Узник моего сердца - Брэнтли Пейдж (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Странно, что Лэр уехал, не сказав ей ни слова. Николетт давно так не беспокоилась. Он оставил ее в неизвестности.
Мысль о префекте, запертом в темнице, тоже не веселила. Вид Симона Карла, этого местного Атиллы, все еще был свеж в памяти. Николетт поделилась тревогами с Эймером, который сидел за кухонным столом, жадно поедая очередную порцию цыпленка. Невзирая на солидный возраст, аппетит у старика был отменный.
– Нет, нет, нет, – возразил Эймер своим немного странным отрывистым говором. – На стенах выставлена стража. Теперь Гайяр может отразить целую армию. Вам известно, мадмуазель, что в прошлом сюда не проникли даже королевские войска? Симон Карл – ничтожество, – старый клирик запихал в рот очередной кусок, затем презрительно фыркнул. – Карл – блоха, которая пытается укусить вола. Ему не сокрушить стены Гайяра.
Николетт хотелось согласиться, но тревога не прошла.
Через некоторое время она услышала голоса и резко вскочила, подойдя к двери. Но это оказались всего лишь Марсель, конюший, и два мальчика-помощника, пришедшие за ужином. Пока повар наполнял миски и кастрюлю, Николетт спросила Марселя об уехавших. Но тот только покачал головой.
– Может быть, они уехали в Андлу? – предположил он. Но ей от этого легче не стало.
Время тянулось медленно. Николетт еще дважды ходила на крышу, но так ничего и не увидела, кроме темных силуэтов холмов. Вечер она провела, занимаясь починкой одежды вместе с женщинами.
– Лашоме и его жена были скрягами, – Мюетта потерла большой палец о два других, намекая на жадность бывшего хозяина. – Они бы и обола не дали на новую одежду. Им было наплевать, что слуги ходят в обносках. Уже четыре года не меняли одежду.
– Пять лет, – поправила Жозина. – Последний раз это было до того, как умер де Гантри. Он владел замком еще до Лашоме.
– Он был огромный мужчина, – сказала Мюетта. – Толще и выше нашего повара. Ужасный бабник – просто дьявол, но человек великодушный.
Дора неожиданно рассмеялась.
– В деревне жила старуха, которая продавала любовное зелье. Возможно, она и сейчас жива. Как бы то ни было, она убедила сеньора, что от ее порошков у него вновь будет стоять…
– Стоять? – переспросила удивленная Николетт, не уловив, о чем идет речь. Оборвав нитку, она посмотрела на женщин.
Все рассмеялись, и Дора, сделав поглаживающий жест, захихикала.
– Разве ты не догадалась?
Когда до Николетт дошло, о чем болтают служанки, она тоже рассмеялась. Вспомнив обнаженного Лэра, подумала, что тот, наверное, тоже будет волноваться, если…
– Итак, – продолжила Дора, – старуха сказала де Гантри, что он должен смешать ее чудесный порошок с медом. Но предупредила, что втирать полученную смесь сеньору должна молодая девушка.
Все расхохотались, но Николетт только вежливо улыбнулась. Она почувствовала, что возможно, пропустила что-то важное в рассказе:
– И помог порошок? – наивно спросила она.
– Конечно! – все вновь рассмеялись.
Слушая болтовню служанок, девушка вспоминала свое детство, рассказы Озанны. Хотя Николетт и другие дети благородных семей и получали некоторое образование, большинство из них были суеверны, поскольку отданные на попечение няней (а те были из крестьян), с малых лет слушали народные байки. Что касается Озанны, то та знала немало способов избавиться от болезни и сглаза. Один из них Николетт помнила хорошо: чтобы избавиться от бородавок, нужно набрать столько маленьких камешков, сколько бородавок на теле человека, затем коснуться камешками каждой бородавки, завернуть их по одному в лист плюща и бросить в быстрый ручей.
Помнила также Николетт и способ приворожить молодого человека: нужно выдернуть перышко из хвоста черной курицы и носить семь дней на груди, затем положить его в бокал с вином, чтобы никто не заметил, и дать выпить молодому человеку.
А если кому-то за обиду отомстить, то нужно пойти в орешник, отломить ветку и несколько раз стегнуть воздух, называя имя обидчика. И где бы ни был тот, он почувствует удары. Ребенком Николетт не раз расправлялась с врагами таким способом. Била воздух до тех пор, пока рука не уставала. И обида проходила.
Женщины болтали до захода солнца. Старая Мюетта сказала, что масло – слишком ценная вещь, чтобы жечь его попусту, с чем Николетт пришлось согласиться. Сегодня ей было особенно тоскливо оставаться одной. Она взяла тарелку с едой и сказала, что отнесет ее молодой леди-узнице.
Подойдя к двери Лэра, Николетт остановилась. Перед ее мысленным взором пронеслись самые ужасные сцены. То она видела Лэра де Фонтена мертвым, с мечом Симона Карла в груди, то смертельно раненым… Ужасной была и мысль о том, что Лэр вернется целым и невредимым, а она струсит и отвергнет его. И тогда он больше никогда не подойдет к ней, и великая горечь воцарится в ее сердце.
Войдя в его комнату, она поставила тарелку на скамью у кровати. Кто-то из слуг еще раньше разжег камин, и теперь угли догорали. Николетт подбросила дров и долго стояла, глядя, как маленькие оранжевые язычки лижут хворост.
Тепло огня разморило ее, она опустилась на матрац, набитый пером. Он был таким мягким – в отличие от соломенного тюфяка в ее комнате наверху. Николетт вновь посмотрела на подушку, затем на кровать, перед глазами возник образ обнаженного, лениво потягивающегося Лэра.
Опечаленная, Николетт встала с мягкого матраца и медленно прошла по кое-как обставленной комнате. У Лэра было немного вещей – кое-что из одежды, кожаный дорожный мешок. Николетт узнала нож с серебряной рукояткой, который обронил в аббатстве убийца.
Взяв фонарь, она прошла в небольшой кабинет, соединяющийся с комнатой де Фонтена. На столе стояла чернильница, лежали перья и бумага, изготовленная из воска и хлопка, легкая, как перышко, но недолговечная. Николетт нежно коснулась верхнего листа. Приятная на ощупь, бумага издавала легкий шорох при прикосновении. Ее мягкость напомнила о празднике во дворце, залитом светом факелов, и о том, как смущенный мальчик-слуга вложил в руку Николетт записку – скорее всего, по ошибке.
На записке не было ни имени адресата, ни имени автора. Николетт прочла: «Моя обожаемая! Каждый миг нашей разлуки превратился для меня в муку, которую можно испытать только в аду. Моя душа жаждет твоих поцелуев, я схожу с ума от желания. Без твоей любви я не проживу и дня…»
Там были еще слова, но Николетт не помнила, какие именно. Тогда она в растерянности осмотрела зал, понимая, что произошло недоразумение. Внезапно появилась взволнованная Жанна с красными пятнами на щеках, с любопытством глянула на письмо в руках Николетт.
– Какая глупость! – рассмеялась она, взяв послание и прочитав несколько строк. – Это нужно выбросить.
Но чуть позже Николетт увидела, что Жанна украдкой положила записку в крошечный, расшитый бисером кошелек, который носила на бархатном поясе.
Воспоминания о том празднике, о записке ярко вспыхнули в памяти. Неужели все так просто? И многое происходило чуть ли не под носом у Николетт. А она – от неопытности, от сознания себя глубоко несчастной в любовных делах – ничего не замечала?
Николетт вернулась в комнату, не в силах справиться с наплывом воспоминаний: о дворцовых праздниках, о спектаклях в саду и от заигрываний ее невесток с молодыми офицерами. Но даже сейчас Николетт не пыталась осуждать Жанну и Бланш. Если они и обманывали мужей, то Николетт ничего об этом не знала. Не исключено, что даже записка – всего лишь розыгрыш, выдуманный Жанной, чтобы смутить Николетт.
Да, Жанна и Бланш много говорили о рыцарском поклонении дамам – превозносили то чувство, которое испытывают молодые люди – чувство восхищения, уважения, которое сочетается с отречением от плотской любви. По-детски наивная, Николетт тогда так и не смогла познать всех сложностей мира чувств.
А сейчас, думая о де Фонтене, она знала только одно: мечты легко разбиваются об утесы реальности. Краска стыда и желания залила ее щеки. Она хотела отправиться в свою комнату в башне, но остановилась у самой двери, повернулась и пошла к широкой скамье у камина. Нет, как ни притягивал ее мягкий матрац, набитый пером, достоинство не позволило ей занять место в постели Лэра. Николетт осталась у камина, где ее постепенно окутало тепло, и она уснула среди разноцветных подушек, разбросанных на скамье.
