Гости съезжались на дачу - Нестерова Наталья (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– До речки с километр будет, непролазная чаща, – цепляясь за убегающую мечту, пробормотал он.
– При больших финансовых возможностях – ерунда.
– Скока дают?
«Скока-скока… Сколько стоит тут земля с домом? – лихорадочно калькулировала Дуня. – Дядя Саша говорил, полмиллиона тебе отвалим, но в рассрочку, конечно. Надо увеличить значительно, но не астрономически».
Изо всех скудных артистических способностей изображая скорбь победы корысти над памятью предков, Дуня, потупившись, пробормотала:
– Последнее предложение – десять миллионов.
– Сволочи! – воскликнул дядя Саша. – Насосались нашего общего народного добра!
«Нам не дали даже тарелки облизать», – мысленно добавила Дуня.
– Совсем забыла! – хлопнула она себя по лбу. Актриса из нее была никудышная, но собеседнику сейчас было не до театральных тонкостей. – Я же вам с тетей Олей привезла…
Стала выкладывать из пакета: коробочки чая, шоколадных конфет (дядя Саша считает шоколад признаком уважения), пастилы и зефира (тетя Оля любит их по причине беззубости), круглую жестяную банку сельди (пришлось ее поискать, но старики почему-то убеждены, что бочковая сельдь для народа, а в круглых банках для номенклатуры), головку сыра (важно не какой сыр, не какое количество, а именно чтобы облитая воском девственно непочатая головка), бутылочку «Курского бальзама». (В прошлом году был «Орловский», далее в прошлое – по всем областным центрам. Это возможность дяде Саше сказать, что его самогоновое зелье «не уступает и даже превосходит».) Последней из пакета появилась баночка красной икры.
«Сейчас он скажет, что из заказа», – подумала Дуня.
– Из заказа? – спросил дядя Саша.
Она потупилась и кивнула.
– Балуешь нас, – складывая обратно в пакет гостинцы, явно обрадованный, качал головой дядя Саша.
Дуня только понаслышке знала о временах, когда было плохо с продуктами, когда на предприятиях и в учреждениях получали заказы с гречкой, консервами, морожеными курами, поделенным от головки на дольки сыром и деликатесами: сырокопченой колбасой, соленой красной рыбой, к праздникам давали икру. Дядя Саша и его жена ходили в сельский магазин, застекленные прилавки-холодильники которого ломились от колбасы всех видов и рыбы, на стеллажах теснились консервы какие хочешь. Но почему-то осознание наступившего изобилия растворялось, пока дядя Саша и тетя Оля шли домой. В хате, как они называли свой дом, старики снова погружались в свою нищую и по-своему счастливую молодость. Когда нужно было трудиться как проклятому, «чтобы пропитаться и чтоб не стыдно было, чем зад прикрыли». Сейчас они уже не засаживали картошкой пять соток, из двух теплиц осталась одна, число грядок с зеленью и корнеплодами уменьшилось. Не держали корову и даже козу, десяток кур – вся живность. Трудиться от зари до зари сил уж не было, да и сериалы по телевизору – их страсть, близкая к помешательству – загоняла в хату. По словам Алёны, для бабушки и дедушки сериалы были одним непрерывным кино, тем более, что артисты в нем снимались одни и те же. Бабушка и дедушка, плохо запоминавшие лица, забавно спорили: «Это муж той волосатой, что в тюрьме сидела» – «Да нет же! Той чернявой, что ребенка в роддоме бросила!» Спорили до хрипоты и взаимных обвинений в склерозе. Были единодушны в том, что «кино жизненное», хотя никогда не видели женщин, сидевших в тюрьме или бросавших детей, коварных олигархов или следователей-бессребреников.
У Алёны был сын-школьник, и Дуню удивляло, что дядя Саша и тетя Оля относятся к правнуку с натужной показной нежностью. Потом она нашла объяснение. Когда-то они пережили взрыв оглушительной любви к родившейся внучке, столь мощный, что не утихал до сих пор. Ударная волна не подпускала правнука. У них уже не было сил ни на большой огород, ни на новую любовь. Однако идея прирезать соседский участок не затухала в их тронутых старческим слабоумием мозгах, напротив, крепла год от года. Одна, но пламенная страсть.
Провожая соседа до калитки, Дуня спросила:
– Грибы-то хоть в лесу есть? Как награда за мокротень.
– Косой косить. Каждый день по корзине белых таскаю и по корзине красноголовиков. Подберезовики не в счет. Не беру. Оля ругается, замучилась чистить. Двадцать банок замариновали, две наволочки насушили, – похвастался дядя Саша, – три ведра квасятся. Прорва грибов! Как перед войной.
– Где же? В каком лесу?
Дядя Саша нахмурился, плечами поводил, точно спину свело. С одной стороны, у него в руке сумка с подарками от Дуни. С другой стороны, никой грибник не выдает своих мест, как и рыбак не признается, где клюет.
– Что ты, Дуня, как не местная! – то ее, то ли себя укорил дядя Саша. – Везде грибы: и в Круглом, и на Поле, и в Дальнем.
Круглый лес был вовсе не круглым. Если смотреть на него сверху, из космоса, напоминал медузу, раздавленную сапогом и прыснувшую во все стороны. Поле когда-то было настоящим колхозным полем. Дуне казалось, что она еще помнит, как гудели и ходили по пахоте тракторы. Но мама посмеивалась и говорила, что тракторов она помнить никак не может, если только младенцем не поднималась в коляске и не оглядывалась. За четверть века на поле поднялся лес. Он был молод, Круглый старше лет на двадцать, а Дальний – настоящий бор с соснами в два обхвата, с березами в один обхват, дубами и рябинами. В детстве она думала, что в Дальнем живет Баба-Яга, водятся лешие и прочая нечисть. Родители ее не разубеждали – чтобы не вздумала одна в лес отправиться.
Проснулась Дуня в семь утра. Косить нельзя, трава мокрая. «Сгоняю на пару часиков за грибами», – решила она, наскоро завтракая бутербродом и чаем. Ближе всего Поле. Не спортивно, да и белых там, наверное, нет. В Круглый? Его истоптали деревенские. Чем черт не шутит, в Дальний! Там чудеса, там леший бродит. Среди полян подосиновиков, они же красноголовики, и картинно стоящих белых. Бабушка называла их холостяками, потому что растут поодиночке, а не семейственно, как прочие грибы.
Дорога была красивой. Глинистая, с двумя колеями, между которыми кусты травы. Кое-где колеи были заполнены водой, приходилось обходить по обочине, плотно заросшей пижмой, дикими васильками, тысячелистником, пыреем, иван-чаем и еще какими растениями, названия которых Дуня не знала. И все они мощные, высокие, ей по грудь. Вот что значит дождливое лето. На пользу природе, а не утехам огородников.
Купол неба напоминал перевернутый голубой тазик, на котором нетвердая детская рука нарисовала облака и солнышко. Нет, не точно, ведь есть движение облаков, и солнышко то прячется за них, то снова выныривает, а дети теперь на компьютере сами делают мультики. Это мультик, придуманный и созданный романтической девочкой, которой не нравится выражение, что жизнь похожа на раскраску зебры – темная полоса сменяет светлую. Жизнь похожа на игру солнца с облаками.
Когда они поженились, в медовый месяц, Дуня предложила Степану:
– Давай родим ребеночка?
– Зачем? – поморщился молодой муж.
Его короткое «зачем?» вмещало в себя информации на пять рукописных страниц. Он не чадолюбив, он считает, что им без пеленок и горшков прекрасно живется, у нее прекрасные профессиональные перспективы, даже в Германию на работу приглашали. Зачем дети? Зов биологический? Поддаваться ему нецивилизованно. И так далее, далее, далее. Пять страниц разумных доводов.
Дуня тогда кивнула, не упрашивать ведь. Через год, когда ее спрашивали, когда они планируют детей, отвечала, что как только, так сразу. Признаться: «От своего мужа я детей не хочу» – немыслимо. Да и в лицо Степану она никогда бы не сказала: «От тебя рожать? Ни за что!» И пяти страниц аргументов не требуется. Можно, наверное, в ссорах бросаться упреками, обзываться, клеймить, проклинать. Однако заявить мужчине, что не хочешь от него детей – это запредельное оскорбление, как вычеркивание на генетическом уровне.
Она не будет сейчас думать о муже. Пора покончить с затянувшейся маниакальностью: постылого, она его не любит, но терзается, как бы не обидеть, как бы бросить так, чтобы оставаться чистенькой и правильной. Будто это не человек, а собачка, которую завела, а потом она тебе разонравилась: и выгнать стыдно, и жизнь отравляет.
