Странный Томас - Кунц Дин Рей (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt, .fb2) 📗
За мои воспоминания о бабушке я получил триста долларов и грамоту. Деньги я потратил на недорогой, но вполне пристойный музыкальный центр.
И грамоту, и музыкальный центр позже уничтожил злой полтергейст.
Так что единственным долговременным последствием конкурса стала моя дружба с Маленьким Оззи, за что я благодарен судьбе, пусть все пять лет он и уговаривал меня писать, писать и писать. Убеждал, что такой талант — дар и моя моральная обязанность — использовать его.
— Два дара для одного — слишком много, — ответил я ему. — Если бы мне приходилось иметь дело с мертвыми и одновременно писать что-нибудь стоящее, я бы или обезумел, или прострелил себе голову из пистолета, который вы хотите мне дать.
Но Маленького Оззи мои отговорки только раздражали.
— Писательство — не источник боли. Эти психическая химиотерапия. Она уменьшает психические опухоли и облегчает боль.
Я не сомневался, что для него писательство играло именно эту роль, и может быть, для облегчения боли, которую он испытывал, потребовалась бы целая жизнь психической химиотерапии.
Хотя Большой Оззи был жив, Маленький Оззи виделся с отцом раз или два в год. И в каждом случае после этого две недели уходили у него на восстановление душевного равновесия и присущего ему добродушия.
Его мать тоже была жива. Маленький Оззи не разговаривал с ней двадцать лет.
Большой Оззи, кстати, весил теперь на пятьдесят фунтов меньше сына. Соответственно, большинство людей полагало, что Маленький Оззи унаследовал свою тучность от отца.
Маленький Оззи, однако, отказывался считать себя жертвой генетики. Он говорил, что причина его полноты только одна: слабоволие.
За годы нашего знакомства он иногда намекал, а я многократно чувствовал, что его родители разбили часть его сердца, что, собственно, и привело к ослаблению воли. Он, однако, никогда не говорил о своем трудном детстве и отказывался рассказывать о том, что ему довелось испытать. Просто писал один детективный роман за другим…
Он никогда не говорил о своих родителях с обидой. Вместо этого вообще о них не говорил, старался по возможности их избегать… и писал книгу за книгой об искусстве, музыке, еде и вине…
— Писательство, — пояснил ему я, — не может облегчить мою боль, как облегчает ее один только вид Сторми… или, если уж на то пошло, вкус кокосо-вишне-шоколадного шарика мороженого.
— У меня в жизни не было Сторми, — ответил Оззи, — но насчет мороженого я тебя понимаю. — Он допил вино. — И что ты собираешься делать с этим Бобом Робертсоном?
Я пожал плечами. Оззи не отставал:
— Тебе придется что-то делать, если ему известно, что ты побывал в его доме, и он уже преследует тебя.
— Мне остается только одно — быть осторожным. И ждать, что сделает чиф Портер. И потом, пока нельзя говорить, что он преследует меня. Может, он услышал о вашей взорванной корове и пришел посмотреть на обломки.
— Одд, я буду безмерно разочарован, если ты завтра умрешь, так и не реализовав свой писательский дар, не написав ни одной книги.
— Просто думайте, что мысленно эту книгу я написал.
— Я лишь хочу, чтобы ты быстрее поумнел, обзавелся пистолетом и написал книгу, но я буду сожалеть, если он сможет оборвать хоть одну жизнь. «Как быстры ножки дней в юношеские годы».
Эту цитату я знал.
— Марк Твен.
— Прекрасно! Может, тебя и нельзя полагать невежественным молодым идиотом.
— Вы однажды использовали эту цитату, — признал я. — Вот откуда я ее знаю.
— Но ты же ее запомнил! Я уверен, это свидетельство зреющего в тебе желания, возможно, подсознательного, оставить сковородки и стать писателем.
— Сначала я намерен переключиться на покрышки.
Оззи вздохнул.
— С тобой иногда просто беда. — Он постучал ногтем по пустому стакану. — Мне следовало принести всю бутылку.
— Сидите. Я принесу. — Я понимал, что схожу на кухню и вернусь с бутылкой «Каберне», прежде чем он успеет подняться с кресла.
Коридор шириной в десять футов служил художественной галереей. В комнатах по обе его стороны хватало как произведений искусства, так и книг.
Дальний конец коридора плавно переходил в кухню. На черном граните, покрывавшем стойку, стояла бутылка. Без пробки, чтобы вино дышало.
Хотя в гостиной, да и в коридоре, спасибо центральной системе кондиционирования, царила прохлада, кухня меня встретила жарой. Войдя, я подумал, что включены все четыре духовки.
А потом заметил открытую дверь черного хода. И вечер пустыни, подсвеченный упрямым летним солнцем, высасывал из кухни прохладу.
Подойдя к двери, чтобы закрыть ее, я увидел во дворе Боба Робертсона, бледного и грибоподобного, как и всегда.
Глава 17
Робертсон стоял, глядя на дом, словно ждал, когда же я увижу его. А потом повернулся и зашагал в глубь участка.
Я же слишком долго топтался у двери, не зная, как поступить.
Предположил, что один из соседей Робертсона мог узнать меня и сказать ему, что я крутился около его дома, пока он отсутствовал. Но быстрота, с которой он выследил меня, навевала неприятные мысли.
Разбивший меня паралич как ветром сдуло, когда я осознал, что поставил под удар Оззи, привел психопата к его дому. Я вышел из кухни, пересек крыльцо, спустился на лужайку, последовал за Робертсоном.
Дом Оззи располагался во фронтальной части одноакрового участка, большую часть которого занимали лужайка и деревья, отгораживающие дом от соседей. На дальней половине акра деревья росли куда гуще, чем на фронтальной, и росли достаточно близко друг от друга, чтобы называться маленьким лесом.
Робертсон и ушел в эту рощу терминалии, ного-плодника и перечных деревьев.
Лучи скатывающегося к западному горизонту солнца кое-где пробивали рощу насквозь, там, где могли найти узкие бреши, но в основном переплетению веток и листвы удавалось их блокировать. Если лужайка прокалилась на солнце, то эти зеленые тени были всего лишь теплыми, так что я мог бы сказать, что под ними ощущалась некоторая прохлада.
Но стволы деревьев не только защищали от солнца, но и могли служить укрытием. И Человек-гриб воспользовался ими с толком.
Я побродил по роще, с севера на юг, с юга на север, сначала молча, потом выкрикивая его фамилию: «Мистер Робертсон?» — но он не отозвался.
Пробивающиеся сквозь листву лучи скорее мешали, чем помогали поискам. Они мало что освещали, но не позволяли глазам привыкнуть к сумраку.
Опасаясь пройти лес насквозь, предоставив, таким образом, Робертсону возможность зайти мне за спину и напасть сзади, я слишком долго добирался до калитки в задней стене. Нашел ее закрытой, но защелка запиралась автоматически, после того как человек затворял за собой калитку.
Выходила она в живописный, мощенный кирпичом проулок, с глухими заборами, гаражами, несколькими пальмами и перечными деревьями. Ни Боба Робертсона, ни кого-то еще я в проулке не обнаружил.
Возвращаясь через маленький лесок, я каждое мгновение ожидал, что он бросится на меня, потому что не покинул участок, а затаился, чтобы захватить меня врасплох. Но если Робертсон и прятался в роще, он наверняка понял, что я настороже, и не решился наброситься на меня.
Поднявшись на заднее крыльцо, я остановился, повернулся, пристально оглядел деревья. Тут и там птички взлетали с ветвей, но не потому, что их кто-то спугнул: разминали крылышки перед тем, как устроиться на ночь.
В кухне я закрыл за собой дверь. Запер на врезной замок. Потом и на цепочку.
Вновь посмотрел на лес через верхнюю стеклянную панель двери. Не увидел ничего, кроме деревьев.
Когда я вернулся в гостиную с бутылкой «Каберне», количество кубиков сыра на тарелке уменьшилось вдвое, а Маленький Оззи по-прежнему сидел в своем кресле, напоминая Жабьего короля на троне.
— Дорогой Одд, я уже подумал, что ты вошел в шкаф и перенесся в Нарнию.
Я рассказал ему о Робертсоне.
— Ты говоришь мне, что он был здесь, в моем доме?
