.
– Мы не любим одно и то же! – воскликнул Джаспер. – Родственные души.
Вполне возможно. Интересно, что еще мы оба ненавидели? Какая еще общая неприязнь могла нас объединить?
– Я прочту книгу Уортон вслед за тобой, – сказал он. – Сравним наши заметки.
Он уселся возле окна с латинским эпосом, а я пошла к полке с журналами и достала три номера «Загородной жизни» для его мачехи.
– Садись, – Инга похлопала по дивану рядом с собой. Бизу растянулся у нас на коленях. Она листала страницы журнала, пока не нашла фотографию альпийского замка, зажатого посреди гор: внизу под ним расстилалась швейцарская деревушка.
– Смотри, Сильви. Вот мечта, которую мы создадим здесь, в Мунстоуне. Столько развлечений: озеро, рыбалка, верховая езда и особенно охота. – Ее палец скользил по фотографии, задерживаясь на изображениях овечек. – И рабочие будут довольны.
В то время я была очарована ее мечтой, меня убедили ее планы социальных улучшений. Но теперь вспоминаю, как она показывала на овец, произнося слово «рабочие».
– На следующий сезон, – сказала Инга, – весь свет Ричмонда, Нью-Йорка и Ньюпорта приедет и увидит своими глазами: особняк «Лосиный рог» – образцовое поместье Запада. Деревня Мунстоун станет как альпийская деревня, а «Лосиный рог» – нашим американским замком, не хуже европейских шато.
– Это волнует воображение.
– Но это так трудно претворить в жизнь, эту социологию. Я так устала, – она тяжело вздохнула и положила голову мне на плечо.
Я замерла и не шевелилась, пока ее голова отдыхала.
– У меня столько забот и испытаний, – снова вздохнула она. – Социологический отдел и хозяйство со слугами, которых надо контролировать, и меню! И следить за мебелью, за убранством дома…
