Обыкновенная пара - Миньер Изабель (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗
Иногда я думаю о том, что если не буду время от времени браться за руль, то забуду, где он находится. Но не драться же из-за такого пустяка — кто поведет машину, не стоит того…
Только Марион того стоит.
Поскольку я олух, то чуть было не стукнул столик о лестницу.
— Боже мой, Бенжамен! Просто горе с тобой!
Горе-Бенжамен успешно ставит покупку на ковер в гостиной, ухитрившись ничего не разбить по дороге, что уже хорошо, учитывая неловкость Горе-Бенжамена.
— Не так! Разверни его!
— Да? Думаешь, так будет лучше?
— Это же очевидно!
— Ладно, раз ты хочешь…
— Бенжамен, я этого терпеть не могу!
— Чего «этого»?
— Этой твоей манеры говорить! Ты разговариваешь со мной так, будто я капризничаю, а ты не хочешь мне противоречить. Если ты со мной не согласен, скажи прямо, не притворяйся!
— Ну хорошо… Мне казалось, что его лучше развернуть вдоль стены, чтобы он был менее… заметен.
— Ты что, боишься, что наш столик будет заметен? Может, ты его стыдишься? Позволь напомнить, что мы его вместе выбрали. И если ты хочешь его спрятать, ни к чему было и покупать!
А уж ссориться из-за этого совсем ни к чему…
— Знаешь, на самом деле мне все равно. И так и так хорошо…
— Если тебе все равно, тогда послушай меня, потому что мне не все равно. К тому же это и мой дом, не только твой.
Если не больше.
Что это — опять головокружение? Такое же — едва ощутимое. И я понимаю, что живу у Беатрис. Сразу два открытия: надо было купить этот столик раньше! Как много узнаешь о себе, когда меняешь мебель! Посоветуйте это своим друзьям — если они у вас есть.
— Бенжамен, ну что ты стоишь, пойди-ка лучше купи пиццу! Мне надоело готовить! А я пока схожу к соседям за Марион. Ты прав, они очень милые люди, но такие ограниченные… С ними совершенно не о чем говорить.
Я бы предпочел обратное — сходить за Марион, а не за пиццей. Третья пицца за неделю; продавец уже говорит мне «До скорой встречи», а не «До свидания»!
2
Предсказания потолка
Возвращаясь с пиццей, встречаю своего клиента, выгуливающего собаку. Конечно же, он со мной заговаривает, а я, конечно же, ему отвечаю. Он спрашивает, что я думаю о гомеопатии. Исходя из ситуации, думаю, что лично мне гомеопатия может повредить, если начну ее обсуждать. И говорю клиенту, что это долгий разговор и пусть он лучше зайдет ко мне в аптеку. И прошу прощения: у меня пицца остывает, а дома дочка голодная ждет. Он понимает, соглашается: «Да, когда дети голодны, не надо заставлять их ждать, а то потом ничего есть уже не станут. Бегите скорее!»
И я бегу.
— Бенжамен, ну что ж ты так долго? Я уже подумывала, вернешься ли вообще!
На языке вертелось: «Не искушай!» — но вовремя осекся.
— Папа!
Она здесь — с лучезарной улыбкой, со свежей, как весна, мордашкой. Солнышко мое! Беру ее на руки.
— Хорошо поиграла с Софи?
Она рассказывает. Об играх, о ссорах, о примирениях, о полднике, о котенке, который царапается, но не больно, потому что это детеныш… Может, это и не очень интересно, но меня интересует. Очень интересует. Она такая живая, такая цельная, когда рассказывает. Сам я обычно рассказываю о чем-то своем отстраненно, как будто это меня не очень касается. Как будто я зритель собственной жизни.
— А ты как, пап? Магазин хороший?
— Хороший, очень хороший…
Она чмокает меня в щеку. Звучный, слюнявый поцелуй.
Внезапно понимаю, что для нее я — личность. Она не знает… или пока еще не знает?
Я думаю: «Дорогая, кого ты видишь, когда на меня смотришь? Скажи мне, кто я!» Но вслух говорю:
— Марион, а я только что думал о тебе — когда попросил зеленые оливки, а не маслины.
— Ты купил оливки?
— Нет, я купил пиццу на ужин.
— Опять!
Ах ты, лапочка моя, совсем забыла, что надо молчать. Что ж, послушай теперь маму.
— Марион, я вам не прислуга и готовить разносолы не могу. Или я на кухне, или работаю. Если тебе не нравятся книжки, которые я пишу… Если ты считаешь, что мое место — на кухне… Между прочим, многим девочкам очень хотелось бы, чтобы их матери писали детские книжки… Скажи честно — тебе не нравятся рассказы, которые я пишу, Марион, а, Марион?
— Нравятся… Просто пицца немножко надоела.
— Увидишь, сегодня она намного лучше, — шепчу на ухо дочке, — я выбрал «супер-люкс». Тебе точно понравится, любимица ты моя!
— Бенжамен, хватит!
Я изумленно смотрю на Беатрис. Что я такого сделал?
— Кончай так обращаться к Марион! Только инцеста не хватало!
К счастью, Марион уже слезла с моих коленей, иначе я бы ее уронил.
— Бенжамен, я понимаю, что ты не отдаешь себе в этом отчета, но отец не должен говорить дочери «моя любимая». Это обращение к женщине, а не к ребенку.
— Я сказал не «любимая», а «любимица».
— Какая разница! Она слышит, что она — твоя любовь. И всякий психолог скажет, что это опасно. Получается, что она для тебя будто и не дочь никакая, может, ты не имеешь этого в виду, но по тому, как ты с ней говоришь, девчонка вполне может вообразить, что она в твоих глазах — женщина! А у нее как раз период, когда очень силен эдипов комплекс, и сейчас не время сбивать ее с толку.
— Но я имею право ее любить?
— О господи, Бенжамен, как ты все усложняешь! Малейшее мое замечание принимаешь в штыки. Пора нам поговорить — мы все-таки муж и жена, и это для нас жизненно важно! Я… Нет, впрочем… давай поговорим после ужина, когда малышка заснет. Хотя ты же видишь — из меня уже искры сыплются… Мне надо высказаться, пока не взорвалась. Марион, за стол!
Мне вдруг захотелось спать. Захотелось лечь без ужина. Без пиццы, без разговора. Стать только телом, которое спит.
Если уж я сказал, что пицца суперлюкс, восхитительная, — мняяу! разве тебе так не кажется, Марион? — придется съесть кусочек.
Беатрис расспрашивает дочку о своей новой книге. Перед тем как предлагать свои книжки издательству, жена всегда проверяет их на Марион. Это хорошая идея: моя любимица указывает пальчиком на те места, которые дети и взрослые понимают по-разному. Моя душенька…
Они прекрасно ладят друг с другом, когда обсуждают книжки, которые должна отрецензировать Марион. Беатрис очень внимательно, не перебивая, слушает нашу девочку, ей важно все, что малышка скажет. А меня их журчание успокаивает: голоса — будто тихая музыка, так приятно…
И вдруг… Сегодня особенный день, сегодня — день великих открытий. Внезапно я все понимаю. Это же очевидно, это же яснее ясного: Беатрис работает.
Любой при виде этой сцены сказал бы: ничего особенного, мама с дочкой мило беседуют, живо, весело, — но… надо бы предостеречь зрителя от поспешных суждений. Тут совсем другое происходит. Идет работа: Беатрис оттачивает свой рассказ, вносит изменения. Эта женщина не ужинает — она правит текст. А Марион ей помогает, хотя и не знает этого. Ну вот, я только что испортил себе один из редких моментов передышки.
Поскольку разговор не со мной — Беатрис интересует мнение ребенка, а не мое, — задаю вопросы себе самому.
С каких пор? С каких пор внутри у меня так пусто? Правда, может быть, не совсем пусто: ведь есть же Марион… Я почти пустой. Но как это вышло? И как я мог этого не заметить?
— Выйдешь из-за стола, Бенжамен, или тебя обслужить?
Ну вот, как только что в машине, я и не заметил, что мы приехали… то бишь закончили ужинать. За столом тоже не я у руля. А когда я бываю у руля?
Когда со стола все убрано, а Марион помыта под душем и готова залезть под одеяло, наступает время сказки. Маминой сказки, которую читает мама. Я очень плохо читаю сказки, я стараюсь читать их на разные голоса, забывая об идее (об идее автора, если я правильно понял), а главное — идея.
— Господи, Бенжамен! (Смех.) Это же не рецепт!
