Няня - Макмиллан Джилли (читаем книги онлайн без регистрации .txt, .fb2) 📗
Я так тебя люблю…
Через несколько секунд получаю автоответ:
Сообщение не доставлено.
Порой горе захлестывает настолько, что я словно мысленно истекаю кровью. В подобных случаях всегда испытываю приступ страха: как я могу быть мамой, в которой так нуждается Руби, если у меня психика не в порядке? А если не могу, не займет ли мать мое место? Думать об этом невыносимо.
– Прикажете разобрать ваши вещи?
Антеа, экономка Лейк-Холла, задает мне этот вопрос каждую неделю с тех пор, как мы с Руби переехали из Калифорнии. Я так и живу на чемоданах, и мое упорство ее смущает. Одежда лежит неопрятными кучами – часть в чемодане, часть – рядом, на коврике. Наверное, Антеа считает меня ленивой барыней. Раньше всегда распаковывала чемоданы сразу после приезда, но теперь, после смерти Криса, меня одолела жуткая апатия.
Описывала одной из подружек, что со мной творится. Это горе, ответила она по электронной почте. Не суди себя строго. Горе надо пережить…
Она права, конечно, и я понимаю, что нахожусь на стадии отрицания. Разберешь чемодан – считай, что приняла новую реальность, признала: мы с Руби останемся здесь на долгое-долгое время. Вот эту мысль я от себя гоню изо всех сил.
– Нет, благодарю, – отвечаю я. – Потом сама займусь.
– Может быть, разложить вещи Руби?
– Нет-нет. Я сама, попозже.
У Антеа потрясающе бесстрастное лицо, и все же я вижу, как в ней борются неодобрение и жалость. Мне бередит душу и то, и другое.
Как только я набралась решимости покинуть Лейк-Холл – сделала это немедленно. Уехав, сознательно отдалилась от родителей. Сменила имя на Джо и отказывалась от любой материальной помощи. Потому-то мне так неприятно вновь находиться под родительским кровом, где приходится зависеть от материнской щедрости.
Спускаюсь вниз, лишь бы избавиться от общества Антеа. Уже забыла, каково это – иметь экономку. В детстве я воспринимала прислугу вполне нормально, а вот теперь чувствую себя очень неловко.
На кухне стоит пустая бутылка из-под шерри. Надо бы выбросить ее в мусорный ящик. Вчера вечером мы хорошо к ней приложились. Не могу сказать, что люблю шерри, однако пришлось сделать над собой усилие: нас неожиданно навестил местный священник. Решил дать несколько банальных советов, как лучше справиться с горем. Тоже мне, жемчужины мудрости.
Мы теперь обе вдовы. Отец умер от сердечного приступа за пару месяцев до того, как погиб Крис. Несчастье случилось как гром среди ясного неба. Папе было всего шестьдесят девять. На похороны я не поехала. Думала об этом, но так и не решилась. Отца не видела десять лет, и его смерть меня ошеломила. Любила его ужасно… А не приехала потому, что не хотела чувствовать себя статисткой. Разумеется, мать была бы в центре всеобщего внимания. Как же, разве можно сравнить горе дочери с ее болью…
Так вот, пока священник бубнил себе под нос, мать раз за разом наполняла наши бокалы, а я послушно пила – пыталась развеять скуку. К тому времени, как викарий ушел, липкую вечернюю духоту разогнал ворвавшийся в открытые окна ветерок с озера, и у меня от выпитого развязался язык.
– Никогда не чувствуешь себя неуютно оттого, что в доме есть прислуга? – поинтересовалась я.
Боудикка, отцовский Лабрадор, шевельнулась на коврике и посмотрела мне в лицо. Всегда беспокоится, когда ей кажется, что кто-то говорит слишком резко.
– Холты всю жизнь нанимали слуг в местной деревне. Для аристократов это естественно. Дочь, ты вещаешь, словно завзятый коммунист.
Насмешка бьет в цель, как мать и планировала. В чем суть ее реплики? Мать по-прежнему живет в своеобразном пузыре, по другую сторону которого мельтешат простолюдины. Во всяком случае, в ее уме этот пузырь точно существует. Я смотрю на нее недоверчиво и разочарованно. Чувствую, как меня охватывает клаустрофобия.
Понимаю, что долго нам здесь с Руби находиться нельзя: если мы не изменим Лейк-Холл (а это не в наших силах), значит, он изменит нас.
Прошло десять лет, а здесь и вправду все осталось по-прежнему. Руби исследует дом, я ее время от времени сопровождаю, хотя в основном даю полную свободу. Правда, предупредила, что не стоит лазить по крутой лестнице в мезонин, где находятся детские комнаты, а все остальное в ее распоряжении. Дочь носится как заведенная; редкие китайские вазы и элегантные стулья в стиле Хепплуайта трепещут, словно живые, когда малышка пробегает мимо.
Если честно, меня пробирает дрожь, когда Руби касается пальчиками выщербленных каменных стен или панелей из потемневшего дерева. Мне страшно, когда она рассматривает предметы старины, разбросанные там и сям по всему дому, словно забытые музейные экспонаты. Лейк-Холл будто застыл в прошлых веках, особенно теперь, когда нет отца. Стены источают холодную недоброжелательность, которая, подобно плесени, проникает в самую душу. Порой по спине у меня непроизвольно бегут мурашки. Не хочу, чтобы дочь изучила старый дом во всех его подробностях, не хочу, чтобы она выросла в этом месте. Не зря ведь я уехала за океан – пыталась оградить ее от влияния Лейк-Холла.
Единственные мои друзья здесь – картины. Ребенком я не слишком засматривалась на собранные здесь коллекции, зато в университете решила заняться историей искусств – и тут же попалась на крючок. С годами мой интерес рос, и я постепенно начала понимать, какие сокровища хранятся в нашем доме. Училась я усердно, надеясь стать настоящим знатоком, какие попадались в предыдущих поколениях семьи Холтов. Конечно, я унаследовала некоторые фамильные черты, и увлечение искусством – единственная из них, которой не стыжусь.
Брожу по дому вместе с дочерью, и порой тоска уступает место счастливым воспоминаниям. Для меня это своеобразная отдушина. Вспоминаю Ханну, что была для меня светом в окошке. Тогда Лейк-Холл казался мне идеальным уютным гнездышком. Впрочем, ностальгические всплески быстро проходят. Я мрачнею, думая о том, что именно мое поведение заставило няню сорваться с насиженного места. В итоге мои отношения с матерью все больше и больше ухудшались; из этого пике мы так на самом деле и не вышли.
Я избегала матери еще до того, как исчезла Ханна. Родители обычно появлялись в Лейк-Холле по выходным, и тогда жизнь вроде бы обретала новые краски. Как же мне хотелось проводить эти дни с отцом! Но… приходилось держаться подальше от матери, так что я старалась не показываться в тех комнатах, что занимали родители. С бьющимся сердцем кралась по коридорам, тихо пробегала по лестнице из детской в кухню и дальше, в сад: там были уединенные местечки, где нас с Ханной никто не тревожил.
Руби почти ничего не знает о моей тогдашней жизни. Надеюсь, что и не узнает.
Наконец медовый месяц бурного романа дочери со старой Англией подошел к концу. Мысли о смерти отца заставляют ее все больше и больше уходить в себя, и Руби все чаще проводит время онлайн.
Мне тоже приходится несладко. Боюсь, что с каждым днем Крис от меня все дальше. Нет, я все прекрасно помню, но, похоже, начинаю забывать его лицо.
Невозможно…
Мы познакомились в Лондоне. Влюбилась я в будущего мужа, когда мне было двадцать два, а ему – двадцать четыре. Он сразил меня наповал. Мы почти сразу стали жить вместе. Наверное, уход к Крису – лучшее в моей жизни решение. Мы стали единомышленниками и друзьями; разлучить нас было невозможно, и вот…
Порой я испытываю настоящую панику, когда не могу точно восстановить его черты. В таких случаях хватаюсь за смартфон, судорожно ищу и рассматриваю снимки Криса.
Моя память не идеальна, тут никакого секрета нет. И все же некоторые воспоминания должны оставаться с тобой навсегда. Молюсь, чтобы таковым стал образ Криса. Не хочу полагаться на воображение, не желаю каждый раз заново раскрашивать подзабытые картинки прошлого.
Любимую свою фотографию, где мы запечатлены втроем, я распечатала и заключила в рамочку. Одну копию повесила в своей комнате, вторую – у Руби. Это немного помогает.
