Сестра милосердия - Воронова Мария (библиотека электронных книг txt) 📗
– Да.
– Угу, – удовлетворенно кивнув, чекист сделал пометку в протоколе допроса, – а знаете ли вы князя Георгия Львова?
– Лично – нет.
– Он ваш родственник?
– Да, но я никогда не притязала на это родство. Не думаю, что ему известно о моем существовании.
– Хорошо. Вы связывались с представителями Красного Креста?
– Нет.
– Они передавали вам письма из Англии?
– Нет.
Сердце екнуло. Элеонора совершенно не умела лгать…
– В каких отношениях вы состоите с профессором Архангельским?
– Это мой дядя.
– Что вы знаете об его дочери?
– Ничего.
– Он ездил в Лондон на медицинский съезд. Зачем вернулся?
– Как же иначе? Здесь его родина.
– Россия больше не родина для таких, как он.
Элеонора промолчала.
– Вы бываете в его семье. Что они рассказывали вам о дочери?
– Ничего.
– И вы не получали от нее писем?
– Нет.
– Отпираться глупо, – чекист вздохнул даже как-то сочувственно, – мы легко докажем, что вы – член белогвардейского подполья. Через Красный Крест вы связываетесь с нашими врагами за границей. Остается только узнать, какого рода сведения вы передаете.
– Боже, какая глупость! – обвинение было настолько абсурдным, что она не испугалась. – Я обычная сестра милосердия, что интересного могу я передать для наших врагов? Я ничего не знаю.
– Вы не знаете, а ваши друзья? Профессор Архангельский, например. Он тоже ничего не знает?
– Он простой врач.
– Но он вернулся, хотя ничто не мешало ему остаться с дочерью! Значит, получил какое-то задание. Какое? Это нам еще предстоит узнать.
– Будьте добры, скажите, а он тоже арестован? – спросила Элеонора, чувствуя, как сердце сжимается в тревоге за дядю с тетушкой.
– Это вам не положено знать.
– Петр Иванович никогда не стал бы шпионить! Он вернулся, потому что предан России, вот и все. Он видный представитель русской хирургической школы и считает своим долгом сохранить ее именно в России. И передать свои знания русским хирургам, а не каким-то там… Вы просто не представляете, сколько пользы он может принести людям! Скольких пациентов вылечить и сколько докторов обучить! – горячилась Элеонора. – Да, есть врачи, которые утаивают свои знания от учеников…
Чекист оживился:
– Например, кто?
– Например, Петр Чемберлен. Он изобрел акушерские щипцы, но держал их в строжайшей тайне. А когда голландцы уговорили его продать секрет, он нагло обманул их, передав только одну ложку. Но это было давно. В шестнадцатом веке.
– Отвечайте по существу.
– По существу профессор Архангельский передает ученикам все, что умеет сам. Он прекрасный педагог, и многих, кстати, обучал безвозмездно, если видел трудолюбие и интерес к профессии. Поймите, арестовав его, вы нанесете огромный урон хирургии, а значит, и здоровью трудового народа.
– О своем здоровье лучше подумай, – сказал чекист тем же дружелюбным тоном, – кто еще состоял в вашей шайке? Кто главный? Какие поручения тебе давали? Может, и правда тебя использовали вслепую, такое тоже бывает. Запомни, кто складнее пропоет, тот меньше получит.
– Никакой шайки не было, и никаких поручений мне никто не давал.
– А как ты объяснишь свое поведение во время обороны Детского Села? А?
Элеонора растерялась.
– Молчишь? Тогда я тебе скажу: ты специально осталась с ранеными, чтобы перейти к своим!
Она почувствовала, что краснеет. Господи, какое точное попадание среди потока абсурдных обвинений! Не лучше ли признаться, все равно отсюда не вырваться, так хоть не будет на совести греха лжи…
– Вот именно! Все восхищались, какой героизм, а того не знали, что ты бы их первая прикончила, как только твои благородия бы подошли! Одного ты не учла, что Красная армия давит твоих, как вшей тифозных. Потом спохватилась, стала врать, мол, ничего не было, ни с кем ты одна не оставалась, да поздно уже! На заметочку-то тебя взяли.
Ей удалось справиться с волнением. Если бы ее враг был благородным человеком, он бы ее по крайней мере понял. Он, может быть, увидел бы в ее действиях угрозу революции, но не стал бы придавать им такое низкое и пошлое истолкование.
– Я просто выполняла свой долг сестры милосердия, – глухо сказала она, – и оказывала помощь тем, кто в ней нуждался, вот и все.
– Так и запишем, – осклабился чекист, – или, может, хочешь сама признание все-таки написать? Мы тут не шутки шутим, чтоб ты знала.
Она покачала головой.
– Ну ладно.
Чекист не спеша и со вкусом заполнил протокол ее допроса, подул на него и любовно промокнул пресс-папье.
– Ты все равно все подпишешь, – сказал он буднично, – рано или поздно, но подпишешь. Подумай, может быть, лучше рано? Иначе будет очень больно, это уж ты мне поверь.
Он внимательно посмотрел ей в глаза, и Элеонора увидела в них нечто более страшное, чем равнодушие. Пресыщенность.
Вернувшись в камеру, Элеонора легла и постаралась сосредоточиться. Но мыслить здраво пока не получалось. Ясно было только одно – нельзя свидетельствовать против других. Ей самой уже не выплыть, осталась одна задача – никого не потопить. А судя по тому, что чекист цепляется к каждому ее слову, лучшей тактикой будет глухое молчание. Хорошо это или плохо, но она не станет признаваться, что хотела перейти к Юденичу. Очистив ее совесть от греха лжи, это признание может повредить Архангельским. А если развить тему, то и Калинину с Довгалюком – зачем направили на передовую белогвардейского агента. У чекистов, судя по всему, фантазия работает на грани паранойи.
Нужно молчать. Но как выдержать пытки? Элеонора содрогнулась, представив ожидающие ее боль и унижение. У нее сильное тело и крепкое сердце, поэтому она не умрет от пыток, придется вынести все до конца.
Покончить с собой? Это страшный грех, православная вера требует, чтобы человек перенес все предназначенные ему испытания.
Нужно вспомнить всех солдат, которых они с Воиновым оперировали без обезболивания. Им было очень тяжело, но они терпели ради спасения жизни. А ей придется терпеть ради спасения души. Пока есть время, нужно молиться, чтобы Господь укрепил ее дух…
Тут она услышала стоны с нижних нар. Это Катрин. Ее тоже водили сегодня на допрос, она вернулась очень бледная, выпила стакан воды и сразу легла.
– Ах, милочка, пожалуйста, возьмите себя в руки, – донеслось с нар Елизаветы Ксаверьевны, – поверьте, вам самой станет от этого легче.
Элеонора спустилась вниз:
– Что с вами, Катрин?
– Очень болит живот, – шепнула Груздева, – я жду уже третьего ребенка, но такая боль у меня впервые.
Она закусила губу, и в свете тусклой лампы, которую зажигали на ночь, Элеонора увидела, как страшно исказилось ее лицо. На лбу выступила крупная испарина.
– Тише, тише, все будет хорошо, – сказала она машинально, хотя вовсе не была в этом уверена. Пульс Катрин был очень слабым и таким частым, что его было бы трудно сосчитать, даже имея часы. – Вас били на допросе?
– Немного, – Катрин будто стыдно было в этом признаваться, – вдруг я знаю, где тайник. Но старый Груздев не сказал бы мне этого и в лучшие времена… О, если бы он только намекнул! Я бы призналась во всем, лишь бы только выбраться отсюда! Боже, какая боль!
Элеонора осторожно пощупала ее живот. Он был напряжен и, кажется, сильно увеличился. Как ни скромны были ее познания в акушерстве, их вполне хватило, чтобы понять: у Катрин или разрыв матки, или отслойка плаценты. В обоих состояниях требуется немедленное кесарево сечение для спасения жизни матери и ребенка. Или хотя бы матери, мрачно подумала она.
Еще раз уверив Катрин, что все будет хорошо, Элеонора забарабанила в дверь. Звуки от ударов гулко отзывались в камере.
На стук долго никто не откликался, Элеонора уже стала терять надежду, как наконец лязгнула заслонка и в маленьком зарешеченном оконце показался фрагмент лица часового.
– Чего шумишь? – дружелюбно спросил он.
