Одна смертельная тайна - Мартова Людмила (лучшие книги без регистрации txt, fb2) 📗
Конечно, ничего особенно скандального, типа найденных ранее писем на бересте, в которых описывались драматические ситуации вроде «проданного сына» и злой мачехи, обзывающей падчерицу «вражиной», в ней не было, но кое-что любопытное, причем как в историческом, так и в лингвистическом плане, все же имелось.
Грамота, довольно старательно порванная еще в древности, свидетельствовала о состоявшейся краже уток. Ее пытались уничтожить с особой тщательностью. Грамоту не только порвали на куски, но еще и верхний слой бересты оторвали, и только на нижнем остались глубокие отпечатки надписи, выцарапанной острым предметом.
Из грамоты следовало, что некто украл двадцать (точнее, полсорока) тушек уток. И Александра понимала, что число двадцать не было случайным, ведь многие товары на Руси исчисляли «сороками». Кто именно и зачем украл уток, оставалось неясным, и лингвист Архипова, готовящая к защите кандидатскую диссертацию, охотно включилась в расследование, которое кроме научного оказалось еще и детективным.
То, что утки были именно украдены, подтверждалось хорошо сохранившимся словом «крале», за которым уцелели крохотные фрагменты четырех букв, явно скрывающие имя преступника. Из точек и черточек выходило, что уток украл некий князь, но князь, ворующий уток, да еще и попавший под следствие, плохо укладывался в сознание.
С помощью реконструкции фрагментов и анализа возможных вариантов ученые, в число которых входила и Александра Архипова, пришли к выводу, что обрывок грамоты содержал древнее написание слова «Я». Другими словами, кто-то чистосердечно признавался в письменном виде в том, что «я крал уток».
Сашин научный руководитель, академик Российской академии наук, профессор Розенкранц утверждал, что текст соответствует содержанию так называемых расспросных речей Разбойного приказа. В таких случаях всегда в начале текста содержалась информация о том, что именно украли, а потом записывали, что такой-то тать признался в том, что крал или грабил, а случалось, и убивал. Другими словами, документ, с которым работала Александра Архипова, представлял собой запись допроса пойманных разбойников.
Далее в грамоте упоминались «пять гривен за уток», а также слова про некую «дань». Получалось, что береста представляла собой фрагмент протокола судебного дела, то есть являлась древнейшим образцом древнерусской судебной документации, составленной с помощью писцов.
Разумеется, все работы с бесценным хрупким материалом Александра проводила в специальных условиях, созданных на средства гранта в Высшей школе экономики, где она училась в аспирантуре. Вот только ее почему-то тянуло туда, где была обнаружена грамота. То ли чтобы проникнуться духом этих мест, то ли в надежде найти еще что-нибудь ценное, и в последних числах марта Саша отправилась в Глухую Квохту.
– И что ты будешь делать в этой глуши? – вопрошала подруга, знаменитая писательница Глафира Северцева, с которой Саша училась в школе. Давно это было. Очень давно. – И где ты собираешься жить? В деревенской избе?
Глафира была настроена крайне скептически.
– А если даже и в избе, так что ж с того? – отбивалась Александра. – Зато мое научное исследование будет аутентичным, что не может не сказаться на его качестве. Глашка, не пугай ты меня. Я и так боюсь. Мне летом на защиту выходить. Это, знаешь, как страшно.
– Я просто не понимаю, что ты хочешь там найти. В этой глухомани, – не сдавалась Глафира. – Ты же не собираешься раскрывать преступление, совершенное в двенадцатом веке? И никаких архивов там нет, чтобы попытаться в них найти хотя бы что-то.
– Да не собираюсь я ничего искать, – рассердилась вдруг Саша. – Я собираюсь провести десять дней на свежем воздухе, на натуральных продуктах, побродить по тамошнему лесу, пропитаться атмосферой и закончить работу над текстом диссертации. В тишине и покое. Надоело мне в Москве, понимаешь?
– Понимаю, – проницательно заметила Глафира. – Ты просто никак не можешь отойти от расставания с Данимиром, поэтому хочешь сбежать куда глаза глядят. Глухая Квохта в этом смысле вполне подходящее место.
Сердиться на Глафиру не имело никакого смысла, тем более что подруга была совершенно права. Все Сашины метания были вызваны именно присутствием в ее жизни Данимира. Точнее, его отсутствием. Данимир Козлевич тоже был аспирантом профессора Розенкранца, занимающимся берестяными рукописями, а потому даже после расставания они были обречены встречаться в лабораториях, коридорах, на семинарах и конференциях, а также в библиотеке.
Видеть Козлевича было мучительно и горько, особенно потому, что он делал вид, что ничего между ними никогда не происходило. Хотя, если разобраться, может, и правда не происходило. Подумаешь, три года встречались, из них год и четыре месяца жили вместе, снимая одну квартиру на двоих.
Вернее, это Саша продолжала оплачивать квартиру, которую сняла, когда поступила в аспирантуру, а Данимир просто переехал к ней и раз в месяц выдавал некую сумму на ведение хозяйства. Сумма предусматривала и половину арендных платежей, вот только была она так невелика, что, собственно, на хозяйство почти ничего не оставалось.
Саша не роптала, потому что, во-первых, знала о более чем скромной зарплате Козлевича, а во-вторых, считала пошлым и банальным ссориться из-за денег. Ей их как раз хватало. Помимо работы в университете, где она вела семинарские занятия и была ассистентом профессора Розенкранца, она еще занималась компьютерной лексикографией, то есть участвовала в составлении электронных словарей. За это неплохо платили, вот только нагрузка, конечно, была значительной, особенно если добавить к этому работу над диссертацией и ведение домашнего хозяйства.
На Данимира в этом плане надежды не было никакой. Он к бытовым вопросам был неприменим. Даже купить по дороге из университета продукты по заранее составленному списку оказывалось для него непосильной задачей. Александру Архипову такая неприспособленность к жизни умиляла. Почти полтора года она безропотно тащила этот воз на себе, а потом случилось то, что и должно было случиться.
Данимир, ее Данечка, сказал, что уходит. Он больше не мог жить с ней, вечно занятой распустехой, не имеющей ни времени, ни желания, ни свободных денег на хорошего косметолога и салоны красоты. Саше действительно казались глупостью все ухищрения, направленные на погоню за ускользающей молодостью. В конце января ей исполнилось тридцать четыре года. Не так уж и много, но и немало, особенно если за плечами нет ничего, кроме неплохого образования.
Под «ничего» подразумевалось отсутствие семьи, мужа и детей, что Александру Архипову немного угнетало. Она выросла в большой и дружной семье, где кроме нее было еще два старших сына. Братьев Саша обожала. Старший, кадровый военный, уже вышедший в отставку, обосновался в Калининграде, средний жил в Санкт-Петербурге, и к обоим младшая сестра довольно часто летала на выходные, благо в Москве существовала такая возможность.
Ее отлучки, кстати, тоже немало раздражали Данимира, который любил в выходные сходить на какой-нибудь концерт или спектакль, а потом вернуться домой и с аппетитом съесть приготовленный Александрой ужин. Когда она уезжала, то еду, конечно, оставляла, но довольно простую, подразумевающую разогрев. Пельмени, блинчики с мясом, кастрюлю супа или пюре с котлетами.
Данечкина же душа просила пасту с морепродуктами, запеченную рульку в пиве или картофель с прованскими травами, причем все это великолепие должно было быть свежим, с пылу с жару. А она вместо этого уезжала к братьям. Непорядок и беспредел.
Данимир Козлевич был уверен, что Александра должна относиться к нему как к дару небес. А что? Молодой, красивый, высокий, перспективный ученый, а главное – холостой. Сколько женщин довольствуются жалкими огрызками в виде женатых любовников, украдкой выкраивающих для быстрых соитий какие-то жалкие полтора часа в неделю. Он же был рядом каждый вечер, возвращаясь домой, как будто даря Александре дорогостоящий сувенир, ценный приз, доставшийся не совсем по праву. Скорее, просто из-за нечеловеческой удачи и везения.
