Руби - Эндрюс Вирджиния (читать онлайн полную книгу txt) 📗

Когда она не знала, что я за ней наблюдаю, она глубоко вздыхала и прижимала ладонь к груди. Любая нагрузка – стирка одежды или мытье полов, полировка мебели и даже приготовление пищи – изнуряла ее. Бабушке приходилось часто отдыхать посреди работы, и она делала большое усилие, чтобы восстановить нормальное дыхание.

Но когда я спрашивала ее о самочувствии, она всегда находила объяснения своему недомоганию. Она устала из-за того, что накануне долго не ложилась спать, или у нее прострел, или она поднялась слишком быстро – все что угодно, но не признание той очевидной истины, что она уже довольно давно очень плохо себя чувствует.

Как-то в третье воскресенье августа я встала, оделась и сошла вниз, удивляясь, что поднялась раньше бабушки, да еще в церковный день. Когда наконец старушка появилась, я заметила, что она выглядит очень бледной и старой, такой старой, как Рил ван Винкль [13] после своего длительного сна. Она при ходьбе зябко поеживалась и держалась за бок.

– Не знаю, что нашло на меня, – сказала бабушка. – Я уже много лет не просыпала.

– Мне кажется, ты не можешь вылечить саму себя, Grandmere. Похоже, твои травы и снадобья на тебя не действуют. Давай-ка лучше обратимся к городскому врачу, – предложила я.

– Чепуха. Просто я еще не нашла правильный рецепт, но я на верном пути. Через пару дней опять стану самой собой, – поклялась она. Но прошло два дня, а состояние бабушки не улучшалось ни на йоту. Только что она разговаривала со мной, а через секунду крепко засыпала на стуле – рот был раскрыт, а грудь вздымалась 1ак, будто старушке было тяжело дышать.

Только два события заставили бабушку двигаться с былой энергией. Первое – когда дедушка Джек пришел в наш дом и посмел попросить денег. Мы сидели после обеда на галерее, благодарные сумеркам, принесшим на протоку прохладу. Голова старушки все тяжелела до тех пор, пока подбородок не коснулся груди, но как только послышались шаги деда, ее голова вновь поднялась. Она с подозрением сощурила глаза.

– Что ему здесь надо? – спросила она, уставясь в темноту, откуда появился старик, словно какое-то призрачное видение на болоте. Грязная серая щетина была гуще обычного, а одежда так измялась и испачкалась, точно он в ней несколько дней валялся в грязи. Сапоги его так густо были покрыты болотной тиной, что создавалось впечатление, будто она запеклась на его ступнях и лодыжках.

– Не смей подходить ближе, – резко заявила бабушка. – Мы только что пообедали, а такая вонь вывернет наши желудки наизнанку.

– Эх, женщина, – протянул он, но все же остановился в нескольких шагах от галереи. Он снял шляпу и держал ее в руках. Рыболовные крючки свисали с ее полей. – Я пришел за милосердием.

– Милосердием? Милосердием к кому? – спросила бабушка.

– Ко мне, – ответил старик. Это почти рассмешило ее. Она качнулась в кресле и потрясла головой.

– Ты пришел сюда, чтобы просить прощения?

– Я пришел, чтобы занять немного денег.

– Что? – Ошеломленная, она перестала раскачиваться.

– Двигатель на моей шлюпке развалился к чертовой матери, а Чарли Макдермот не дает мне больше кредита, чтобы купить у него другой подержанный мотор. Но мне без него никак, иначе я не смогу зарабатывать деньги, не смогу сопровождать охотников, собирать устриц и что там еще, – ныл старик. – Я знаю, у тебя кое-что отложено, и клянусь…

– Что толку от твоей клятвы, Джек Ландри? Проклятый ты человек, обреченный человек, и душе твоей уже приготовлено лучшее место в аду, – заявила бабушка с удивительной для последних нескольких дней горячностью и энергией. Дед ответил не сразу.

– Если смогу кое-что заработать, то быстро расплачусь с тобой и еще добавлю, – сказал он.

Бабушка фыркнула:

– Если б у нас была хоть горстка пенни и я бы отдала ее тебе, ты бы быстренько отсюда прямиком побежал за бутылкой рома и снова напился бы до умопомрачения. Но у нас ничего нет. Ты знаешь, как тяжело нам летом, и нельзя сказать, чтобы это тебя хоть немного трогало, – добавила старушка.

– Я делаю, что могу, – возразил дед.

– Для себя и своей проклятой жажды, – выпалила она в ответ.

Я переводила взгляд с деда на бабушку. Старик выглядел действительно отчаявшимся и виноватым. Бабушка Катрин знала, что у меня отложены деньги, вырученные от продажи картин. Я могла бы одолжить их деду, если он на самом деле оказался в тупике. Так думала я, но боялась сказать об этом вслух.

– Хочешь дать человеку умереть здесь, на болоте, голодной смертью и сделаться пищей для канюков, [14] – простонал старик. Бабушка медленно поднялась, вытянувшись в полный рост – ее пять с небольшим футов выглядели на все шесть, – вскинула голову и расправила плечи, затем она подняла левую руку, указывая на него пальцем. Я видела, как глаза деда вылупились от страха и потрясения, когда он отступил на шаг.

– Ты уже мертв, Джек Ландри, – заявила она с авторитетом епископа, – и уже служишь пищей канюкам. Отправляйся обратно на свое кладбище и оставь нас, – приказала она.

– Ничего себе христианка, – воскликнул старик, но продолжал пятиться. – Ничего себе милосердие. Ты не лучше меня, Катрин. Ты не лучше. – Он повернулся и скрылся в темноте так же быстро, как и появился из нее. Некоторое время бабушка смотрела ему вслед, даже когда он уже исчез, а затем опустилась в кресло.

– Мы могли бы дать ему мои деньги за картины, – проговорила я. Бабушка покачала головой.

– Он не должен прикасаться к тем деньгам, – твердо сказала она. – Когда-нибудь они понадобятся тебе самой. И кроме того, – добавила она, – он бы сделал то, о чем я говорила, превратил бы их в дешевое виски. Нет, каков нахал, – продолжала старушка более для себя, чем для меня. – Прийти сюда и просить денег. Каков нахал…

Я следила, как она оседала в своей качалке, и думала, как ужасно, что два человека, когда-то целовавшие и обнимавшие друг друга, любившие друг друга и желавшие жить вместе, походили теперь на двух шипящих кошек, сцепившихся на ночной улице.

Столкновение с дедом отняло много сил у бабушки. Она была так изнурена, что мне пришлось помочь ей добраться до кровати. Некоторое время я сидела около нее и смотрела, как она спит. Щеки старушки все еще оставались красными, а лоб покрывали бусинки пота. Грудь поднималась и опускалась с таким усилием, что мне казалось, будто сердце ее просто разорвется от напряжения.

В эту ночь я уснула в большой тревоге. Я боялась утром уже не добудиться бабушки Катрин. Но, благодарение Богу, сон придал ей сил, и наутро именно звук ее шагов разбудил меня – она шла в кухню, чтобы приготовить завтрак и начать новый рабочий день в мастерской.

Несмотря на отсутствие покупателей, мы продолжали наше ткачество и рукоделие, делали запас товаров, чтобы выставить их, как только развернется туристский сезон. Бабушка осуществляла товарообмен с производителями хлопка и фермерами, собиравшими листья пальметто, из которых мы плели шляпы и веера. Она предлагала им гамбо в обмен на дубовое лыко для изготовления корзин. Всякий раз, когда казалось, что мы совершенно на мели и нам нечего обменять, бабушка все глубже зарывалась в свой священный сундук и извлекала из него что-нибудь стоящее – что-то полученное ею в качестве платы за исцеление или припрятанное именно для такого случая.

Как раз в один из таких трудных периодов произошло второе событие, оживившее походку и речь бабушки Катрин. Почтальон принес изысканный светло-голубой конверт с кружевным рисунком по краям, адресованный мне. Письмо прибыло из Нового Орлеана, а обратный адрес был самый простой: «Галерея Доминика».

– Grandmere, я получила письмо из галереи в Новом Орлеане, – закричала я, вбегая в дом. Она кивнула, затаив дыхание. Ее глаза сияли от возбуждения.

– Ну, открой его, – сказала она, опускаясь на стул. Я села за кухонный стол, когда открыла конверт и выхватила из него банковский чек на двести пятьдесят долларов. К чеку была приложена записка: