Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (прочитать книгу .txt) 📗
Одежда явно с чужого плеча, так еще и грязная. Сам встрепанный, хмурый, забился в угол и руки на груди скрестил, словно от нее, Евдокии, защищается. И глаза отливают характерной волчьей желтизной… и сесть бы рядом, прижаться, обнять, чтобы и его страхи ушли, и собственные, да только не время.
Не место.
— Знаете, давненько мне на похоронах бывать не доводилось… — Себастьянов хвост пощелкивал по дверце экипажа, и звук, надо сказать, получался преомерзительный. — Но помнится мне, что и там оно как-то все веселей… покойничек лежит, люди празднуют.
— Бес, давай… потом…
— Лишек, да куда уж еще потомей?
Экипаж остановился.
— Потом, — повторил Лихо, и как-то так нехорошо… вроде и негромко произнес, но Евдокия похолодела.
— Что ж… потом так потом… Евушка, радость моя, а скажи-ка мне, с какой это вдруг напасти ты в Богуславу стрелять удумала. Нет, я понимаю распрекрасно, что она и святого до ручки доведет, но ты мне прежде казалась девицей сдержанной, разумной даже…
— Потом, — в третий раз произнес Лихо и руку протянул. — Идем. Ей надо отдохнуть.
— Я… не знаю.
Пальцы у Лихослава были ледяными.
— Не помню… я не помню, что она мне сказала. Просто вдруг очнулась… а в руках револьвер… и, кажется, я выстрелила. — Евдокия произнесла то, о чем и подумать боялась.
Стреляла. Едва не застрелила… и еще бы немного…
— Ева, — Лихо сел рядом, — все хорошо…
— Плохо. — Она покачала головой. — Все очень плохо… я… я действительно ведь не помню, что произошло…
— Как знакомо.
— Бес!
— Что? — Себастьян подался вперед и платочек протянул, наверное, тот самый, Евдокиин, измятый до крайности. — Я лишь пытаюсь сказать, что как-то странно, когда два вполне адекватных человека вдруг разом начинают страдать провалами в памяти… В гости бы вам наведаться… к знающему человеку.
Евдокия покачала головой. Нервы. И только…
— Ева, он дело говорит… отправляйся. — Лихо держал крепко и гладил по плечу, и от этого становилось только хуже.
— Нет! Я… — От одной мысли, что надобно куда-то отправляться, становилось дурно. И дурнота подкатывала к горлу, еще немного — и Евдокию стошнит.
Она представила, как ее выворачивает… На бархат обивки. На кожаные сиденья… на белый некогда костюм Себастьяна и туфли его, заляпанные бурой грязью…
— Нет! — Она вскочила, но упала бы, если бы не Лихо. — Не сегодня! Завтра… я обещаю, что завтра… куда хотите… а сегодня мне отдохнуть надо.
Евдокия уцепилась за эту спасительную мысль. Ей надо отдохнуть. И все пройдет. Конечно, пройдет… она ведь женщина, в конце-то концов… с ней случаются недомогания… и волнения… и все то, что происходит обычно с женщинами.
Евдокия выбралась из кареты, вцепилась в мужа, силясь справиться и с дурнотой, которая и не думала отступать, и с головной болью. И с раздражением.
— Лихо, ты же понимаешь, что это ненормально. — Себастьян не остался в экипаже.
Видеть его было неприятно. И Евдокия отвернулась.
— Уйди, — попросил Лихо. — Пожалуйста… я все понимаю, но не сейчас. Ладно?
Не сейчас.
Правильно.
Потом. Завтра или позже… послезавтра… В конце концов, что страшного случилось? Ничего… Евдокии отдохнуть надобно, поспать… сон от всего спасает.
— Пойдем, — попросила она мужа. — Пожалуйста…
И он согласился. На руки подхватил, а Евдокия и забыла, до чего он сильный. И пахнет от него свежескошенной травой и еще солнцем, деревом горячим… а в руках уютно, спокойно, что в колыбели.
Колыбель и есть. Из нее Евдокия не желает выбираться.
— Не уходи, — просит она, обнимая его за шею. Пальцы соскальзывают с холодной полосы ошейника, которого не должно бы быть, но он есть.
Неправильно как.
— Не уйду, конечно. — Лихослав касается холодными губами виска. — Куда мне от тебя?
— Жалеешь?
— О чем?
— О том, что женился на мне…
Пусть скажет правду. Или солжет. Евдокия не знала сама, чего ей хотелось больше. Наверное, не следовало спрашивать о таком… надо было просто сидеть, слушать его дыхание, мечтать… мечтать ведь легко… придумать себе жизнь, которая длинная-длинная и счастливая, чтобы каждый день и по-своему.
Как в сказке.
— Нет. — Он вытянул из волос шпильку. И вторую… и третью. Лихослав вынимал их осторожно, но у Евдокии было такое чувство, будто бы шпильки эти вытягивали прямо из головы.
Она терпела. И все одно застонала.
— Себастьян сказал, что я меняюсь…
— Все меняются.
И еще одна… к ней прилип светлый волос, обвил шпильку тонкой змейкой…
— Я к худшему.
— Бес говорит не думая…
— Неправда. Это только кажется, что не думая. А на самом деле… он умеет думать… и думает… и когда говорит, то всегда очень точно… я хотела быть как они, но у меня не выйдет.
— К счастью.
Шпилек в прическе больше не осталось, и голова сделалась легкой, чужой. Лихослав разбирал волосы по прядям и каждую пропускал меж пальцев.
— Почему ты не сказал…
— О чем?
— О том, что тебе плохо…
— Думал, получится перетерпеть… и получалось… тебе надо уехать.
— Куда?
— Не знаю… к матери? Тебя ведь приглашали в гости…
— О да… Приглашали, только все равно подозреваю, что мне особо не обрадуются…
— Кто?
— Эльфы.
— Какое тебе дело до эльфов? — Он вытягивал прядь за прядью, и становилось легче. Отступила дурнота, и слезы ушли, и страх непонятный. Раздражение.
— Не знаю. Никакого, наверное… и мы можем вместе отправиться.
Лихослав покачал головой.
— Не поедешь?
— Извини, Евушка, но… ты права, Бес иногда говорит такие вещи, о которых сам думать не хочешь. И не будешь. Я должен во всем разобраться.
Он разжал руки.
— Как ты?
— Лучше.
— Хорошо… я велю, чтобы молока горячего принесли. Хочешь?
И Евдокия поняла, что не просто хочет, она умрет, если немедля не получит кружку горячего молока с медом.
— С медом…
— Липовым?
— Конечно… молоко если пить, то только с липовым… и… и еще хлеба… с солью.
Лихо кивнул, но уходить не спешил, встал на колени, собрал шпильки, подкинул их на ладони.
— Евушка, скажи, а где ты их взяла?
Смотреть на шпильки было неприятно, Евдокия пыталась вспомнить, но почему-то не могла…
— Там… наверное… в шкатулке.
— В шкатулке, значит… и шкатулка…
Стоит на столике, глянцевая, нарядная.
— Евушка… ты переживешь день-другой без шпилек? И без шкатулки твоей?
Переживет.
— Думаешь, что…
— Думаю, — согласился Лихослав. — Ты и вправду вела себя немного…
— Странно?
— Да. Я бы сказал, пугающе странно. — Он поднялся и вновь коснулся волос. — Ложись. Я упакую, пускай Себастьян взглянет. А к ведьмаку мы и вправду завтра сходим, ладно?
Да. Завтра. Утром. Утро уже близко, и когда наступит, то все наладится.
— Я скоро, — пообещал Лихослав.
И ушел.
Сонная горничная помогла снять платье и корсет расшнуровала, помогла избавиться от влажной, пропотевшей рубашки. Она зевала и терла глаза…
…молока принесла горячего, с медом.
Горбушку ржаного хлеба, густо посыпанную солью. И Евдокия, сидя на кровати, собирала крупные крупицы, клала под язык, закрывала глаза…
…шпильки…
…шпильки в волосы, мелочь из тех, дамских, которых у любой девицы множество…
…и если бы прокляты были, сразу стало бы плохо… или нет?
…отсроченное проклятие…
…или не проклятие, но заклятие на помутившийся разум…
…Евдокия слышала…
Она допила молоко и забралась в постель на душноватую, но такую уютную перину, накрылась пуховым одеялом… Лихо вернется… скоро совсем вернется… а она, Евдокия, поспит… или нет, не будет спать, но лишь полежит с закрытыми глазами.
Недолго.
Всего секунду… или две… и сон был ярким, с липовым ароматом, с гудением ветра в ветвях вековых деревьев, с небом, расшитым серебряной нитью, а оттого неправдоподобно ярким. И глядеть на такое было больно, потому Евдокия глядела под ноги. На поля первоцветов. Одуванчики золотыми монетами по траве рассыпаны… и желтые яркие пятна куриной слепоты…
