Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич (мир книг TXT) 📗

“Убит наш друг”

26 ноября Царь посетил Народный дом в Петрограде, где собрались 20 тысяч георгиевских кавалеров. Встреча была очень теплой. Государь раздавал подарки, тысячи глаз русских героев смотрели на него с восхищением и обожанием. В Петрограде было относительно спокойно. Из Москвы приехала сестра Царицы Елизавета Федоровна и пыталась убедить ее расстаться с Распутиным.

2 декабря, за два дня до отъезда, Царь встретился с Распутиным. Это была их последняя встреча. Как рассказывает Вырубова, Григорий Ефимович ободрил Царя. сказав, что главное — не надо заключать мира, так как та страна победит, которая покажет более стойкости и терпения. Когда царская чета собралась уходить, Царь сказал как всегда: “Григорий, перекрести нас всех”. Сегодня Ты благослови меня”, — ответил Григорий Ефимович, что Государь и сделал.

12 декабря, находясь в ставке, Государь отдает приказ по армии и флоту, в котором воодушевляет российских солдат и офицеров на войну до победного конца, обозначив и такие цели как завоевание Константинополя и проливов, что означало громадное усиление Царя и России. Этот приказ лишний раз подтолкнул врагов России, и прежде всего масонов, к решительным действиям. Чтобы деморализовать царскую чету, зная ее любовь к Распутину и веру в него, его решили убить. Масон Маклаков достал для этого “дела” яд и передал непосредственным исполнителям. С момента последней встречи с Царем Распутину оставалось жить две недели. В ночь на 17 декабря Григорий Ефимович был злодейски убит. Это был страшный удар для Царя и Царицы.

Царское Село. 4 декабря 1916 г.

Прощай, бесценный и ненаглядный мой! Как нестерпимо больно отпускать тебя — более чем когда-либо — после тех тяжелых дней, которые мы провели в борьбе! Но Господь, который весь любовь и милосердие, помог, и наступил уже поворот к лучшему. Еще немного терпенья и глубочайшей веры в молитвы и помощь нашего Друга, и все пойдет хорошо! Я глубоко убеждена, что близятся великие и прекрасные дни твоего царствования и существования России. Только сохрани бодрость духа, не поддавайся влиянию сплетен и писем — проходи мимо них, как мимо чего-то нечистого, о чем лучше немедленно забыть. Покажи всем, что ты властелин и твоя воля будет исполнена. Миновало время великой снисходительности и мягкости, — теперь наступает твое царство воли и мощи! Они будут принуждены склониться перед тобой и слушаться твоих приказов, и работать так, как и с кем ты назначишь. Их следует научить повиновению. Смысл этого слова им чужд: ты их избаловал своей добротой и всепрощением. Почему меня ненавидят? Потому что им известно, что у меня сильная воля и что, когда я убеждена в правоте чего-нибудь (и если меня благословил Гр.), то я не меняю мнения, и это невыносимо для них. Но это — дурные люди. Вспомни слова m-r Филиппа, когда он подарил мне икону с колокольчиком. Так как ты очень снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, а я предостерегала бы тебя. Кто боится меня, не глядит мне в глаза, и кто замышляет недоброе, те не любят меня. Вспомни о “черных” [1046], затем об Орлове и Дрентельне — Витте — Коковцеве — Трепове (я это тоже чувствую) — Макарове — Кауфмане Софье Ивановне — Мари — Сандре Оболенской и т. д. [1047]. Хорошие же люди, честно и чистосердечно преданные тебе, любят меня: посмотри на простой народ и на военных, хорошее и дурное духовенство — все это так ясно, — потому это не огорчает меня больше так, как когда я была моложе. Но когда люди позволяют себе писать тебе или мне гнусные, дерзкие письма, — ты должен карать. А. рассказала мне относительно Балашова (я никогда не любила этого человека).

Теперь я понимаю, почему ты так ужасно поздно лег спать и почему я испытывала такую тоску и тревогу, поджидая тебя. Пожалуйста, милый, вели Фредериксу написать ему строгий выговор (он и Ник. Мих. и Вас. [1048] заодно в клубе). У него такое высокое придворное звание, и он смеет писать, когда его о том не просят! И это не в первый раз — в былые дни, я помню, он поступал так же. Разорви это письмо и дай твердый отпор. Вели Воейк. напомнить об этом старику — такой щелчок будет чрезвычайно полезен самодовольному члену Государственного Совета. Мы не можем позволять, чтоб нас топтали. Твердость прежде всего! — Теперь, когда ты назначил сына Трепова адъютантом, ты тем более можешь настаивать на том, чтоб он работал вместе с Протопоповым — он должен доказать свою благодарность. — Не забудь воспретить Гурко болтать и вмешиваться в политику — это погубило Никол. и Алекс. [1049]. Последнему Бог послал болезнь, — очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того чтобы следовать твоим указаниям относительно войны, — а также и за его упрямство. Его тоже восстановили против меня — сказанное им старику Иванову служит тому доказательством.

Но все это скоро минует. Все начинает проясняться, как и погода, что служит хорошим предзнаменованием, помни. И наш дорогой Друг так усердно молится за тебя — близость божьего человека придает силу, веру и надежду, в которых так велика потребность. А иные не могут понять твоего великого спокойствия и потому думают, что ты не понимаешь, и стараются тебя нервировать, запугивать, уязвлять. Ноим это скоро надоест. Если дорогая матушка станет тебе писать, помни, что за ее спиной стоят the Michels [1050], не обращай внимания и не принимай этого близко к сердцу. Слава Богу, ее здесь нет, но добрые люди находят способы писать и пакостить. — Дела начинают налаживаться — сон нашего Друга так знаменателен! Милый, помолись у иконы Могилевской Божьей Матери — ты там обретешь мир и крепость. Загляни туда после чая, перед приемом, — возьми туда Бэби с собой — там так покойно, и вы можете там поставить свечи. Пусть народ видит, что ты — Царь-христианин, — не смущайся, — такой пример принесет пользу другим.

Как-то пройдут эти одинокие ночи? Не могу себе этого представить. Как отрадно было крепко держать тебя в объятиях — это утишало боль души и сердца, я старалась вкладывать в ласки всю свою безграничную любовь, молитвы, веру и крепость! Ты мне невыразимо дорог, супруг мой любимый! Я разделяю твои горести и радости и готова за тебя умереть. Благослови, Боже, тебя и мое сокровище Бэби! Крепко вас целую. В минуту грусти пойди в комнату Бэби и спокойно посиди там немножко с милыми людьми, его окружающими. Поцелуй любимую детку у тебя на душе станет теплее и спокойнее. Всю мою любовь отдаю тебе, солнце жизни моей. — Спи спокойно, душой и сердцем я с тобой, мои молитвы витают над тобой. Бог и Святая Дева никогда не покинут тебя!

Навеки всецело

Твоя.

В поезде. 4 декабря 1916 г.

Нежно любимая душка Солнышко!

Не читал твоего письма, так как люблю это делать в постели перед сном. Но я заранее благодарю тебя за всю любовь и доброту, которая излита там. Я сдам это письмо в Тосно и надеюсь, что оно дойдет до тебя сегодня вечером.

Да, эти дни, проведенные вместе, были тяжелы, — но только благодаря тебе я их перенес более или менее спокойно. Ты такая сильная и выносливая — восхищаюсь тобою более, чем могу выразить. Прости, если я был не в духе или несдержан, — иногда настроение должно прорваться!

Конечно, было бы счастьем, если бы мы могли всегда быть вместе в это трудное время. Но теперь я твердо верю, что самое тяжелое позади и что не будет уж так трудно, как раньше. А затем я намереваюсь стать резким и ядовитым.