Обыкновенная пара - Миньер Изабель (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗

Раз я плохо читаю, то я и не читаю, разве что в те вечера, когда мамы нет дома.

Сегодня вечером Беатрис читает «Писи-каки». Эту историю Марион знает наизусть. Меня от нее тошнит. «Писи-каки»… Ну ладно, мне не слишком нравится эта книжка: тут явно в избытке писи, в избытке каки, — но она нравится детям. Похоже, я утратил детское восприятие, осталась только привычка повиноваться. Далеко не лучшее, что могло остаться от детства.

Читает Беатрис, а мне разрешено сидеть на кровати — это мое место. И слушать — моя обязанность.

Только я не слушаю. Я думаю о том, что меня ждет потом. Сжимаю своей лапищей махонькую ручку Марион и обнаруживаю в голове ужасную мысль: солнышко, а ты не можешь притвориться, что чуть-чуть приболела?.. Совсем чуть-чуть, тогда я смогу отменить сегодня все дела и ухаживать за тобой. Когда ты болеешь, я у руля.

Нет, не болей, моя радость, а то ведь получится, что от моей гнусной мысли ты и заразилась. Нет, ты спи, спи спокойно, моя птичка, папа что-нибудь придумает. Твой папа… твой пустой отец. А чем заполняют пустого отца? Пиццей. Рассказами про писи-каки. Журнальными столиками. Иногда я вот так бормочу себе под нос бог весть что. Наверное, чтобы заполнить пустоту.

Я смотрю на потолок, разглядываю тени на потолке. Это мой тест Роршаха [1]. Или моя кофейная гуща, мой хрустальный шар. Я вижу, как вырисовывается ожидающий меня вечер. На потолке все написано.

Вон там тень удлиненная, похожая на растянутую жвачку, изжеванную, лишившуюся всякого вкуса, эта тень — наш разговор в гостиной. Рядом с журнальным столиком.

«Бенжамен, ты не в порядке». — «Нет, нет, я в порядке». — «Знаешь, под конец Одиль с Орельеном жили ужасно: Орельен ни в чем с ней не соглашался, потому Одиль и ушла; для Орельена это было ужасно: дети для него все; конечно же, она добилась, чтобы дети остались с ней, Одиль знает, чего она хочет, а у него теперь депрессия, Орельен утратил вкус к жизни; конечно же, два уик-энда в месяц — это мало, но таков закон; если бы он вовремя взял себя в руки, мог бы этого избежать; Одиль его предупреждала, но он ничего не понял или неспособен был измениться, — ты меня слушаешь, Бенжамен?» — «Да-да, слушаю… Чего ты от меня хочешь?» — «Чтобы ты встряхнулся, Бенжамен! Сколько можно жить на зарплату! Вложи деньги! Купи аптеку! Даже твой отец тебе это говорит. Ты будешь сам себе хозяин, перестанешь быть на посылках у этой жирной свиньи: Бенжамен, сделай то, Бенжамен, сделай это, — а ты молчишь, покорно все исполняешь, не знаю, как ты это выносишь… лично я бы не выдержала, если бы мной командовала эта жирная свинья». — «Беатрис, я думал об этом, но я еще не готов; возможно, когда Марион вырастет, мне будет легче вернуться к этой мысли, а пока я не хочу приходить с работы домой, когда она уже спит, не хочу сидеть все выходные над бумажками, я хочу проводить время с ней». — «Бенжамен, ты боишься ответственности; ты хочешь не хозяйничать в аптеке, а только продавать лекарства». — «Мне нравится то, что я делаю, вовсе не стыдно быть продавцом; между прочим, ты ведь продаешь свои рассказы о писях и каках, и успешно их продаешь, но разве тебя можно назвать продавщицей?» — «Скажи прямо, что я пишу дерьмо!» — «Я такого не говорил!» — «Но подразумевал! Если ты презираешь мою работу, хотя бы наберись смелости сказать это мне в глаза!»

И так далее и так далее. Не меньше часа. Вытянутая тень на потолке предвещает мне целый час бессмысленных споров.

Раз двадцать… да, раз двадцать мы уже так спорили, раз двадцать, не меньше. Я не хочу покупать аптеку. Но я хочу жить вместе с Марион. Как будто одно противоречит другому…

Ладно, перейду-ка к другой тени на потолке — к другому пятну. Оно небольшое, оно напоминает клубок. Это мы, Беатрис и я, в постели.

Поскольку мы поссоримся, придется мириться.

— Нам нужна близость, Бенжамен, в этом секрет прочных супружеских пар; подлинная близость начинается с близости телесной, согласен?

Я соглашусь. Вполне сдержанно. Пресытившись словами, я захочу спать, у меня разболится голова. И, как всегда, подступят слезы. Но я не стану плакать, я же мужчина. Она потянется ко мне, чтобы заняться со мной любовью.

— У нас должна быть полноценная сексуальная жизнь, Бенжамен, счастье супружеской пары неразрывно связано с плотью, согласен?

Она заставит меня трогать ее тут и там. Не так! Ну же, Бенжамен! Вот как надо! Да-да, так! Так! Потом она почувствует, что готова, и внезапно вскрикнет:

— Теперь, Бенжамен, войди в меня!

Бенжамен войдет. Она скажет: «Сильнее! Еще! Сильнее, сильнее, я хочу, чтобы ты был самым сильным. Еще сильнее, еще!» Она будет орать все это так громко, что я испугаюсь: а вдруг Марион не спит? Она станет выкрикивать непристойности, иначе ей не возбудиться — у всех свои фантазии, Бенжамен, это и есть сексуальность. Она потребует, чтобы я тоже это произносил, станет нашептывать мне на ухо то да се, чтобы я повторял, но я не стану. Я не могу произносить такие слова. У меня не получается, а может, стимула нет. Я не люблю слово «дыра», не люблю слово «мохнатка», и другие такие слова тоже не люблю. Довольно и того, что она в изобилии сыплет ими сама.

Потом… потом: «Ну же, трахни меня, Бенжамен, иди ко мне в дырку, ну, проткни меня, ну, дальше, глубже, еще, еще, ну, пронзай, пронзай меня, давай, даваааай…»

Потом… Потом, когда она завопит «Дааааа!!!», я, к своему удивлению, почувствую легкий кайф (слегка… немного больше, немного меньше). Возможно, все дело в том, что приятно слышать, как она говорит «да», от нее ведь не дождешься ничего подобного. Нигде, кроме постели.

Потом… потом все будет кончено. Нет, не совсем. Она начнет комментировать, что у нас получилось хорошо, что средне, что надо улучшить там, где я не прилагаю никаких усилий. Из эгоизма.

— Ты слишком стыдлив, мой милый Бенжамен, неужели у тебя язык отвалится, если скажешь мне пару сальностей?

Думаю, да. Язык у меня точно отвалится, только я ей об этом говорить не стану. А когда наступит очередь моей оценки, замечу, что это было здорово, и все. А она в ответ снова споет ту же песенку:

— Бенжамен, супруги должны обсуждать сексуальные проблемы, а ты слишком зажат. Ты не выговариваешься, ни слова не скажешь о том, что тебе нравится.

Что мне нравится… Чего бы мне хотелось, так это нежности, неторопливости, самозабвения… чего-то такого, чего хочется людям скованным, неловким…

— Бенжамен, да ответь же мне наконец!

— Ну… если я что и люблю, то это нежность…

— Да неужели? А мне, если нет напора плоти, ни за что с места не сдвинуться. Мне надо, чтобы чувствовалась энергия, чтобы это стимулировало, мне не нужно никакой красоты, пусть будет грубо, лишь бы скорее и сильнее.

Мне, как всегда, кажется, что мы занимались не любовью, а спортом. Когда мы займемся любовью?

Тень на потолке выносит свой приговор: в постели тоже веду не я. Я не хочу вести, я только хочу, чтобы мы передавали друг другу руль.

— Бенжамен, тебя так вдохновляет потолок?

Я понимаю, что мы у цели, и прекращаю рассматривать тени, танцующие на потолке. Нет, потолок меня не вдохновляет, он не предвещает ничего хорошего.

— Спокойной ночи, моя любимица, счастливых снов.

Беатрис вздыхает:

— Бенжамен, ты специально это делаешь? Ее зовут Марион, ты можешь называть ее по имени, ведь это не трудно? Доброй ночи, лягушонок, спи спокойно!

— Спокойной ночи… — отвечает сонный лягушонок.

Я смотрю на нее, ловя мимолетное счастье: Марион, сложив руки ладошку к ладошке, подсунула их под щеку и закрыла глаза. Малышка не знает и никогда не узнает, насколько она прелестна, насколько очаровательна, насколько этот ее жест полон истинной нежности и ошеломляющего целомудрия. Она до боли очаровательна. Может быть, когда-нибудь я все же куплю аптеку: хочется и дальше видеть этот жест. Ради чего стоит постараться? Ради этого жеста стоит.