Роковая красавица (Барыня уходит в табор, Нас связала судьба) - Туманова Анастасия

– Ох, Катька… ох, молчи… – простонала Лизавета Матвеевна. – Господи, грех мой, до второго пришествия не замолить… Но хорошо-то как, Катька… Боже всемилостивый… Я ведь знать не знала, что такое на свете бывает! Год мужней женой прожила – и не знала! Ведь чуть не умерла от этого разбойника… Право слово, чуть не умерла…

– Умереть не умерла, а время чудно провела! – хмыкнула Катька. – Говорила я вам, что Илюха по вас сохнет? Говорила, что только помани – и примчится сломя голову? Говорила, что никто не узнает, что все в лучшем виде устрою? Да я ему только слово про вас шепнула – сейчас загорелся! Чуть средь бела дня к вам не помчался… жить, кричит, без них не желаю… Я на нем, как Трезорка на штанах, висела, умоляла вас не погубить!

– Ох, Катька… Ох, пропала душа моя… Гореть мне, гореть до Страшного суда…

– Ничего, бог простит, – весело сказала Катька. – С богом-то договоримся, а вот первая задача – чтоб благоверный ваш не пронюхал чего. Вот погодите, уедет Иван Архипыч к зиме на соляные копи – вот тогда душа в рай и понесется. А сейчас чайку испить извольте. Я нарочно для вас смородинный лист заварила. Оч-ч-чень пользительно после забав амурских, уж вы мне поверьте!

Глава 4

Первый снег так и не растаял. Москва долго ждала привычных оттепелей с запруженными талым снегом и грязью мостовыми, но зима оказалась ранней и дружной. Мороз усиливался день ото дня, с сизого неба валил снег, сугробы вдоль тротуаров росли и уже изрядно беспокоили городские власти: по утрам оказывалось, что даже центральные улицы завалены до самых окон. Извозчики давно сменили пролетки на сани, в Сокольниках залили ледяные горы, с которых с визгом и уханьем летала московская молодежь. По вечерам за город, к «Яру», мчались бешеные ечкинские тройки с горланящими купцами. В «Стрельне» тогда блистал тенор Коля Шишкин с новомодным романсом «Не шути, не смейся». В ресторане Осетрова сводили посетителей с ума Настя Васильева и Зина Хрустальная. По Москве всерьез шли разговоры о том, что молодой граф Воронин собирается-таки жениться на цыганке Зине. Цыгане, слыша это, пожимали плечами: собираться, мол, всю жизнь можно… Сама Зина загадочно молчала.

Однажды вечером Илье зачем-то понадобилось зайти в Большой дом. Было уже поздно, по небу летели снежные тучи. На улице свистел ветер, по пустой Живодерке носилась метель, и, перебежав улицу, Илья успел сильно замерзнуть. Вспрыгнув на крыльцо, он заколотил в дверь:

– Эй, кто-нибудь там! Ромалэ, Стешка! Аленка! Митро! Открывайте уже, холодно!

Дверь открылась. За ней оказалась Марья Васильевна.

– Чего голосишь, чаво? Живей заходи. – Она прислушалась к завываниям ветра. – К утру только успокоится… Тебе Митро? Проходи в комнату, они там с Настькой новый романс учат.

Из большой нижней комнаты доносились звуки гитары, голоса.

– Так я потом зайду… – застеснялся Илья.

– Еще чего! – удивилась Марья Васильевна. – Иди прямо туда, не сворачивай! Скоро ужинать сядем! И не бойся – Якова нету. К Поляковым уехал, раньше полуночи ждать нечего.

Последнее сообщение несколько ободрило Илью, и он пошел вслед за Марьей Васильевной по коридору, к освещенной двери.

В нижней комнате Большого дома никто не жил – здесь собирались вечерами и принимали гостей. Вдоль стены стояли рядком стулья, у окна – два плюшевых дивана, между ними гордо высился рояль. Из всех обитателей дома на нем более-менее умели играть только Митро и Настя, около года бравшие уроки у соседей, студентов консерватории. Митро ничего не стоило подобрать на клавишах любой романс или песню, но подружиться с роялем по-настоящему он так и не сумел и предпочитал все же гитару. И сейчас он сидел на диване в обнимку со своей семистрункой и сердито втолковывал Насте:

– Ты ничего не понимаешь! Раз я говорю – надо как «Тараканов» начинать, значит, так и есть! Куда еще выше тебе? Хочешь, чтоб я, как канарейка, пищал?

– Митро, ну как же? – спокойно возражала Настя. – Ты-то возьмешь на низах, а я-то – нет. На что похоже будет? Прошу, попробуй, как я говорю. Если не получится – начнем как «Тараканов»… О, Илья! Здравствуй, что ты в дверях стоишь? Проходи скорее, садись! Хочешь выпить, поесть? Сейчас все готово будет!

– Здравствуй, Настя. Ничего не хочу, спасибо. Я на минутку… – уперся Илья, но Настя со смехом взяла его за руку, повела к дивану. Она была в простом домашнем платьице из черного сатина, делающем ее еще тоньше и стройнее. Небрежно перевязанные красными лентами косы наполовину распустились. Идя вслед за Настей, Илья жадно смотрел на тяжелые, вьющиеся пряди ее волос.

Митро был явно не в духе.

– Ни днем ни ночью покоя нет! – едва поздоровавшись, сразу начал жаловаться он. – С утра привязалась, как банный лист, – наладь ей «Не пробуждай». Сел, начал налаживать – не так! С «Ваньки-Таньки» – не так, с «Махорки» – не так, с «Тараканов» – не так! [18] Доведет она меня до греха, право слово! А ведь хочет уже завтра это в ресторане спеть. И Яков Васильич велел…

Настя молча улыбалась. Илья знал, о чем идет речь: романс «Не пробуждай воспоминаний» появился у цыган недавно, Митро услышал его в хоре Лебедевых в Петровском парке и решил, что у Настьки он получится – лучше не надо. Тогда в большой моде были дуэты, в каждом ресторане можно было услышать «Как хорошо», «Живо, живо» и «Слышишь», исполняемые в терцию или, в терминологии хоровых цыган, – «со вторкой». Романс «Не пробуждай» тоже был рассчитан на дуэтное исполнение. Обычно Настя, певшая первым голосом, брала «вторкой» Стешку с ее грудным контральто или – если тема романса требовала мужского голоса – Митро.

– Вот, Илья, послушай! Вот скажи этой дуре, что она дура! – кипятился Митро. – Хочет, чтоб я ей, как в церкви, «Богородицу» спел. Черт знает что такое!

Он положил на колено гитару и взял аккорд. Настя села рядом с братом, взяла дыхание.

Митро скорчил Илье гримасу – мол, слушай – и вступил:

С первых же звуков Илья убедился – Митро «не вытянет». Куда ему за Настькой в поднебесье… Так и вышло: на втором куплете Митро закашлялся, сплюнул, швырнул на диван гитару и раскричался:

– Говорил я тебе или нет?! Хочешь, чтоб я завтра сипел, как самовар тульский? Что мне, по-твоему, Яков Васильич скажет? Отстань от меня, Настька, отстань, и все! Не доводи до преступления!

– Еще раз играй. Я одна буду петь, – ровно сказала Настя. Она даже не повысила голоса, но Митро сразу перестал орать, только что-то смущенно буркнул себе под нос и снова взял гитару:

– С «Тараканов»?

– Да.

Митро взял аккорд, Настя запела одна, на сей раз вторым голосом:

Илья сам не понял, как это вышло. Минуту назад у него и в мыслях не было нарушить плавное течение чистых нот, вмешаться в них, перебить… И казалось, это и не он, а кто-то другой вдруг уверенно и спокойно вступил первым голосом:

Настька вздрогнула, подняла глаза. Они встретились взглядами. Испугавшись, Илья чуть было не умолк посреди песни, но Настя отчаянным жестом велела: продолжай! – и дальше они запели вместе.

Мельком Илья увидел широко открытые глаза Митро. Тот машинально продолжал аккомпанировать на гитаре, а когда романс кончился и Илья с Настей уставились друг на друга, растерянно сказал:

– Говорил я – с «Тараканов» надо…