Хроника одного задания - Гончар Анатолий Михайлович (читать книги без TXT) 📗
Детская войнушка… как давно это было, в другом мире. Тот мир остался далеко… дома.
Сейчас… сейчас всё было по-другому. Ему предстояло не в игре, не на занятиях и тренировках, а в жизни применить нож. Отличный кизлярский нож с широкой полосой кровотока, купленный им на местном рынке и ещё ни разу не использованный даже для того, чтобы срезать ветку или заточить карандаш. А о таком кощунственном деле, как вскрыть им банку консервов, не могло быть даже и мыслей.
Холодное оружие Юрий любил — с детства. Мечи, кинжалы, ножи притягивали его, словно магнит. Трофейный фашистский кортик, обычный кортик обычного пехотного офицера, подаренный тётей Верой в память об умершем дяде Андрее, висел на стене в его комнате как самое лучшее и дорогое украшение. Юрка даже нашёл его описание. Оказалось, что это:
«немецкий офицерский армейский кортик образца 1935 года в ножнах и с темляком. Клинок стальной, прямой, двулезвийный, шестигранного сечения, никелированный. С эфесом, состоящим из рукояти с головкой и крестовины. Рукоять круглая, изготовленная из пластмассы жёлтого цвета (а не из слоновой кости, как хотелось думать Юрику), обвитая наискось двойным желобком слева направо. Головка рукояти конической формы, с ободками, украшена дубовыми листьями, навинчивается на хвостовик клинка. Крестовина металлическая, концы загнуты вниз и закруглены в виде завитков. Ножны металлические, цельные, поверхность покрыта мелкими точками «ложной зерни»… На гайках крепятся подвижные кольца для крепления ремней портупеи. Темляк состоит из закрытой серебряной кисточки на двух шнурах серебристого цвета».
Одно только слегка портило эту раритетную вещь — отпиленный фашистский герб — свастика. Но и без неё Юркиному богатству завидовали все окрестные мальчишки. Порой ему делались весьма заманчивые предложения — выменять или продать это оружие, но все попытки торга не увенчались успехом. А Юрик начал собирать собственную коллекцию. Постепенно к изделию немцев прибавился современный, но весьма интересный нож с широким изогнутым лезвием и рукояткой из лосиного рога с искусными вырезами под каждый палец руки, а следом и небольшой, ржавый скифский меч, подаренный ему одним деревенским приятелем. Последним приобретением Юрия оказалась фехтовальная шпага, принесённая отцом, не слишком разделявшим пристрастия своего сына, но вместе с тем и не настаивавшим на прекращении подобного увлечения. И вот теперь он приобрёл этот нож — заплатив цену, за которую можно было купить пяток ножей не многим хуже. Но ему понравился именно этот и, представив, как он будет смотреться на стене его комнаты, Юрий тут же выложил деньги, не сделав даже попытки торговаться. Нож был действительно хорош. Юрик мог часами вертеть его в руках, отрабатывая удары, выпады, но осторожно, так, чтобы, не дай бог, не оставить царапину. И вот теперь… У каждой вещи есть своё предназначение. Один нож должен резать хлеб, другим удобнее всего строгать дерево, третьим… Да мало ли для какого дела был уготован изготовленный мастером клинок? А этот нож предназначался для убийства. Не для боя, о чём говорила отсутствующая на нём гарда, а именно для убийства. Продуманного или неожиданного даже для самого владельца, но всё же убийства. Юрик искренне надеялся, что ему будет уготована судьба вечно висеть на стене в качестве украшения, но как говорится, человек предполагает… Сегодня этому ножу надлежало обагриться человеческой кровью.
— Пора, — Ефимов тихонько тронул лежавшего с закрытыми глазами Калинина, и тот, привычно молча поднявшись, потянулся к стоявшему на земле оружию.
— Пусть лежит, — скорее почувствовал, чем услышал Юрий и, поняв, что речь идет о пулемёте, мысленно вздохнув, начал стягивать с себя тяжёлую упряжь разгрузки. К этому моменту за спиной группника нарисовался фешер, уже полностью готовый к выполнению намеченного. — Держи «Вал», — старший прапорщик протянул Калинину оружие, взятое у рядового Прищепы.
Дождавшись, когда Калинин окончательно проснётся и приготовится к выдвижению, группник тихонько ткнул его кулаком в плечо, пожалуй, чересчур суетливо пожал протянутую руку фешера и одними губами пожелал что-то напутственное, после чего получил такое же неслышимое «к чёрту» и, оставшись доволен, указал направление движения.
Они осторожно отделились от группы и начали уходить в темноту. Сержант, почти незнакомый ему подполковник Тарасов, следом прапорщик Ефимов, Прищепа, оба снайпера, оставившие свои громоздкие СВД и взявшие притороченные к рюкзакам бесшумники, а замыкал группу рядовой Вячин, только совсем недавно сменивший свой АК пять сорок пять на АКСМ с ПБС. Первым шёл Калинин — крепыш, мастер спорта — рукопашник. Ему надлежало сделать самое основное, возможно, самое главное сегодня и самое страшное в жизни.
Это был его далеко не первый боевой выход. Ему уже приходилось участвовать в бою. Он уже убивал. В этом не было ничего из ряда вон выходящего. Именно для этого и идут на войну — убивать врага. Он шёл на войну, он готовился к этому. Он уже был среди тех, кому довелось стать привратником смерти… Но в этом мире среди открывавших её двери он был далеко не первым. В этой жизни убивали многие, и у каждого это случалось по — разному: кто-то убивал, принимая политическое решение; кто-то, отдавая приказы; кто-то, поднося снаряды или цепляя бомбы под крылья летательных аппаратов; кто-то, паля во тьму и даже не подозревая, что его пули нашли свою жертву; кто-то, в злой перестрелке вскидывая оружие наугад; кто-то, швыряя в подвал или за дувал гранату; кто-то, тщательно выцеливая в оптику или выглядывая врага в прорезь прицела; кто-то от пояса, в упор бил набегающего противника и видел, как расползаются по его груди тёмные пятна… И каждый переживал это по-своему: кто-то тут же веселился на очередном банкете; кто-то пребывал в гневе от слишком малого количества трупов противника; кто-то даже не задумывался о последствиях своих действий или же не желал задумываться; кто-то так и оставался в неведении; кто-то просто пребывал в опустошающей радости, что остался жив; кто-то продолжал стрелять и стрелять, пока к первому не добавлялся второй, третий, четвёртый, страх переходил в злость, нервный всплеск в тупую усталость. Кто-то просто пребывал в ступоре; кто-то с восторгом вспоминал падающего на землю врага; кто-то — с тупым безразличием. Тысячи оттенков, десятки ситуаций, миллионы людей. Кто-то рыгал от выпитого, кого-то рвало от одуряющей вони первого трупа. И так до бесконечности…
Юрке предстояло, как в старину, как прежде, как… как совсем не принято в «цивилизованном обществе», как варвару и одновременно разведчику-диверсанту… Пулемёт проще — жмёшь спусковой крючок и убиваешь вроде как бы и не ты, будто так и должно быть. А тут… Но он готовился. Вся его двухгодичная служба была лишь прелюдией к этому действу. Финал. Первая сцена последнего акта. Или как там на сцене? Жизнь — игра, игра — порождение жизни, кошки-мышки, большие политики — маленькие солдатики. Всё продумано, всё решено заранее, ещё на занятиях в пункте временной дислокации… роль определена. Он сам выбирал её. Отрабатывал в надежде, что именно ему доверят, и он сумеет, он справится. Он рукопашник — мастер спорта, кому, как не ему?
И вот теперь он двигался впереди неслышимого за спиной фешника, осторожно ступая и обходя едва видимые в полутьме наступающего вечера корни, ветки, оставшиеся с незапамятных времён пни. Они шли медленно, всё было рассчитано буквально по минутам, или это только казалось, что рассчитано? Разве можно рассчитать время передвижения по пересечённой местности? Ямы и поваленные деревья, корневища и заплетающиеся на ногах стебли ежевики. Калинин знал, что где-то там, позади, но совсем рядом невидимые в черноте ночи двигаются ещё пятеро — группник, старший головной тройки Прищепа и ещё трое разведчиков, вооруженных бесшумным оружием. Впрочем, АС «Вал» Прищепы с одним магазином сейчас находился у Калинина, за спиной. Знание того, что свои рядом, что в случае чего придут и помогут, придавало уверенности, но не избавляло от тяжести ожидания. Более того, Юрий знал, что у подножия хребта прапорщик Ефимов остановится, а ему и Тарасову предстоит идти дальше, точнее взбираться вверх по почти отвесным кручам на верхотуру хребта, где их пути тоже расходились и Юрик оставался совершенно один.
