Хроника одного задания - Гончар Анатолий Михайлович (читать книги без TXT) 📗
И нож пошёл, мягко, легко, будто не было перед ним никакой преграды, податливая плоть — кусок кожи и хрящ гортани, и до самого позвоночника. Попади лезвие в межпозвонковое пространство — пошёл бы дальше. Он будто скользнул по пустоте — мгновенный всхлип, хрипящий вздох — и руки, и лицо в тёплой, растекающейся по коже жидкости. Это уже потом она станет липкой, смешается с потом и грязью, почернеет, растрескается, станет шелушиться и отваливаться мелкими частичками. А сейчас чужая кровь грела застывшие от напряжения руки, затекала в рукава, стекала по лицу. Кровь, нескончаемый всхлип, невольное заваливание тела и беспорядочное брыкание, толкание ногами. И уже непонятно, кто хрипел: то ли агонизирующий часовой, то ли из последних сил удерживающий его сержант. В какой-то миг на землю рухнули оба. Глухой удар падения тел — и тишина. Враг умер. Калинин застыл в неподвижности, не в силах преодолеть сковавшее мышцы одеревенение. Он лежал, страшась отпустить ладонь с окровавленного рта убитого. А над ним холодная ночь плавно перетекала в такое же холодное утро. Юрка сделал своё дело: скоро к нему подтянется командир с разведчиками его группы, и с первыми лучами солнца (а может и раньше) в безмятежно спящий лагерь моджахедов придёт громкоголосая смерть. Он всё сделал как надо, в одиночку, он один, только и жить ему с этим придётся одному…
Что оставит эта ночь в его душе? Вариантов десятки, сотни, если не тысячи… Каждый умирает в одиночку… Каждый выбирает свою меру ответственности… совести… меньшее зло… правду… ложь. Один и тот же поступок может быть гордостью или проклятием. А может, и тем и другим одновременно? И на твоём смертном одре пройдёшь ли ты мимо оставленных за спиной душ или будешь мучительно гореть под испепеляющим напором внезапно нахлынувшей памяти? Кто знает, кто знает…
Время шло, а Юрка всё лежал, не в силах оторвать от себя безвольно раскинувшееся тело убитого, и чувствуя, как собственное тело начинает пробивать идущая изнутри дрожь. Но следовало вернуться к месту подъёма, группник ждёт их с Тарасовым возвращения. Надо вернуться и трижды потянуть верёвку. Сигнал, без которого никто не станет подниматься наверх.
Я нервничал. Время шло, рассвет близился, но ни Калинина, ни ушедшего с ним подполковника не было. Пару раз я порывался, не дожидаясь их возвращения, подняться на хребет, и оба раза запрещал себе это делать. Неосторожно упавший и вызвавший шум камень мог оказаться причиной гибели уже почти подобравшегося к врагу разведчика — и не важно, кого именно: подполковника Тарасова или сержанта Калинина, а могло статься и обоих. Сколько раз я проклял самого себя за то, что не пошёл вместе с ними, а остался ждать здесь, внизу, было не счесть. На востоке уже заалело, воображение рисовало мне картины одна непригляднее другой, а разум подсказывал: раз наверху тихо, значит, по крайней мере, их ещё не обнаружили. Светало.
«Считаю до пятисот и начинаю подниматься», — сил и дальше сидеть, сложа руки, уже не было.
Я успел досчитать до двухсот пятидесяти шести, когда на хребте обозначилось какое-то движение, чьи-то не слишком уверенные (а потому и слышимые) шаги приблизились к краю хребта и остановились, затем верёвка в руках державшего её Вячина дёрнулась. Дёрнулась и опала, и тут же дёрнулась снова и следом ещё раз. Затем натянулась и застыла в ожидании. Значит, всё в порядке, наверху свои. Закинув автомат за спину, я начал этот подъём первым. Вроде бы всё шло по плану и вскоре это должно было закончиться, но всё же абсолютной — стопроцентной уверенности в благополучном исходе нашего мероприятия не было.
— Товарищ прапорщик, — голос встретившего меня Калинина дрожал как осиновый лист, но вот от чего он дрожал: от холода или нервного напряжения, я бы определить наверняка не смог. — Товарищ прапорщик, — повторил он снова, — я всё сделал.
— Молодец!
— Я сделал это… — в оттенках голоса жуткая смесь гордости и… даже не берусь сказать чего… вины? Страха? Не знаю.
— Я понял, понял, молодец! — понимая, что это бесполезно, я всё же попытался успокоить перенервничавшего бойца. — «Вал»- Прищепе. — Лучшее, что я мог придумать — это отвлечь сержанта действием.
— А, да… — Юрка начал судорожно сдёргивать закинутое за спину и крепко притянутое ремнём оружие. Нда — а- а, если бы он начал так снимать его в момент опасности… — моё первоначальное решение отправить Калинина с одним ножом и гранатами в данный момент представлялось мне наиболее верным.
Мои спецы постепенно поднимались наверх, крайним выбрался снайпер Гаврилюк и, стараясь не шуметь, вытащил наверх рюкзак, набитый двухсотграммовыми тротиловыми шашками.
— Саша! — остановил я забравшего у Калинина «Вал» и уже готовившегося отдать ему свой автомат Прищепу. — Потом, позже, — мой «вперед смотрящий» понял меня с полуслова. Вверять оружие в руки всё ещё слегка дергающемуся Калинину пока не стоило. Пусть охолонёт. А то, как бы не стал палить, когда не надо.
— У меня всё в норме, — я услышал шаги поспешно идущего Тарасова уже давно, но даже не стал поворачиваться. Если бы это был враг, АКМС Вячина уже давно клацнул бы затвором.
— Хорошо. — Я обернулся. Тяжело дышавший подполковник, нагнувшись, вытирал о траву нож. Получается, он сделал ЭТО только что? А мы тут языками трепали? А если бы часовой что-либо услышал?
— Хорошо хоть чех говорливый и знающий попался, — в голосе Тарасова прозвучала странная смесь довольства и брезгливости, — не придётся тратить время на поиски.
Значит, он сперва захватил бандита в плен и лишь потом…
— Яйца выкручивал? — я не мог не съязвить.
— Нет, перец в задницу запихал, — буркнул он недовольно, и я не понял, сказанное было шуткой или…А Калинин свой нож вытереть — то хоть догадался? В кино это обычно делают об одежду убитого. В жизни кое-кто неудачно тыкал в неподатливую почву и в конце концов оттирал глиняной пылью… Впрочем, на то, чтобы делиться воспоминаниями и точить лясы, времени не оставалось.
— Ствол забери, — я показал фешнику на Кудинова, тащившего на себе не только ВСС, но и автомат Тарасова вкупе с его же разгрузкой. И дождавшись, когда облачение закончится, тихо скомандовал:
— Двигаем, и больше ни слова! — восток стремительно алел, и следовало поторопиться.
Я и следующие за мной «тени» шагнули вправо по склону, спеша занять присмотренную загодя позицию. Когда мы достигли нужного места, я остановился, и двое — Прищепа и двигавшийся за ним Гаврилюк, следуя заранее оговорённому плану, обошли меня и встали рядом. Ещё двое разведчиков с бесшумниками остались стоять по левую руку. Калинин, у которого на уровне груди чернел контур автомата, (всё же, по трезвому размышлению, я решил без оружия его не оставлять), и Тарасов со своим АКСом и Ярыгиным остановились на небольшом удалении — метрах в двадцати. В их задачу входило лишь наблюдать и без команды ни во что не вмешиваться.
— «Ложись»! — движение руки вниз и, повинуясь команде, уже и без того присевшие на корточки разведчики распластались на холодной утренней почве. Я опустился следом и приготовился ждать. Тихое, неслышимое движение предохранителей, чей-то слишком шумный вздох и, наконец, полная тишина. Теперь только бы все получилось так, как я рассчитывал.
— Наблюдать! — тихий, тающий на удалении трёх метров шёпот. Для прильнувших к оружию бойцов «наблюдать» в этот момент значило действительно лишь наблюдать, выбирая цели, но не стрелять, дожидаясь моей команды. Но противник не спешил появляться.
Итак, весь мой план строился на жажде «правоверных ваххабитов» вознести молитву Аллаху ещё до восхода солнца. Я очень надеялся, что они выйдут из своих нор все. Эта надежда строилась на одном крайне неустойчивом, но очень жизненном посыле: я сомневался, что здесь, на базе, собрались одни праведники, а грешники, как известно, молятся гораздо неистовее и чаще.
Вот только жаль, я не помнил, в какую сторону обращаются лицом молящиеся. Поэтому выбирал для своих парней позицию, с которой просто — напросто открывался вид на всю территорию базы. Оставалось только ждать. Я лёг, поудобнее пристроил автомат и тоже начал молиться. Вот только кому?
