«Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году - Васькин Александр Анатольевич (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗

Ростопчин охарактеризовал изобретателя как «весьма искусного и опытного механика», обеспечив его пятью тысячами тафты, а также купоросным маслом и железными опилками. Все это обошлось казне в 120 тысяч рублей. Сумма гигантская, особенно в предвоенных условиях. А потому и ожидания от ее использования были соответствующими.

Для конспирации все работы по производству шара замаскировали под фабрику сельскохозяйственных изделий. Ростопчину механик очень понравился: «Я подружился с Леппихом, который тоже меня любит, и машина стала мне дорога, точно мое дитя. Леппих предлагает мне пуститься на ней вместе с ним, но я не могу этого сделать без Вашего позволения». Граф очень уверен в успехе дела.

22 августа Ростопчин рассказал москвичам о чудесном изобретении:

«От главнокомандующего в Москве. – Здесь мне поручено от государя было сделать большой шар, на котором 50 человек полетят, куда захотят: и по ветру, и против ветра; а что от него будет, узнаете и порадуетесь. Если погода будет хороша, то завтра или послезавтра ко мне будет маленький шар для пробы. Я вам заявляю, чтоб вы, увидя его, не подумали, что это от злодея, а он сделан к его вреду и погибели. Генерал Платов, по приказанию государя и думая, что его императорское величество уже в Москве, приехал сюда прямо ко мне и едет после обеда обратно в армию и поспеет к баталии, чтоб там петь благодарной молебен и «Тебя, Бога, хвалим!» [93]

Не все москвичи отнеслись к сообщению Ростопчина серьезно, расценивая его как очередную постановку графа-режиссера: «Однако ж, смеясь над шаром, я должен упомянуть, что многие этому верили от души. Я говорил о воздушном шаре с вельможею, сенатором, которого имени не хочу называть; он был точно уверен, что воздушный шар истребит неприятельскую армию, и доказывал, уверяя честью своею, что уже сделана проба, и собрано было стадо овец, над которыми поднялся шар с тремя человеками, и стадо истреблено». [94]

К сожалению, ожиданиям Ростопчина не было суждено оправдаться. Летающая лодка Леппиха так и не поднялась в воздух, а оставшиеся от нее полуфабрикаты по приказу Ростопчина погрузили на 130 подвод и отправили в Нижний Новгород.

Паника и отъезд москвичей: «Ученая тварь едет из Москвы»

Если в июле из города выезжало ежедневно в среднем до двух тысяч экипажей в день, то во второй половине августа эта цифра возросла в десятки раз. Население Москвы стало сокращаться быстрыми темпами. Если в начале 1812 года в городе насчитывалось более 261 тысяч жителей, то к 1 июля – уже 198 тысяч, а к 1 сентября всего 10 тысяч. [95]

«Трудно описать суматоху и тревогу в Москве, – вспоминал профессор Московского университета И.М. Снегирев, – которая представляла из себя позорище какого-то переселения: все суетились, хлопотали, одни зарывали в землю или опускали в колодцы свои драгоценности, или прятали их в потаенных местах в домах; другие сбирались выехать из Москвы, не зная еще куда безопаснее укрыться от врагов, искали лошадей и ямщиков; иные оставались на своих местах, запасались в арсенале оружием, или в уповании на Божию помощь молились.

Многие даже готовились к грозившей напасти исповедью и причащением Св. Тайн». [96]

Нелогичной была и линия московского генерал-губернатора в отношении паспортов: то он разрешал их выдавать, то запрещал, то вновь дозволял, но лишь женам и детям чиновников. Но вряд ли Федор Васильевич сильно расстраивался по этому поводу: «Женщины, купцы и ученая тварь едут из Москвы, и в ней становится просторнее», – откровенничал он с министром полиции А.Д. Балашовым 18 августа.

Но, оказывается, что не все москвичи действовали согласно русской пословице «Своя рубашка ближе к телу». Мы хорошо помним эпизод из романа «Война и мир», описывающий отъезд Ростовых из своего дома на Поварской, когда граф Илья Андреевич Ростов после уговоров своей дочери Наташи распорядился-таки снять с телег все имущество и отдать их для вывоза раненых.

Поступок этот имел реальную основу. Тот самый раненый в ногу при Бородине граф М.С. Воронцов, упомянутый князем Волконским в своем дневнике, приехал в свой дом в Немецкой слободе и увидел «в доме своем… множество подвод, высланных из подмосковной его, для отвоза в дальние деревни всех бывших в доме пожитков, как то: картин, библиотеки, бронзы и других драгоценностей. Узнав, что в соседстве дома его находилось в больницах и партикулярных домах множество офицеров и солдат, кои, за большим их количеством, не могли все получить нужную помощь, он приказал, чтобы все вещи, в доме его находившиеся, были там оставлены на жертву неприятелю; подводы же сии приказал употребить на перевозку раненых воинов в село Андреевское», – писал А.Я. Булгаков. Впоследствии эти 300 солдат и 50 офицеров продолжали лечиться в имении графа Андреевское до конца войны.

Русская армия и жители оставляют Москву в 1812 году.

Худ. А.Н. Семенов, A.C. Соколов. 1958 г.

Опасность быть ограбленными поджидала и тех, кто выезжал в самые последние часы: «С 31-го августа на I-е сентября проходила наша армия чрез Москву к Коломне… Город был оставлен без всякого начальства и защиты два дни.

Вот новый ужас! От его начались бунты по всем улицам и домам…

Крик, брань, угрозы и всякого рода буйства превышали все границы; в это время, кто бы не перевозил свое имение в безопасное убежище… был разбит и граблен на дороге наглым самым образом…» [97]

Значительная часть москвичей успела покинуть свои дома и выехать из города, но некоторые, видимо, до последнего надеялись на благополучный исход дела. К этой категории людей относились, прежде всего, купцы, владельцы магазинов и лавок, не имевшие возможности вывезти все свое имущество. Они были вынуждены бросить все и бежать буквально за несколько часов, перед занятием Москвы французами. Вот почему, рыскавшим в поисках пропитания по горевшей Москве французам не составляло особого труда чем-нибудь поживиться. Сержант полка фузилеров-гренадеров Молодой гвардии Адриен Жан Батист Франсуа Бургонь вспоминал:

«Наконец мы добрались до квартала, где все было еще цело; между прочим, мы увидали несколько экипажей, но без лошадей. Кругом царила глубокая тишина… Мы зажгли фонари, принесенные с собой, и с саблями в руках собрались войти в дома, надеясь найти там что-нибудь для себя полезное.

Дом, куда я хотел войти, был заперт, и ворота забиты железными болтами. Это сильно меня раздосадовало, нам не хотелось шуметь, выбивая ворота. Но заметив, что открыт подвал, выходивший на улицу, двое людей спустились туда. Там находилась лестница, сообщавшаяся с внутренностью дома, и нашим людям ничего не стоило отпереть нам ворота. Мы вошли и очутились в бакалейной лавке; все было в целости, только в одной комнате – в столовой, замечался некоторый беспорядок. На столе виднелись остатки вареного мяса, на сундуке лежало несколько мешков с крупной медной монетой; может быть, ими пренебрегли или просто не могли забрать их с собой.

Осмотрев весь дом, мы расположились унести провизию, – там оказалось большое количество муки, масла сахару, кофе, а также большая бочка, полная яиц, уложенных слоями на овсяной соломе. Пока мы выбирали предметы продовольствия, не торгуясь, считая себя вправе захватить все, раз это добро оставлено владельцами и с минуты на минуту может сделаться добычей огня, капрал, вошедший в дом с другой стороны, прислал мне сказать, что это дом каретника, где находится до тридцати маленьких элегантных экипажей, называемых дрожками». [98]

Много радости принесла французам и находка в лавке итальянского кондитера: «Мы заметили, что в доме на углу одной из горевших улиц помещалась лавка итальянского кондитера, и хотя нам угрожала опасность быть изжаренными живьем, но мы сообразили, что недурно было бы, если возможно, спасти несколько банок тех вкусных вещей, какие там должны находиться. Двери были заперты, только во втором этаже одно окно оставалось отворенным. Тут же нашлась подставная лестница, но она была чересчур коротка. Ее взгромоздили на бочку, стоявшую у дома; тогда лестница оказалась достаточно длинной, чтобы наши солдаты могли влезть по ней и проникнуть в дом.