Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (прочитать книгу .txt) 📗
Шепот ветра.
И шелест мертвого рогоза, скрип старых сосен, от которых остались лишь перекрученные стволы да ветви… и всхлипы болота. Оно многоголосо, то урчит внутри него нечто, то вздыхает, то с шумом поднимаются пузыри газа…
Переоделся. Собственная одежда показалась неудобной, тесной.
Зачем она нужна?
Достаточно пожелать, и… луна поможет. Висит низко, руку протяни, и сорвется гесперидовым яблоком, которое только и спрятать за пазуху, утащить…
Пуговица за пуговицей. Негнущимися пальцами. Воротничок поправить. Перевязь палаша. Прикосновение к холодной стали причиняет боль, но она скоротечна.
…люди слабы. Им нужно оружие, чтобы почувствовать себя хоть сколько бы сильней. А Лихо и без палаша обойдется… К чему сталь, когда клыки есть?
В черном зеркале лицо размыто, Лихо не способен выдержать собственный взгляд.
…медлит, медлит…
…думает, что позволят ему уйти. Глупец…
Он отступил. Развернулся. Конверт взял, чувствуя сквозь бумагу горячие угли проклятых булавок. А наваждение отступило. Он, Лихослав, будущий князь Вевельский, человек.
В какой-то мере.
Из дому вышел, пошатываясь. Коня седлал сам, пусть бы и проснувшийся конюх суетился, лез под руку, приговаривая, что ежели пан Лихослав обождет…
…он больше не имел сил ждать.
И, взлетев на конскую спину, хлестанул по вороному боку.
— П-шел!
Жеребец, хороший, злой, с места в галоп взял да понес по ночному Познаньску, только мостовая под копытами заискрила.
Хорошо. Ветер соленый в лицо. И глотать, пить бы, напиться допьяна, чтобы вынес, вычистил все дурное, которое вновь ожило… нельзя отвлекаться ни на луну, ни на шепоток в голове… пройдет… всегда проходит…
Надобно до цели добраться…
Себастьянова хозяйка, панна Вильгельмина, открыла не сразу и была недовольна, но, увидев Лихослава, смягчилась.
— Нет его, — ответила она, кутаясь в меховой халат розового колеру. — Нарочным вызвали… так даже переодеваться не стал, сразу уехал… Передать что?
— Передайте. — Человеческая речь давалась с немалым трудом.
И Лихо протянул конверт.
— Скажите… на словах… что я сам… к ней… сам к ней наведаюсь…
Панна Вильгельмина конверт взяла не без опаски, и на Лихослава она столь старательно не смотрела, что ему совестно сделалось.
Ночь на дворе, а ему неймется… мечется, безумец, приличных женщин пугает… и если Себастьяна вызвали, стало быть, в управе знают куда…
…до управы далеко.
…а там могут и не сказать… и что толку ловить тень хвостатую, когда самому можно? Геля ведь написала, где искать ту любезную бабку, которая шпильки заговорила. Недалеко.
Конь хрипит, пляшет, роняет пену на мостовую. И плеть не нужна, только повод ослабь — и полетит, понесется, норовя притом седока неудобного сбросить.
Лихо удержится. Даром, что ли, улан?
Он и коня осадит на неприметной, тихой улочке Пекарей, пусть бы и пекари здесь никогда-то не жили. Однако в воздухе витает сладковатый аромат ванили, имбиря и корицы. Смутно поблескивают витрины кондитерских лавок.
А фонари не горят.
Вместо них луна, размноженная стеклами, близкая такая, яркая.
Лихослав бросил коня у ближайшей ограды, зацепив повод за острый штырь.
Искомый дом был рядом. Небольшой. Неряшливый. Не иначе как чудом затесавшийся меж строений куда более приличного обличья. На левом вывеска бакалейной лавки, на правом — ножницы. Домик отстоит от улицы и прячется, кутается в тени, что старуха-нищенка в тряпье. Ставни заколочены. А дверь открыта. И тянет из нее дымом, белым, волглым. Такой рождают не печи, но колдовкины котлы. И зверь внутри унимается.
Нельзя туда идти.
Не одному. Себастьян… или хотя бы околотничий… хоть кто-то, кто станет свидетелем, что он, Лихослав, будущий князь Вевельский, не причастен к тому…
К чему?
К запаху крови, сладкому, одуряющему… так пахло на конюшне, когда он, Лихо, очнулся… и здесь тот же аромат, но он крепче. Ярче.
— Заходи, Лихослав, — донеслось из-за двери, и та беззвучно отворилась. — Гостем будешь…
Хотел отступить, как то подсказывал разум, но шагнул навстречу и голосу, и темному провалу.
— Что ж ты, княжич, такой упрямый-то? — На ладони Богуславы загорелся болотный огонек. — Сам не живешь… другим не даешь…
— Ты?
— Я.
От нее пахло болотом, трясиной, которая живет под зеленым покровом болотной травы, глядится землею, но ступи — провалишься, ухнешь в черную ледяную воду.
— Зачем?
— Мешаешь. — Богуслава тронула огонек, и тот вырос.
Мертвое пламя плясало на ладони, и отсветы его ложились на Богуславино лицо.
— Кому?
— Всем, Лихо… мешаешь брату… он так хочет стать князем…
— А ты княгиней?
Пламя раскрывалось. Оно наполняло комнатушку, снимая покровы темноты, один за другим.
Потолок.
Вязанки трав, запаха которых он не ощущает.
Стол. Стулья.
Склянки… на полу, и стекло трещит под сапогом… останутся следы, и на крови тоже. В мертвом огне кровь выглядит черной.
— Согласись, из меня вышла бы куда лучшая княжна, чем из твоей…
— Ты ее прокляла?
— Нет. — Богуслава покачала головой. — Она.
Тело в углу, скрюченное, переломанное, на которое и смотреть-то больно.
— Проклятие?
— Небольшое… не переживай, ничего страшного с твоей женой не будет… голова немного поболит, и забудется… все забудется, Лихо. — Она протянула руку, но Лихослав не позволил прикоснуться. — У людей ведь короткая память…
— Ты уже не человек.
— В какой-то мере…
— И не Богуслава…
— Тоже в какой-то мере. — Она позволила себе улыбнуться.
— Зачем было убивать эту… женщину?
— Жалеешь? — Она склонила голову. — Такие, как ты, не способны на жалость… а она ее не достойна. Она ведь прокляла твою жену… по моей просьбе… и знаешь, Евдокия ведь не первая. Она часто бралась за запретную волшбу… порчу навести… нет, не смертельную. За это и посадить могут, а она была трусовата. Но по мелочи… вот на головную боль… на неудачу… на отворот… на слабость… на то, чтоб девка плод скинула… или сама усохла. Красоту ведь легко забрать… она говорила, что нет на ней греха, те, кто с просьбами приходили, брали его на свою душу. Что они кого иного нашли бы, но ведь это ложь…
— Не нашли бы?
— Не о том, Лихо, нашли бы… человек тьму везде найдет. Или тьма человека. Она заслужила свою смерть. Что до остального, то…
— Обвинят меня.
— Тебя… не ты ли пришел в ярость, узнав, что эта женщина прокляла твою жену? И не ты ли понесся к ней посреди ночи? Не твой ли конь стоит у привязи… не твои ли следы останутся на полу… ты, конечно, расскажешь, что все было не так… если сумеешь.
Колдовка вдруг оказалась рядом, плеснула в лицо зеленым светом.
— Чтобы рассказать, нужно уметь говорить…
Холодные пальцы коснулись шеи, размыкая серебряную ленту ошейника.
— Что ты…
— Ничего, Лихо… просто помогаю тебе понять, что ты — не человек…
— Я…
Он отступил, держась за шею.
— Я тебя не держу. — Та, которая притворялась Богуславой, смеялась. — Иди, Лихослав… иди, если можешь. Возвращайся домой…
…домой…
— …быть может, хоть так поймешь, где твой настоящий дом…
…дом.
…Евдокия…
…хлеб и молоко…
…луна в витринах… множество лун, само небо, многоглазый зверь, смотрит на Лихо, щерится звездами. И тянет упасть на брюхо, признавая собственную слабость, никчемность.
Князь? Что ему до титулов… что ему до людей, когда небо касается загривка, шерсть тревожит… и ветер пахнет кострами, далекими, теми, что жгут за городом…
— Беги, — донеслось в спину. — Торопись, волчий князь… подданные уже заждались.
Камень и железо.
Люди.
И город, который, того и гляди, сомкнет зубы свои, переломит хребет. Прочь надобно…
…нельзя.
…дома ждут…
Дома. В серых простынях болот, на которых шитыми узорами лежат нити клюквы и кислые прошлогодние ягоды еще остались… Лихо собирал их. Раньше.
