Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна (лучшие книги без регистрации txt) 📗
– Ну, так души, – обронила Люба и подставила мужу шею.
– Юльку жалко, сиротой останется, – стряхнул с колен не ко времени осмелевшую жену Краско и помрачнел. – Узнаю… руки на себя наложу.
– Даже не думай, – бросилась к мужу Люба, повторяя когда-то им же сказанные слова: – Не обижай меня, Вань. Я уж в одной петле побывала, больше не хочу.
– Поклянись, – потребовал от жены Иван Иванович.
– Клянусь, – соединила ладони, словно молящаяся католичка, Люба и распахнула глаза-зеркала, чтобы в них Ваня Краско никого, кроме себя, не увидел.
После этого разговора жизнь у супругов как-то наладилась. Даже Юлька по ночам просыпалась от того, что на родительской кровати одеяло ходуном ходило.
– Пустите меня к себе, – требовала девочка и жаловалась, что не может уснуть.
– Спи-спи, – шепотом приказывала ей Люба. – Это папе страшный сон приснился.
– Мне тоже приснился, – на ходу придумывала сообразительная Юлька и подбиралась к родительской постели.
– Ну-ка спать! – прикрикивал на дочь раздосадованный отец, и Юлька с обидой возвращалась к себе на раскладушку. «Дурак!» – бурчала она себе под нос раз десять, а потом проваливалась в сон до самого утра.
Все в семье Краско было хорошо и правильно, но счастье казалось каким-то ненастоящим. Кратковременным. Особенно остро оно ощущалось по утрам, когда всклокоченный Иван Иванович вскакивал с постели под звон будильника и видел рядом мирно посапывающую Любу. Но уже к обеду на бедного мужика накатывала тревога, и он срывался с места и бежал к общежитию, но домой не поднимался, а, спрятавшись за зарослями бузины, следил, не войдет ли в подъезд кто-нибудь посторонний.
Успокоившись на время, Краско возвращался на завод, рассказывал про вкусный борщ, сваренный женой-кудесницей, и вставал к станку, чтобы в работе забыть о прилепившейся к сердцу пиявке.
– Что с тобой, Ванечка? – встречала его Люба и прижималась так, будто весь день только и делала, что ждала.
– Где была? – довольно строго интересовался у жены Иван Иванович и смотрел куда-то в район переносицы. В глаза – боялся.
– В детский сад ходила по поводу Юлечки, посылку от мамы получила, на почте была. Все, – отчитывалась Люба и расстегивала пуговицы на Ваниной куртке.
– Все-е-е? – грозно уточнял муж.
– Все-все, – одними губами улыбалась Люба и, поднявшись на цыпочки, целовала Ваню в нос.
– Чего мать пишет? – сменял гнев на милость Иван Иванович и шел к накрытому столу.
– Ничего интересного, – торопилась ответить Люба. – Как всегда. Садись, ешь.
– А Юлька где? – интересовался Краско.
– У соседей, наверное, – пододвигала к нему горчицу Любочка и садилась напротив.
– У каких? – допрашивал муж и щедро намазывал горчицу на кусок белого хлеба. И чем злее была горчица, тем добрее становился Иван Иванович, потому что возвращалось к нему утреннее счастье и жизнь вновь обретала смысл. Почти, потому что сердечная пиявка нет-нет да покусывала Ваню Краско, и, чтобы было не так больно внутри, он щипком сворачивал кожу на Любиной груди, пребывая в полной уверенности, что под «лифчиком людям не видно».
– Что это у тебя, мама? – показала пальцем на кровоподтеки любопытная Юлька, наблюдавшая за тем, как Люба переодевается в ночную сорочку.
– Ударилась, – коротко ответила мать и перевела взгляд на улегшегося в постель Краско.
– Неуклюжая какая, – ухмыльнулся он и похлопал рукой рядом. – Иди, давай.
– А? – не расслышала Юлька и вопросительно посмотрела на отца.
– Неуклюжая у тебя мама, – весело повторил Краско и подмигнул дочери. – Все углы собирает. Может, тебе зрение проверить? – повернулся он к жене.
– Не надо, – тихо ответила Люба и покорно легла рядом. Она понимала – надо терпеть. Пусть лучше так мстит, чем по-другому. Ничего, выдержит. По грехам и муки.
Так и жили Краско в шатком равновесии: ты – мне, я – тебе. В семейное счастье у каждого свой вклад, за него надо платить. Но на самом деле «платили» супруги не за счастье, «платили» за позор. Один – за чужой, другая – за собственный.
– Сколько ты будешь меня этим попрекать? – не выдержала однажды Люба, и зеркало ее глаз потемнело.
– А ты бы не попрекала?
– Я бы простила, – ответила Люба. – А не простила бы – ушла.
– Все вы, бабы, такие, – только и смог сказать Иван Иванович, почувствовавший странную, ранее неведомую ему твердость в словах жены. – Чуть что – сразу ушла.
– А зачем мучиться? – резонно поинтересовалась Люба. – Сколько я могу тебя благодарить, Ваня?
– А не надо меня благодарить, сам дурак.
«И правда дурак, – впервые подумала Люба и вышла на обещанное место секретаря директора НИИ с ощущением, что завтра начнется новая жизнь. – Хоть бы была лучше прежней», – молилась Любовь Ивановна, плохо представляя, о чем просит Бога. «Смотри-и-и!» – послышался ей строгий голос матери, но Люба заткнула уши и перекрасила русые волосы в белый цвет.
Появление новой секретарши Петр Трофимович Матвеев воспринял с воодушевлением, прежняя его раздражала, потому что была не в меру говорлива и к тому же беременна. Последнее он, как отец с многолетним стажем, первоначально воспринимал благожелательно, но ровно до того момента, когда на важных документах стали расплываться жирные пятна.
– Вы что? На рабочем месте блины печете? – пару раз сделал он замечание в шутливой форме, но секретарь оказалась невосприимчива к юмору и обиделась.
Тогда Петр Трофимович вызвал начальника отдела кадров и попросил выяснить, нельзя ли как-нибудь поменять ему секретаршу в связи с тем, что та не справляется со своими обязанностями.
– Нельзя, – решительно воспротивилась начальница отдела кадров и рукой обозначила причину, изобразив огромный живот беременной. – Противозаконно.
– И что мне делать? – взмолился Матвеев и показал очередной документ с жирным пятном на полях.
– Ждать, – посоветовала ему сотрудница и обещала подыскать подходящую кандидатуру. – Слава богу, беременность не может длиться вечно.
В этом Петр Трофимович убедился довольно скоро и даже выписал разродившейся от бремени секретарше премию, сопроводив это словами: «Знаете ли, пеленки-распашонки, мамки-няньки. Будем людьми». «Будем!» – откликнулась бухгалтерия, а новая секретарь – Любовь Ивановна Краско – собственноручно передала конверт с деньгами предшественнице.
– Ну как? – тоскливо поинтересовалась растрепанная, точно птица после дождя, молодая мамаша.
– Нормально, – коротко ответила Люба.
– Петр Трофимыч – мужик хороший, – заверила ее предшественница. – И вообще, работать можно. Люди хорошие. Вот увидишь. Главное, все делать по записи, а то замучают. А по записи – как часы.
– Спасибо, – поблагодарила Любовь Ивановна за совет и с удовольствием вернулась на работу, которую, чему она сама удивилась, оказывается, не забыла.
– Прирожденный помощник, – поделился с женой Петр Трофимович Матвеев. – Только посмотришь, уже знает, что требуется. По глазам читает. Я даже ее присутствия не ощущаю. Как тень, скользнет – и все готово.
– Молодая? – с некоторым оттенком ревности в голосе спросила директорская супруга.
– Ну как – молодая? – зажмурился Матвеев, пытаясь представить Любино лицо. – Да не особо: лет сорок или чуть меньше. Надо поинтересоваться в отделе кадров, – встрепенулся Петр Трофимович.
– Не надо, Петя, – неожиданно успокоилась супруга. – Какая нам разница!
А разница, между прочим, была. И большая. В двадцать четыре года Люба выглядела примерно так же, как и четырнадцать лет спустя: миловидная, стройная, губы тронуты легким розовым перламутром, одета строго, спина прямая. Настоящий манекен: что ни надень, все по фигуре. И говорит тихо-тихо, спокойно-спокойно, и все по делу, и ничего личного: «Вам назначено на два… Вам – на четыре… Заявление подписано… Зайдите, пожалуйста».
– Любочка, – пробовали сойтись с ней поближе сотрудники НИИ и даже пытались «прикармливать» – то шоколадкой, то коробочкой конфет, то бутылочкой шампанского к празднику.
