Любовь со вкусом вишни (Смерть в наследство) - Алюшина Татьяна Александровна (бесплатные версии книг .TXT) 📗
– Он умер?
– Да, десять лет назад.
– А дедушка?
– В пятьдесят втором году я очень сильно заболела. Врачи так и не смогли поставить диагноз. Я не могла двигаться, меня не парализовало, просто не было сил ни руку, ни ногу поднять. С Васей мы все время поддерживали связь, переписывались через Сонечку и ее знакомую – целая история, как это было! Когда Вася узнал, что я при смерти, он сбежал из лагеря и добрался до меня!
– Не может быть! Это просто невозможно! Тогда никто не убегал! – окончательно обалдевшая от обрушившегося потока невероятной, какой-то совсем уж неправдоподобной информации, не поверила Вероника.
– Убегали, только их всех ловили и расстреливали, а он сбежал! – радостно улыбаясь, став вдруг молодой и задорной, утвердила бабуля. – Он у меня такой! Лихой, ничего не боится! Он пришел прямо к Соне и заставил ее перевезти меня из больницы в наш дом. Они меня с Олегом выходили и на ноги поставили. И Вася остался там жить. Соседям объяснили, что это боевой товарищ Олега, приехал досматривать больного друга. Отлучки Олега объясняли долгим лежанием по больницам. – Бабуля засмеялась. – Вообще они сразу спелись! Как братья родные, хоть Олег и был старше моего Васечки. А мы с Васей прожили очень счастливо все эти годы, только он так мне и не разрешил рассказать Андрею про себя, все говорил: потом, я же беглый!
– Подожди, подожди! Так это и есть та самая «Ирина Львовна», к которой ты каждое лето ездила? – потрясенно спросила Ника.
– Да! – рассмеялась бабуля. – Кстати, Сонечка к нам туда частенько приезжала на выходные, – без зазрения совести сдала она подругу.
Каждое лето с первого июня по тридцатое августа бабуля уезжала жить за город на дачу к так называемой «Ирине Львовне», к которой ни под каким видом никому из семьи не разрешалось приезжать. Объясняя сей запрет тем, что, дескать, хозяйка дама болезненная и нервная и посторонних, коме бабули и Сонечки, не переносит. Связываться с бабулей можно было только посредством телеграммы, а раз в две недели она и сама звонила с ближайшей поселковой почты узнать, как дела. А Сонечка действительно ездила частенько ее навещать.
Ну и бабушки!
– Но почему вы не рассказали папе?
– Когда он был маленьким, мог где-то похвастаться отцом или случайно проговориться, нельзя было вешать на ребенка такую тайну. А когда учился в институте и закончил его, его ждало блестящее будущее и карьера перспективная, он мог испортить себе анкету. Ты же помнишь своего папу, он бы сразу стал искать справедливости, добиваться оправдания и реабилитации отца, Василий категорически возражал.
– Ну а почему вы мне не рассказали раньше? Время сейчас другое, и я бы молчала, раз уж вы не хотели огласки.
– Пока ты была маленькой, по той же причине, а потом… – Она махнула рукой. – Ты, Никуша, сейчас к нему не езди. Поедешь после, ладно?
– А как же он? Я имею в виду, не приедет? – запинаясь и боясь произнести страшное слово, осторожно спросила она.
– Нет. Мы договорились, что нет. Потом на могилу придет.
О господи! На могилу!
Вероника тряхнула головой – нельзя! И не стала возражать, это было только их личное дело.
– Ну надо же! – воскликнула она, стараясь изгнать тяжелые мысли. – У меня есть дедушка!
– Да, есть! Все, Никуша, я устала и главное рассказала, если какую мелочь забыла, потом расскажу. Давай отдыхать.
Она с трудом поднялась с кресла, распрямилась, даже в трудной болезни не утратив своей стати и величавости осанки.
– Да, и еще. Прости меня, девочка, за все: за то, что не рассказала твоему отцу, за то, что не рассказала тебе раньше, сохраняя последние годы жизни с Василием только для себя, за то, что не стала жить с тобой и Соней, втроем нам было бы легче, чем тебе одной между двух домов разрываться, за то, что так и не примирилась со смертью Андрюши и Наденьки.
Ника вскочила и, обежав стол, крепко-крепко обняла бабулю, прижалась к ней и, не разрешая себе плакать, сказала:
– Я тебя люблю! И не надо просить прощения, ты во всем права! И не прощайся со мной, подожди еще!
На следующий день после бабулиных поминок девятого дня Вероника поехала знакомиться с дедушкой. В электричке всю дорогу представляла себе, какой он, что она ему скажет. и все старалась взять себя в руки, успокоить бегущее впереди сердце и вспоминала, вспоминала бабушкин рассказ.
Дом ее поразил!
Она несколько раз сверилась с адресом, который выписала на бумажку, и никак не могла поверить, что попала именно туда.
Большой, добротный, каменный, выстроенный в стиле совсем не свойственном для тридцатых годов. Два этажа и третий, чердачный, под островерхой крышей. Парадный вход, к которому тянулась дорожка от калитки, был сделан ажурным, застекленным эркером, на который опирался широкий балкон второго этажа. Справа и слева от входа тянулась широкая, тоже застекленная веранда. Позади и по бокам дома стояли высокие, величавые сосны и ели, сосны же росли и по всему участку. А вот забор был современный, каменный и довольно высокий, через который трудно рассмотреть участок с улицы.
Ника вздохнула поглубже и решительно нажала кнопку звонка на кирпичном столбике калитки.
Звонка она не услышала, зато услышала, как залаяла собака низким, неторопливым, несуетным лаем. Входная дверь дома открылась, и оттуда выкатилось огромное лохматое чудовище и, продолжая утробно лаять, не торопясь, соблюдая величавость, потрусило к калитке.
– Вам кого? – прокричал кто-то от дома.
Сосредоточив все внимание на собаке, боясь, что эта животина перемахнет забор, особо и не напрягаясь, Вероника не рассмотрела того, кто спрашивал, да и не видно его было из-за заборища этого.
– Здравствуйте! – прокричала она в ответ. – Меня зовут Вероника!
– Апельсин, свои! – громко окликнул пса хозяин и быстро пошел открывать.
Широко распахнулась калитка… и Ника увидела своего папу, только постаревшего, но такого же сильного, большого, высокого и подтянутого.
– Де-е-душка-а… – прошептала она и почему-то кинулась к нему.
Все ее боли, обиды, потери, все невыплаканные и неразрешенные себе за четырнадцать лет слезы она выливала ему в теплую байковую рубашку, в которую уткнулась лицом, крепко обняв его руками.
– Поплачь, солнышко, поплачь! – говорил он, поглаживая ее широкой, теплой ладонью по голове, прижимая второй рукой к себе за плечи.
Ника чувствовала, как горячие, крупные капли его слез падают ей на волосы, а рядом стоял пес, переминаясь на лапах, тихо поскуливая от их общей печали, и успокаивающе лизал ей ногу.
– Ну, пойдем в дом, – сказал дедушка, вытирая слезы, сначала свои, а потом и внучкины.
Ника никак не могла его отпустить, словно боялась, что если отпустить, то он исчезнет, и крепко держалась одной рукой за его рубашку, второй ухватившись за руку, обнимающую ее за плечи.
Так они и вошли в дом.
– Почему он на меня не рычит? – спросила Вероника, чтобы как-то немного успокоиться, переключить внимание.
Они прошли в кухню – просторную, светлую, большую и очень уютную. Правда, Ника почти ничего не видела вокруг, во все глаза рассматривая деда.
– Он тебя знает. Кирюша привозила твои вещи и кассеты с твоим голосом. Он очень умный и знает, кто ты, он тебя все время ждал – видишь, как радуется, не отходит от тебя!
– А почему Апельсин?
Дедушка усмехнулся.
– Я его когда в питомнике собачьем брал, там было много щенят, все пищат, суетятся, а он сел, смотрел на меня и улыбался, как будто знал, что за ним я и приехал. И шерсть у него была с оранжевым отливом, вот и стал Апельсином – оранжевый и веселый.
– Вчера было девять дней бабуле, – сказала Ника и расплакалась сильнее прежнего.
Она плакала долго, пока совсем не осталось ни слез, ни сил. Дедушка сидел рядом с ней на диване в гостиной, где повсюду стояли и висели фотографии Ники в разных возрастах, ее папы и мамы, он обнимал ее, вытирал горькие слезы внучки, давая ей возможность выплакаться у него на плече, ничего не говоря.
