Мартина - Вишневский Януш Леон (библиотека электронных книг .txt, .fb2) 📗
Мало кто замечает, что трудно было придумать более популистскую историю, чем та, которую рассказали святые Матфей и Лука в Библии. Людям хочется, чтобы Иисус уже при рождении был бедняком, таким же, как и они. Их подкупает человечная, будто взятая из современного телесериала, драматичная история Святого Семейства. Молчаливая, остающаяся в тени мужчин и покорная мать, награжденная за свою кротость возведением в ранг святой, а рядом с ней отчим, простой плотник, поверивший в свой сон и усыновивший не своего ребенка, у колыбели которого преклоняли колени животные и в величайшем смирении склонялись коронованные головы сильных мира сего. Он научил его столярному делу, не отдавал в школу и, несмотря на это, воспитал мудреца и Бога. Большинству людей нравятся такие биографии. Они могут представить себе такую семью. Когда короли прибывают в хлев, чтобы поклониться бедняку, то мир начинает казаться им справедливым, хотя из-за одного-единственного жеста мир более справедливым не становится. У филантропии мало общего со справедливостью. Даже той, что освящена Библией. Но в Рождество главное — умиление, а не справедливость.
Сочельник только тогда переживается как событие, когда у маленьких детей глаза становятся большими. От восхищения и изумления. Ребенком она тоже находилась под впечатлением этой сказки о восточных королях, караванах верблюдов, о появившихся на небе звездах и об ангелах. Тогда ей казалось, что она крепко держится за краешек одежды такого ангела. Потом она раскрывала ладошку, смотрела на нее, и каждый раз оказывалось, что в руке ничего нет…
Сегодня, когда она вспоминает день свадьбы с Анджеем, у нее всегда возникают ассоциации с сочельником. Самым главным сочельником ее жизни. Разве что случившимся в жарком июне. Она ждала его гораздо сильнее, чем декабрьского. Ее сочельник был возвышенным и магическим задолго до его наступления. Если бы у нее были дети, то первым делом она научила бы их терпеливо ждать сочельник.
Когда она познакомилась с ним, он был угнетенным, покалеченным прошлым, недоверчивым мужчиной сорока с небольшим лет, который никогда не улыбался. Он постоянно ощущал гнет своего обета, данного женщине, которая уже давно не любила его. Он даже не помнил, как ее звали. Он лишь знал, что очень любил ее, что она бросила его и уехала очень далеко. Поначалу, после нескольких месяцев их знакомства, она не хотела и не могла в это поверить. Он был слишком хорош, чтобы мысль о том, что какая-то женщина отвергла его и не захотела остаться с ним, могла оказаться правдой. У таких мужчин, как ей тогда казалось, должен быть какой-то скрытый изъян. Два раза в жизни, ослепленная своей любовью, она не смогла найти никаких изъянов в мужчинах, выбравших ее, в течение многих лет обманывавших ее и бросавших.
Первым был ее однокурсник. Увлек ее, как, впрочем, и всех ее подруг, тем, что был постоянно грустен и молчалив, читал стихи, лицом походил на бледного херувима, носил длинные черные свитеры, черные брюки, черные ботинки и всегда выглядел как задумчивый, взъерошенный поэт-мечтатель. При этом он был худющий и производил впечатление художника, покинутого музой. Каждой хотелось проявить о нем заботу, накормить, приютить и узнать (лучше всего в постели), что за страшная трагедия кроется за его очаровательной меланхолией и загадочным молчанием. Когда из всех он выбрал ее, она почувствовала себя окрыленной. Лишь год спустя она заметила, что молчит он потому, что ему практически нечего сказать. Потом она обнаружила, что, кроме неряшливой одежды, в нем абсолютно ничего нет от поэта и что он постоянно читает те же самые два стихотворения Посвятовской. Он выучил их наизусть еще в лицее. Кроме того, ему очень нравилось, когда женщина проявляет заботу о нем. Лучше всего, когда она делает это постоянно. И в постели тоже. В то время как она давно окончила институт, сняла квартиру и работала за двоих, он заваливал очередные пересдачи, к которым готовился по вечерам и ночам в общежитии. Два года она верила в него, ждала и заботилась о нем. Но в один прекрасный день к ней на улице подошла молоденькая девушка и сказала, что ребенок в коляске — его ребенок.
Со вторым она познакомилась в фирме, где стала работать после института. Ей казалось, что она уже выросла из такого вздора, как зачарованность и любовь. Если ей и хотелось чего, так это только иногда прогуляться с кем-нибудь вечером, почувствовать, что она кому-то нужна и для кого-то важна. Он был старше ее на двадцать лет, совершенно не интересовался поэзией и никогда не носил свитеров, потому что всегда надевал только костюмы. Он был заботлив, во всяком случае на первых порах, в нем было мало таинственности, и он резко отзывался о свободных художниках. Ей казалось, что, полюбив его, она сможет избежать всего, что ассоциировалось у нее с ее «студентом». В течение трех лет она была временно «той второй», ждавшей вместе с ним его развода. Все это время она мирилась с тем, что «ведь есть дети, что это все не так просто и что она должна запастись терпением, потому что именно она — самая главная женщина его жизни». Поначалу ей даже казалось, что она и была ею. Однако, даже будучи «самой главной», ездила в отпуск одна, одна проводила сочельник, одна праздновала Новый год, и ей нельзя было звонить ему после шести вечера. Вместе проведенными ночами были только ночи в отелях во время его командировок, на которые она «подъезжала». При этом она старалась не обращать внимания на то, что он был эгоистом, методично стиравшим улыбку с ее лица. Когда в фирме стало известно, что его повышают и переводят на должность шефа их филиала в Берлине, она радовалась как ребенок. Она была уверена, что он возьмет ее с собой и что она наконец открыто станет «самой главной». Из данных им обещаний следовало, что вскоре именно так и произойдет. Не взял. Поехал с женой и детьми. Через два месяца он перестал отвечать на телефонные звонки, а ее мейлы приходили обратно.
Когда она познакомилась с Анджеем, ей было уже тридцать три и в мужчинах она искала прежде всего недостатки.
Они встретились в его кабинете. В тот день она очень плохо чувствовала себя. Каждая более или менее приличная простуда заканчивалась ангиной. В телефонной книге она нашла адрес частника, кабинет которого находился ближе остальных к фирме. В обеденный перерыв пошла туда и уселась перед кабинетом вместе с другими пациентами. Спустя сорок пять минут она решила не ходить. Ее попеременно бросало то в жар, то в холод. Ее раздражал беспрерывно звонивший телефон, и, кроме того, она ничего не взяла с собой почитать. Очередь шла медленно. Она была разочарована. Думала, что в частных клиниках не надо ждать. Она встала и направилась к столику регистратуры, где трезвонил телефон и медсестра вызывала пациентов. В этот момент открылась дверь кабинета, из которого энергичным шагом вышел высокий сухопарый мужчина в незастегнутом халате. Лет примерно сорока. Темные густые зачесанные назад волосы с легкой проседью на висках. Он улыбнулся ей, жестом пропуская к столику регистратуры. До сих пор она не знает почему, но она импульсивно отпрянула и села на свое место. Когда они потом вспоминали тот день, он сказал, что все шло как по точному сценарию, созданному Провидением: ему надо было выйти из кабинета именно в тот момент, когда она встала со стула. Она говорила, что всему причиной его магический взгляд и ее обычное женское любопытство, которого мужчинам не понять, именно поэтому она вернулась на свое место, чтобы дождаться, даже если придется ждать до вечера, и получить возможность еще раз взглянуть в его глаза.
Когда в конце концов подошла ее очередь, она входила в его кабинет с красным от насморка носом, розовыми от разгоревшегося любопытства щеками, опухшими глазами и голосом алкоголички. Когда он прослушивал ее легкие, она чувствовала скорее тепло его руки, приподнимавшей застежку лифчика, чем холод стетоскопа. Пока она излагала ему длинную историю своих хронических ангин, он смотрел ей в глаза. Она не была уверена, что он вообще слушает ее. Но он слушал. Причем очень внимательно. Он рассказал ей о связи ангины с болезнями сердца. Спросил, испытывает ли она какие-то недомогания, например аритмию. Испытывала, но главным образом во время периодических недельных голодовок с целью похудеть. Только про это она ему, естественно, не стала рассказывать. Он вышел из-за стола, подошел к ней и сказал, что хочет прослушать сердце. Ни слова не говоря, она поднялась со стула, сняла свитер и после секундного колебания расстегнула лифчик. Смутилась, только когда он сказал ей:
