Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941–1945 - Стопалов Сергей Григорьевич
Однажды на батарее появилась группа психологов, работавших на артиллерийском заводе, выпускающем наши гаубицы. Несколько дней они внимательно следили за тем, как мы стреляем и обслуживаем орудия, и в конце концов признали работу хорошей. За это Леноровскому и нам была объявлена благодарность.
Еще время от времени мы чистили «Студебекер», ручным насосом накачивали шины и выполняли ряд других работ, не требующих особой квалификации. Руководил этим наш шофер. Он вообще был аккуратистом и машину всегда содержал в полной исправности.
Значительно меньше внимания уделялось личному оружию – карабинам и ППШ. За полтора года мы ими ни разу не пользовались по назначению, если не считать учебных стрельб и пальбы по консервным банкам. Патроны никто не учитывал, и я совсем не уверен, что они были у всех солдат. Так что при встрече с противником положение расчета могло оказаться критическим. К счастью, ничего такого не произошло.
Наш расчет дружил с отделением связи. У них не было своей машины, и они обычно при смене позиций переезжали на «Студебекере» вместе с нами. А когда на огневой позиции строили землянку, мы всегда предусматривали два-три места для связистов.
На батарее им приходилось труднее, чем остальным. Да и опасности было больше. Половина из них всегда находилась на НП, то есть на глазах у противника. Во время обстрела, когда даже пехотинец прятался в окопе, связист должен был ползти буквально под осколками и связывать разорванные провода. Полная катушка весила семь-восемь килограммов, а при выходе с конечного пункта приходилось брать две, а то и три катушки, да еще ящик с аппаратом. Чтобы сэкономить на весе, трассу надо было прокладывать через лес, кусты, небольшие водоемы или по снежной целине. Да еще так, чтобы провода по возможности не пересекали дороги. А поди знай заранее, как пойдут танки или где остановится обоз пехоты, а она любит располагаться в лесу. Лучше всего подвешивать нитку на ветвях деревьев. Но это уж такая работа, что и за сутки не справишься. Соединить же НП с батареей (а это 3–5 километров) надо за час-полтора, а иногда и быстрее. Поэтому связист с одного раза должен запомнить трассу. И даже ночью, среди разбросанных взрывом проводов, найти свои. Можно, конечно, поочередно подключаться к каждому концу и на ощупь найти нужный. Но на это потребовалось бы много времени, а оно часто решало успех боя.
Солдаты из нашего расчета всегда удивлялись способностям связистов. Особенно отличался сержант Коваленок. По прибытии на позицию комбат обычно вызывал его к себе, раскладывал перед ним карту и карандашом указывал район предполагаемого НП. Коваленок брал две катушки и аппарат, совал в карман кусачки, моток изоляционной ленты и вместе с несколькими связистами начинал прокладывать трассу. Размотав свои катушки, он указывал остальным направление дальнейшего движения, а сам с еще одним связистом быстро шел в сторону НП. Найдя ком бата, Коваленок оставлял пришедшего с ним на телефоне, а сам, нагрузившись катушками, направлялся навстречу своим товарищам по уже пройденному маршруту. И так каждый раз на новых позициях. В лесу и в поле, в мороз и в летнюю жару.
Отдых для связистов начинался только после того, как оживал телефон и с разных концов доносились веселые голоса:
– Дуб, Дуб! На проводе Сосна. Ты меня слышишь? – Это батарея.
– Сосна! Это я. Батя спрашивает, есть ли огурцы? – Это НП. Шифровка, сами понимаете, будь здоров. Но дело не в этом. Снарядов-то до сих пор так и не подвезли.
Хорошо, конечно, если батарея стоит на месте хоть несколько дней. Связисты отдохнут. А во время наступления не успеешь проложить трассу, как звучит команда «Отбой». И сматывай свою нитку, чтобы через пару часов начать все сначала.
Отделение связи состояло из телефонистов и радистов. Радио связь предназначалась для дублирования телефонной. Но то ли из-за несовершенства раций, то ли еще по какой причине радиосвязь исправно действовала только при работающем телефоне. Как только начинался обстрел и нитка рвалась, рация замолкала.
Чаще всего на НП находился радист Шарифуллин – крепкий паренек, легко таскавший за плечами тяжелую рацию.
Умирал Шарифуллин на глазах у всей батареи. Вместо оторванной нижней челюсти было видно залитое кровью отверстие гортани. Рядом стоял фельдшер Галиев, который даже не пытался сделать перевязку. Судя по всему, она бы и не помогла.
После смерти Шарифуллина рация была вручена ефрейтору из взвода управления. Выйдя на НП, он развешивал антенну, проверял питание, садился к рации, щелкал тумблером и начинал:
– Галка, Галка, Галка. Я Толкач. Даю настройку. Раз, два, три. Три, два, один. Как понял? Прием. – Щелчок переключателя, тишина. И снова: – Галка, Галка, Галка. Я Толкач. Даю настройку. Раз, два, три. Три, два, один. Как понял? Прием.
После нескольких повторений в наушниках наконец раздается долгожданное:
– Толкач, Толкач, Толкач. Я Галка. Вас понял. Прием.
– Галка, я Толкач. Вас слышу хорошо. – И далее обычное: – Батя спрашивает, готовы ли постели?
После доклада командиру батареи о том, что радиосвязь налажена и батарея будет готова к бою часа через полтора, можно и немного поболтать. Наиболее интересные темы: что приготовил повар, привез ли старшина махру, кто пошел на НП с обедом.
В блиндаж входит лейтенант. Разговор сразу же переходит в рабочее русло.
– Галка, Галка, Галка. Я Толкач. Вас слышу хорошо. Аз тридцать, аз тридцать.
Перерыв на тридцать минут. А потом все сначала:
– Галка, Галка, Галка. Я Толкач. Даю настройку. Раз, два, три. Три, два, один. Как понял? Прием.
И так дважды в час. Днем и ночью. До тех пор, пока не начнется артобстрел и не порвется телефонная связь.
Сейчас в армии конечно же не так, а в нашей батарее осенью сорок четвертого это было именно так.
Командиры и политработники
В нашем полку жизнь офицеров заметно отличалась от жизни рядовых. Для них строили отдельные землянки. Их паек был значительно лучше солдатского, а денежное довольствие позволяло иметь определенные привилегии. Отношения с подчиненными определялись не только уставом, но в большей степени характером и воспитанием офицера. А они были разными.
Старший на батарее лейтенант Леноровский был вежлив и ко всем обращался только на «вы». Команды отдавал тихим голосом, почти просительным тоном. Да еще носил очки в тонкой металлической оправе. По единодушному мнению подчиненных, это был Интеллигент с большой буквы. Он трудно сходился с людьми, не допуская никакого панибратства даже с командиром второго взвода, с которым жил в одной землянке. Был справедлив и не лез в дела других, но всегда требовал безоговорочного выполнения приказов, проявляя при этом, казалось, излишний педантизм. И все-таки солдаты его любили. Не боялись, не уважали, а просто любили как хорошего человека. Видимо, таким он и был.
Помните у Маяковского:
А нам довелось видеть настоящего плачущего большевика – старшего лейтенанта Леноровского. Причем дважды.
В моем расчете служил рядовой Кусьмин. Неряшливо одетый, вечно со спущенными обмотками, он не был образцовым солдатом. Казалось, что Кусьмин постоянно о чем-то думает и не слышит, что ему говорят, хотя слух у него был нормальным. Все команды ему приходилось повторять по два-три раза, и только после этого он медленно приступал к их выполнению. Такая манера поведения многих раздражала, и Кусьмину нередко попадало от командиров. Но и на это он особенно не реагировал.
Однажды во время боя была повреждена телефонная связь батареи с НП, и нужно было немедленно найти дежурного связиста и послать его устранить разрыв провода.
Первым, кто оказался на виду и к кому обратился старший на батарее, был Кусьмин. Ему и была дана команда найти связиста Федорова и передать приказ. Кусьмин, как всегда, не услышал или не понял команды. А между тем выполнять ее следовало с максимальной быстротой, так как батарея в разгар боя была выведена из строя. Леноровский повторил команду громче, в его голосе послышалось раздражение. Кусьмин продолжал стоять, тупо глядя на командира и пытаясь понять, что от него хотят. И Леноровский не выдержал. Нет, он не ударил солдата и даже не обматерил его. Он просто очень резко, несвойственным ему голосом скомандовал:
