Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
А тут он еще и сказал:
— Ты, птенец, не бойся. К господину Рысенок пошел, вот придет к господину Рысенок — и все обскажет в точности. А господин еще вчерашним днем всем соколам велел за вами присматривать — за вами, за тобой и за госпожой твоей.
Не шакалы — царские соколы, ага. У крылатого царевича, значит — крылатые соколы.
— Ты — сокол царевича? — спрашиваю. В плащ укутался, как женщина, по самые глаза. Воины вокруг посмеиваются, мне бы и самому было смешно, но от холода забываешь про все приличия.
А нугирэк подумал-подумал и сказал — не торопясь:
— Я — Керим, Белый Пес. Сокол царевича, а может, и не только сокол царевича. Но я сражаюсь за царевича, за нашего господина — на этом берегу и на том берегу, так что я, уж верно, сокол царевича.
И все это он высказывал с такой ленивой растяжечкой, будто смолу жует, а выплюнуть неохота. Так только кочевники и говорят: простые вещи, но слушать смешно. Я подумал, что Керим, наверное, рос среди нугирэк, а сюда, в птичью стаю, попал уже взрослым, когда от детских привычек сложно отвыкнуть.
— Как это — на двух берегах? — спросил я. — Ты ведь живое существо, Керим?
Нугирэк ухмыльнулся, покивал.
— Как — на двух берегах? Вот простая вещь: как Солнце светит на небе, а Костер — на земле? Вот Солнце горит, а у меня в груди искорка Костра горит, а душа моя будет в Солнце гореть, когда улетит из меня наверх. Сложно ли?
— Я не понимаю, — говорю.
Керим хлопнул меня по плечу.
— Что тут понимать? Я здесь — душа там. Я на этом берегу, моя тень — на том.
Меня слегка передернуло.
— Ты что, чернокнижник, Керим? — спрашиваю. Хотя у него такая добродушная физиономия, что никак не верится в его чернокнижие. А соколы вокруг слушают и веселятся. Я подумал, что они себе сравнительно милое развлечение нашли: другие бы уже давно показали бы мне, кто тут старшая госпожа, просто личной потехи ради.
А Керим ухмылялся и мотал головой:
— Ну что ты, птенец, где же я чернокнижник? Что же, я похож на чернокнижника? Нет, я — Белый Пес, я — Солнечный Пес в Сером Мире, вот я кто. Моя мать была аглийе, мой отец был шаман, Солнечный Пес, мой дед был шаман и мой прадед был шаман. И я отвязываю свою тень и даю ей ходить за рекой по Серому Миру — разве это чернокнижие?
О шаманах-нугирэк я много разного слышал, но больше хорошего. Многие при мне говорили, что шаманы огнепоклонников даже душу умирающего могут позвать из-за реки, не говоря уже о целительстве, к примеру…
— Керим, — спросил я, — ты в свите царевича — лекарь, да?
Он осклабился и нацелил палец мне между бровей, в центр клейма. И сказал:
— Лекарь — не лекарь, но некоторые болезни я могу лечить, птенец. То есть, вот то, что отрезано железом, обратно, конечно, никто не сможет приставить, а то, что отрезано чарами, то приставить обратно очень даже можно.
Я забыл, что иногда надо дышать. Вспомнил только, когда услышал, как соколы царевича смеются — и подумал, что Керим тоже смеется надо мной на свой лад. Смахнул его руку со лба и рявкнул:
— Керим, я не люблю, когда меня трогают!
Забыл, что от таких вспышек шакалам… ну да, соколам, услышь, Нут, всегда еще веселее. Свирепый цыпленок, ага. Этот длинноносый, Месяц, конечно, тут же сказал это вслух, а остальные принялись меня радостно подначивать, как бойца, чтобы я врезал Кериму за непочтительность. Такой отважный и сильный воин, ну пусть я им покажу, как сражаются настоящие мужчины.
Шакалы как шакалы. Ни с кем из них разговаривать нельзя.
Я за это время так устал и так много дергался, что чуть не расплакался прямо там. Натянул на голову плащ, чтобы поняли, что разговаривать больше не хочу. Если эти захотят меня отлупить или еще что-нибудь, их не остановит мое происхождение. Это я на побережье и в степи аманейе, страшная непредсказуемая жуть — а тут так, птенец бесхвостый. Тут они — аманейе, ага.
Но тут Керим сказал:
— Хватит ржать, жеребцы, — а меня взял за плечо и подтолкнул, чтобы я шел за ним. — Месяц, если тебе хочется, чтобы тебе врезали, то скажи мне, я тебе врежу, а не выбирай себе противников поменьше. А то люди ведь решат, что ты боишься, если напрашиваешься на драки с евнухами, а с бойцами только зубы скалишь…
Месяц попытался возражать, но все уже потешались над ним, а меня оставили в покое.
— А ты куда пошел, Керим? — спросил Мрак.
— А я с этим птенцом в сторожевую башню пошел, — сказал Керим с неизменной ухмылочкой. — Мы с ним в нашей каморке в башне траву ти заварим и там посидим, потому что птенец с равнины, а на равнине к ветру с ледников привыкнуть нельзя, а непривычный к ветру быстро до лихорадки замерзнет.
— Ну и я пойду, — сказал Мрак и еще кто-то из бойцов решил пойти.
Я подумал, что противно сидеть в помещении, где все время рыщут шакалы… даже если они — соколы. На своей территории они почти всегда чувствуют себя вправе пинать меня, как угодно. Но с Керимом пошел, даже не попытался сопротивляться.
В сторожевой башне прямо за дверью был высокий зал, где горел огонь в громадном очаге — пара здоровенных поленьев, по полдерева каждое. Из зала вверх вела винтовая лестница, но туда, я думаю, поднимались только дозорные, а бойцы, которые отдыхали и дожидались приказов господина, оставались тут, внизу.
А в зале оказалось приятнее, чем я думал: не такая страшная помойка, как обычно в таких местах. Из-за цветных стекол в окне свет веселый и пестрый, от очага сразу стало тепло, а весь пол и стены застилали шкуры, больше горных баранов и туров. Оружие висело по стенам на турьих рогах — но не так много, как обычно: только старинные кривые мечи "клинок-сполох" и еще какие-то жуткие железяки, а сабель почти не было. У очага на резной стойке стояла посуда, больше не наша, а нугирэк: медный казан, сосуд с носиком для ти, тоже медный, чеканные блюда, глиняные чашки — и все со знаками Солнца и Костра.
Я снял плащ и сел у огня на шкуру, стал смотреть, как Керим заваривает ти. Как он достал щепотку травы из глиняной банки, как растер в пальцах, как кинул из другой банки еще каких-то травок — и все поглядывал на воду в казане и мурлыкал что-то себе под нос.
Я сам не заметил, как успокоился. Соколы тоже перестали болтать, а расселись вокруг очага и смотрели в огонь. Я тоже смотрел и вспоминал, что для нугирэк любой огонь свят, он — сын Солнца, а Солнце — их главный бог. Когда Керим протянул мне чашку ти, от которой пахло просто замечательно, пряными горными травками — я тоже почти уверовал.
И посмел переспросить:
— Ты там, во дворе, начал говорить, Керим…
Он посмотрел своими щелочками, ухмыляясь, подумал и сказал:
— Тебя зовут Одуванчик, так я слышал? Одуванчик? Ну так вот, ты, Одуванчик, пока не суетись и меня не суети. Тут ничего испортить нельзя, а чтобы не испортить, торопиться нельзя. Ты, Одуванчик, терпеливый? Это важно, потому что это будет очень неприятно, а поэтому придется здорово потерпеть.
Тут меня снова затрясло, несмотря на ти, тепло и его спокойную физиономию. Я чашку поставил на поставец — у меня так руки дрожали, что горячий отвар чуть себе на колени не выплеснул.
— Ты серьезно? — спрашиваю.
Керим снова потер пальцем мое клеймо — а я уже не дернулся, пусть делает, как знает, ему виднее — и сказал, раздумчиво так:
— Как может быть, чтобы несерьезно, Одуванчик? Я же не злодей какой-нибудь, чтобы шутить с твоей надеждой, так что все это серьезно.
И меня осенило: это же правда! Крылья! Мои крылья! Он мне крылья вернет! Нугирэк, неверный, шаманство, чернокнижие — все равно, какая разница!
Я не то, что взял прах от ног, я просто ткнулся головой в пол — и обнял его ноги, по-настоящему, не ритуально. И понес какой-то бред, вроде того, что стану ему рабом, вещью, чем он захочет, и пусть он делает, что хочет и как хочет — я заранее на все согласен, чтобы летать.
Керим меня силой заставил подняться, все цокал и чмокал, был недоволен, что я так себя веду. Бормотал укоризненно, что раб ему не нужен — на что ему крылатый раб, а вещь — так вообще нельзя о себе говорить, у вещей не бывает души. Вот если я стану ему другом — ему и хватит, а служить я должен Ветру, и он, Керим, тоже служит Ветру, а еще у меня есть госпожа, так что ей — тоже, а ему довольно и дружбы…
