Кровь и золото погон - Трифонов Сергей Дмитриевич (читать книги .TXT, .FB2) 📗
Улицы опустели, люди готовились к главному городскому празднику – Дню Святой Троицы, украшали город цветами, берёзовыми ветками. К кафедральному собору Святой Троицы – многовековому символу Пскова и Псковской земли – тянулись группки людей, стремившихся заранее занять места к всенощной. Реже чем обычно по Торговой площади и по Великолуцкой улице ходили трамваи; на остановке у Городской думы не толпился народ. Большие окна банков, страховых обществ, магазинов, кондитерских, питейных заведений центральных улиц – Великолуцкой, Плоской, Сергиевской, Архангельской, Пушкинской, Новгородской, Губернаторской – блестели чистотой, словно алмазные. Одним словом, город сверкал.
Они, молодые и красивые, шли под руку, о чём-то безумолку говорили, смеялись, вертели головами, любуясь июньской зеленью и осматривая витрины. Татьяна казалась счастливой, излучала любовь.
– Серж, как хорошо! Нет войны, нет советов и большевиков, спокойно, тихо, уютно. Было бы так всегда, правда?
– Правда. Только, радость моя, временно всё это. Будет ещё война, жестокая и кровавая. Большевики просто так не уйдут, зубами будут держаться.
– Фу, – она надула губки, – какой ты противный и скучный. Ой, как пахнет кофе и булочками!
Они зашли в кондитерскую, заказали кофе и шоколадные пирожные.
– Серж, переходи жить ко мне. Тётушка будет довольна. Мне противен этот отель с его постояльцами, запахами, криками…
Павловский, немного подумав, ответил:
– Ты права, гостиница осточертела. Но к вам жить не пойду. Подыщем что-нибудь приличное в центре города. Дам поручение подпоручику Гуторову. Послушай, – он взял её руку в свою, – уходи с работы. Мы проживём, средства у меня имеются. Наймём горничную, будешь жить припеваючи.
– А что же я буду делать? Я привыкла работать. Умру ведь от скуки.
– Будешь читать, ходить по магазинам, ждать меня. Ну, если захочешь, будешь помогать тётушке ухаживать за огородом и садом. Но только об одном прошу – чтобы этого немца и близко не было. Ведь меня офицеры на смех поднимут.
На Великолуцкой они зашли в ювелирный магазин. После долгого осмотра Павловский выбрал золотой гарнитур из крупных серёжек, перстня и ожерелья с индийскими рубинами.
– У господина офицера, – сказал улыбающийся хозяин, – таки отменный вкус. При таком гарнитуре ваша прекрасная дама, Господь тому свидетель, станет в буквальном смысле божественной.
– Серж, думаю, нам это не по карману, – взволнованно зашептала Татьяна.
– Мы берём. Сколько я вам должен? – Павловский достал из кармана кожаный кисет, развязал его и протянул хозяину.
Тот пристально и, видимо, понимающе взглянул в глаза ротмистра. Взяв три золотые монеты, хозяин быстро упаковал товар и низко раскланялся.
В отеле, в номере Павловского, раздевшаяся донага Татьяна примеряла перед зеркалом подарок. Прижавшись к нему в постели, она шептала:
– Ты – неисправимый мот. Я люблю тебя.
Вечером они ужинали внизу, в ресторане. Татьяна была в новом платье и рубиновом гарнитуре. Павловский заметил, как изменилось поведение белокурой певицы. Вначале она бросила в их сторону мимолётный взгляд, а затем её лицо вытянулось, и на нём расплылась удивлённая и глуповатая от растерянности улыбка. Он торжествовал! Внутри него звучали победные фанфары и грохотали литавры! Татьяна купалась в лучах зависти и оттого была счастлива вдвойне. Но всё ещё только начиналось…
8
После Троицы и Духового дня отряд усиленно готовился к рейду. Особое внимание уделялось лошадям. Приведённые с конезавода частично были подготовлены к службе, но с другими, не ходившими под седлом, офицеры помучились.
Шли занятия по стрельбе, владению холодным оружием, рукопашному бою, военной топографии, оказанию первичной медицинской помощи, способам выживанию в лесу без воды, продуктов, спичек и патронов. Заготавливали перевязочные материалы, сухари, соль, крупу, вялили рыбу и лосятину (консервы в рейды не брали, от них шумно и тяжело). В походные мешки укладывали чистые бельё, полотенца, портянки, мыло с зубными щётками и порошком, запасные сапоги, а главное – патроны, винтовочные и револьверные. У каждого имелось несколько ножей, боевых и охотничьих. Ценились немецкие штык-ножи, которыми можно было и хворосту нарубить, и окоп отрыть. У Павловского был даже японский короткий нож «квайкен» с особо острой, словно лезвие бритвы, режущей кромкой. Он его очень берёг, держал в потаённом кармане галифе.
Лагерь постепенно наполнялся офицерами, прибывавшими на пополнение формировавшегося Псковского пехотного полка. Одним днём немцы убрались, оставив после себя полный разгром в казарме и на кухне, загаженные туалеты и разорённую территорию. Утащили с собой всё, что можно было увезти и унести. Даже дрова стащили. Полковник Лебедев подрядил местных мужиков, отремонтировавших помещения и наколовших дров.
У Павловского с полковником выстроились ровные отношения. Ротмистр проявлял уважение, был внимателен и учтив, уступил лучшую комнату для покоев командира и кабинет для штаба полка. Лебедев не совался в дела отряда, был сдержан, любезен и неизменно приглашал ротмистра на совещания. Но приватно они не общались. Полковник избегал сближения с подчинёнными.
Вообще, как заметил Павловский, Лебедев оказался неплохим командиром, требовательным, немного суховатым, но внимательным к подчинённым, даже в некотором смысле сердобольным. Заботился о питании, чистом белье, обмундировании и обуви, которых крайне не хватало. Офицеры его уважали.
Десятого июля, накануне Петра и Павла, в лагерь прибыли полковник фон Людинкгаузен Вольф, ротмистры фон Розенберг, Гоштовт и незнакомый в штатском. В кабинете командира полка собрали совещание, пригласив трёх подполковников – командиров формирующихся батальонов полка. Фон Людинкгаузен представил штатского, высокого крепыша с волевым лицом:
– Капитан лейб-гвардии Преображенского полка Тарновский Андрей Павлович. Имеет честь представлять интересы высшего командования корпуса. Прошу любить и жаловать, господа. – Полковник уступил ему место в центре стола.
– Господа, – с некоторым пафосом начал капитан, – в стране разворачивается масштабная гражданская война. Как вам известно, в Самаре власть перешла к Комучу, в Омске советы ликвидированы, там сформировано Сибирское правительство. Чехословацкий корпус, контролирующий Транссиб, с нами. Добровольческая армия освободила Екатеринодар. Генерал Деникин, сменивший погибшего Лавра Георгиевича Корнилова на посту командарма, развернул наступление по всей Кубани. Против большевиков восстали Дон и Терек. В Малороссии при поддержке немцев советы также разогнаны, власть перешла к гетману Скоропадскому. И, наконец, самые свежие новости, господа. Под руководством офицеров и Савинкова началось антибольшевистское восстание в Ярославле, а шестого июля левые эсеры убили германского посла фон Мирбаха и подняли мятеж в Москве. Захвачено множество правительственных зданий, на сторону восставших переходят части Красной армии. Но самое главное, господа, – восставшие арестовали председателя ВЧК Дзержинского! Это судьба! Час расплаты не за горами! Скоро и мы, объединив свои силы, двинемся на Петроград! Уверен, господа, в этом году святая Россия скинет с себя большевистское ярмо!
– Вашими устами да мёд хлебать, – полушёпотом сказал Павловский. Но все услышали.
Тарновский несколько сконфузился, но полковник фон Людинкгаузен Вольф, укоризненно взглянув на Павловского, спросил:
– Господа, будут ли вопросы к капитану Тарновскому?
Полковник Лебедев не поленился задать вопрос, не особенно надеясь на конкретный ответ.
– Господин капитан, в какие сроки возможно ускорение формирования нашего Добровольческого корпуса и начало его активных действий?
Тарновский ответил не раздумывая:
– Как только германские войска покинут территорию России.
Офицеры многозначительно переглянулись и опустили глаза. Только Господу Богу было известно, когда уйдут немцы. Ротмистр Гоштовт, предвосхищая какой-либо афронт, энергично поднялся из-за стола и сказал, обращаясь к полковнику Лебедеву:
