Дорогой ценой - Вернер Эльза (Элизабет) (книга регистрации .TXT) 📗
Отеческие права! Эти слова явно неприятно подействовали на барона; на его лбу появилась глубокая складка, и он, не отвечая ни слова, не отрывал взора от молодой пары, всецело завладевшей его вниманием.
Вильтон произносил свои тирады не без задней мысли. Он отлично видел, как его старший сын ухаживал за юной баронессой, которая в качестве вероятной наследницы барона Равена была блестящей партией. Полковник ничего не имел против того, чтобы забрать у губернатора его отеческие права; ему была весьма по душе красивая и богатая невестка, и он сделал попытку положить начало переговорам. Однако, его намеки, очевидно, не были приняты, и полковник перевел разговор на другую тему.
– Я только что говорил с городским полицмейстером, – снова начал он. – По его мнению, опасаться нечего, но все же он принял необходимые меры на тот случай, если сегодня будут какие-нибудь выступления.
– Сегодня? Почему именно сегодня? – рассеянно спросил Равен.
– Сегодняшнее торжество представляет удобный предлог и условия для тайных сходок, в особенности среди низших слоев населения и при теперешнем возбужденном состоянии умов.
Этот разговор, по-видимому, тяготил барона, и он, казалось, думал совершенно о другом, когда ответил:
– Вы так думаете?
– Но мы ведь еще третьего дня обстоятельно обсуждали этот вопрос, и, к сожалению, ни для кого не тайна, что всеобщее возбуждение прежде всего направлено против вас. Господин Мозер говорил мне, что вы опять получили угрожающее письмо.
Губернатор презрительно пожал плечами.
– Их найдется по крайней мере полдюжины в моей корзине. Должны же наконец понять, что я не обращаю внимания на такие глупости.
– Однако не следует так шутить с опасностью, – продолжал Вильтон вполголоса. – Весьма неосторожно с вашей стороны появляться пешком без всякой охраны на городских улицах. Я уже неоднократно просил вас прекратить эти прогулки. Кто знает, может быть, кто-то систематически подстрекает против вас чернь, граждане настроены оппозиционно.
– Тем лучше, – машинально произнес Равен, не отводя взора от той части зала, где Габриэль танцевала с Винтерфельдом.
Полковник отступил на шаг и воскликнул:
– Ваше превосходительство!
Его удивленный возглас привел барона в себя. Он обернулся.
– Простите! Я сегодня рассеян. Я… должно быть не расслышал, что вы сказали. О чем мы говорили?
– Я просил вас обратить внимание на вашу личную безопасность.
– А, вот вы о чем! Простите мое невнимание. Меня ежедневно осаждают сотнями всяких дел, и мне трудно сосредоточиться на балу.
– Вы слишком много взваливаете на себя, – заметил полковник. – И самая неутомимая натура в конце концов не выдержит такого напряжения, какому вы ежедневно подвергаете себя. Взгляните на эту достойную зависти молодежь, не имеющую представления ни о каких заботах! Она танцует, смеется и очень счастлива!
– И очень счастлива! – повторил Равен. – Да, вы правы.
Глубокая горечь прозвучала в его последних словах.
А между тем веселое оживление в зале никак не могло располагать к такой горечи.
Мимо промелькнула Габриэль со своим кавалером. Полковник был прав: ее красота еще никогда не была так победоносна, как в сегодняшний вечер, во время танцев, которым она предавалась со страстным удовольствием. Яркий свет, опьяняющие звуки музыки в празднично убранных залах, вся эта праздничная обстановка казалась самой подходящей, естественной атмосферой для молодой девушки, и ее разгоревшееся личико и сияющие глаза ясно говорили, с каким восхищением она окунулась в нее. Все существо Габриэли словно просветлело, преисполнилось восторга, когда она закружилась по залу с Георгом. Для него же сейчас окружающее не существовало, и счастье, которое он испытывал, держа в объятиях свою любимую, лишило его всякой осторожности. Глаза молодого человека предательски выдавали его сердечную тайну. Лица обоих сияли, и зоркому взгляду наблюдателя нетрудно было отгадать, что это сияние говорило не только об увлечении танцем.
И такой наблюдатель был рядом. Равен все еще стоял на том же месте в конце зала и как будто оживленно беседовал с полковником и несколькими другими, подошедшими к ним мужчинами, но взгляд его был прикован к танцующим. Этот взгляд, пламенный и проницательный, наверное, обладал магнетической силой, потому что Габриэль, делая второй тур вальса, подняла голову и невольно посмотрела на опекуна. Их взгляды встретились. Густой румянец залил щеки девушки, а глаза барона угрожающе вспыхнули, и он быстро отвернулся.
По окончании вальса наступил перерыв в танцах, назначенный для ужина. Общество оставило душный зал и рассеялось по более прохладным комнатам и буфету. Гости, непринужденно и весело беседуя, образовали большие и маленькие группы.
Наступил тот давно желанный для Георга и Габриэли момент, когда они могли обменяться несколькими словами. Они стояли у камина в одной из отдаленных комнат, где никого не было, хотя из соседнего помещения и раздавался оживленный разговор. Случайно вошедшему сюда человеку показалось бы, что они ведут спокойный, ничего не значащий разговор, но их беседа была очень далека от светской болтовни.
– Наконец мы вместе! – страстно прошептал Георг. – В первый раз после нескольких недель разлуки! Как тяжело быть так близко и в то же время так далеко друг от друга!
– Ты прав, – тихо ответила Габриэль, – мы бесконечно далеки, несмотря на то, что ты ежедневно бываешь в замке. Я все время надеялась, что ты сумеешь уничтожить препятствия, разъединяющие нас.
– Разве я не делал всего, что мог? Но ты знаешь, какой прием я встретил у твоей матери. Правда, она была любезна, но я не услышал и намека на возможность и впредь бывать у вас. Я не могу продолжать свои посещения после того, как мне решительно показали, что они нежелательны.
– Мама нисколько не виновата в этом, она по-прежнему охотно принимала бы тебя: мой опекун запретил ей это. Я предоставила маме переговорить с ним о твоем визите и нашем знакомстве, потому что сама… – Габриэль запнулась и не договорила.
– Ты не осмелилась…
– Я осмелилась бы на все, – немного раздраженно продолжала Габриэль, – но выдержать взгляд дяди Арно, когда намереваешься скрыть от него что-нибудь, совершенно невозможно. А он решительно против твоих посещений. Против тебя лично он ничего не имеет, так как не подозревает о наших симпатиях, но он вообще не желает вводить в свой семейный круг молодых чиновников, и нам пришлось уступить ему.
– Я не сомневался в этом, – сказал Георг. – Я хорошо знаю своего начальника. Он и ему подобные недоступны для всех, кто, по их мнению, ниже их, но даже его властное слово не разлучило бы нас больше, чем эти последние дни и недели. Мне приходится довольствоваться тем, что я вижу тебя издалека, а если нам и удается встретиться, как например сегодня, то мы должны принимать холодно-равнодушный вид. Я вынужден смотреть, как все преклоняются перед тобой, и я, только я, имеющий больше всех прав на тебя, обречен на молчание и не смею приблизиться, словно чужой. Габриэль, я не могу выносить это!
Габриэль с прелестной улыбкой задорно ответила:
– По-моему, этому «чужому» нечего особенно жаловаться на судьбу. Он ведь знает, что я принадлежу только ему.
– В такой вечер, как сегодня, ты не принадлежишь мне, – с горечью возразил Георг. – Ты принадлежишь всему – веселью, танцам, поклонникам, окружающим тебя, но не мне. Я тщетно ловил до этого вальса хотя бы один твой взгляд. В кругу поклонников твои глаза были не для меня.
Упрек обидел молодую девушку; ее улыбка исчезла, уступив место недовольной гримаске, и с уст уже готов был сорваться сердитый упрек, но в эту минуту в дверях комнаты показался поручик Вильтон.
– Баронесса, – сказал он, приближаясь к молодой девушке, – вас ищут в зале. Его превосходительство и баронесса уже несколько раз справлялись о вас. Я предложил им свои услуги – вы разрешите мне проводить вас к ним?
При других обстоятельствах Габриэль дала бы почувствовать поручику свое недовольство его появлением, но теперь, раздраженная несправедливым, по ее мнению, упреком, она терпимо отнеслась к неожиданной помехе. Холодно поклонившись Георгу, она любезно взяла под руку молодого барона и тот, уводя ее из комнаты, бросил торжествующий взгляд на Винтерфельда.
