Том 6. Поднятая целина. Книга первая - Шолохов Михаил Александрович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT, .FB2) 📗

На расширенном производственном совещании, состоявшемся двенадцатого февраля и собравшем более сорока человек колхозного актива, стоял вопрос о создании семенного фонда, о нормах выработки на полевых работах, ремонте инвентаря к севу и о выделении из фуражных запасов брони на время весенних полевых работ.

По совету Якова Лукича Давыдов предложил засыпать семенной пшеницы круглым числом по семи пудов на гектар, всего – 4669 пудов. Тут-то и поднялся оглушительный крик. Всяк себе орал, не слушая другого, от шума стекла в Титковом курене дрожали и вызванивали.

– Много дюже!

– Как бы не прослабило!

– По серопескам сроду мы так не высевали.

– Курям на смех!

– Пять пудов, от силы.

– Ну, пять с половиной.

– У нас жирной земли, какая по семь на десятину требует, с воробьиный нос! Толоку надо бы пахать, чего власть предусматривала?

– Либо возле Панюшкина буерака, энти ланы.

– Хо! Самые травяные места запахивать! Сказал, как в воду дунул!

– Вы про хлеб гутарьте, сколько килов на эту га надо.

– Ты нам килами голову не морочь! Мерой али пудом вешай!

– Гражданы! Гражданы, тише! Гражданы, вашу..! Тю-у-у, сбесились, проклятые! Одно словцо мне дайте! – надрывался бригадир второй, Любишкин.

– Бери их все, даем!

– Ну, народ, язви его в почку! Чисто скотиняка… Игнат! И чего ты ревешь, как бугай? Ажник посинел весь с натуги…

– У тебя у самого с рота пена клубом идет, как у бешеной собаки!

– Любишкину слово преставьте!

– Терпежу нету, глушно!

Совещание лютовало в выкриках. И наконец, когда самые горлодеры малость приохрипли, Давыдов свирепо, необычно для него, заорал:

– Кто-о-о так совещается, как вы?.. Почему рев? Каждый говорит по порядку, остальные молчат, факт! Бандитства здесь нечего устраивать! Сознательность надо иметь! – И тише продолжал: – Вы должны у рабочего класса учиться, как надо организованно проводить собрания. У нас в цеху, например, или в клубе собрание, и вот идет оно порядком, факт! Один выступает, остальные слушают, а вы кричите все сразу, и ни черта не поймешь!

– Кто вякнет середь чужой речи, того вот этой задвижкой так и потяну через темя, ей-богу! Чтоб и копыта на сторону откинул! – Любишкин встал, потряс дубовым толстенным запором.

– Этак ты нас к концу собрания всех перекалечишь! – высказал предположение Демка Ушаков.

Совещавшиеся посмеялись, покурили и уже серьезно взялись за обсуждение вопроса о норме высева. Да оно, как выяснилось, и спорить-то и орать было нечего… Первым взял слово Яков Лукич и сразу разрешил все противоречия.

– Надсадились от крику занапрасну. Почему товарищ Давыдов предлагали по семи пудов? Очень просто, это наш общий совет. Протравливать и чистить на триере будем? Будем. Отход будет? Будет. И может много быть отходу, потому у иных хозяев, какие нерадеи, семенное зерно от озадков не отличишь. Блюдется оно с едовым вместе, подсевается абы как. Ну, а ежели и будут остальцы, не пропадут же они? Птицей, животиной потравим.

Решили – по семь пудов. Хуже дело пошло, когда коснулись норм выработки на плуг. Тут уж пошел такой разнобой в высказываниях, что Давыдов почти растерялся.

– Как ты могешь мне выработку загодя на плуг устанавливать, ежели не знаешь, какая будет весна? – кричал бригадир третьей бригады, рябой и дюжий Агафон Дубцов, нападая на Давыдова. – А ты знаешь, как будет снег таять и какая из-под него земля выйдет, сырая или сухая? Ты что, сквозь землю видишь?

– А ты что же предлагаешь, Дубцов? – спрашивал Давыдов.

– Предлагаю бумагу зря не портить и зараз ничего не писать. Пройдет сев, и толкач муку покажет.

– Как же ты – бригадир, а несознательно выступаешь против плана? По-твоему, он не нужен?

– Нельзя загодя сказать что и как! – неожиданно поддержал Дубцова Яков Лукич. – И норму как можно становить? У вас, к примеру, в плугу три пары добрых, старых быков ходют, а у меня трехлетки, недоростки. Разве же я с ваше вспашу? Сроду нет!

Но тут вмешался Кондрат Майданников:

– От Островнова, завхоза, дюже удивительно нам такие речи слухать! Как же ты без заданий будешь работать? Как бог на душу положит? Я от чапиг не буду рук отымать, а ты на припеке будешь спину греть, а получать за это будем одинаково? Здорово живешь, Яков Лукич!

– Слава богу, Кондрат Христофорыч! А как же ты уравняешь бычиную силу и землю? У тебя – мягкая земля, а у меня – крепь, у тебя – в низине лан, а у меня – на бугру. Скажи уж, ежели ты такой умный.

– По крепкой – одна задача, по мягкой – другая. Быков можно подравнять в запряжках. Все можно учесть, ты мне не толкуй!

– Ушаков хочет говорить.

– Просим!

– Я бы, братцы, так сказал: худо́бу надо, как оно всегда водится, за месяц до сева начать кормить твердым кормом: добрым сеном, кукурузой, ячменем. Вот тут вопросина: как у нас с кормами будет? Хлебозаготовка съела лишнюю зерно…

– О скоте потом будет речь. Сейчас это не по существу, факт! Надо решать вопрос о нормах дневной выработки на пахоте. Сколько гектаров по крепкой земле, сколько на плуг, сколько на сеялку.

– Сеялки – они тоже разные! Я на одиннадцатирядной не сработаю же с семнадцатирядовкой.

– Факт! Вноси свое предложение. А вы чего, гражданин, все время молчите? Числитесь в активе, а голоса вашего я еще не слыхал.

Демид Молчун удивленно взглянул на Давыдова, ответил нутряным басом:

– Я согласный.

– С чем?

– Что надо пахать, стало быть… и сеять.

– Ну?

– Вот и все.

– И все?

– Кгм.

– Поговорили. – Давыдов улыбнулся, еще что-то сказал, но за общим хохотом слов его не было слышно.

Потом уже за Молчуна объяснился дед Щукарь:

– Он у нас в хуторе, товарищ Давыдов, Молчуном прозывается. Всю жизню молчит, гутарит в крайностях, через это его и жена бросила. Казак он неглупой, а вроде дурачка, али, нежнее сказать, как бы с придурью, что ли, али бы вроде мешком из-под угла вдаренный. Мальчонком был, я его, помню, сопливый такой и никудышний, без порток бегал, и никаких талантов за ним не замечалось, а зараз вот вырос и молчит. Его при старом прижиме тубянской батюшка даже причастия за это лишал. На исповеди накрыл его черным платком, спрашивает (в великий пост было дело, на семой, никак, неделе): «Воруешь, чадо?» Молчит. «Блудом действуешь?» Опять молчит. «Табак куришь? Прелюбы сотворяешь с бабами?» Обратно молчит. Ему бы, дураку, сказать, мол: «Грешен, батюшка!» – и сей момент было бы отпущение грехов…

– Да заткнись ты! – голос сзади и смех.

– …Зараз, в один секунд кончаю! Ну, а он толечко сопит и глаза лупит, как баран на новые ворота. Батюшка в отчаянность пришел, в испуг вдарился, питрахиль на нем дрожит, а все-таки спрашивает: «Может, ты когда жену чужую желал, или ближнего осла его, или протчего скота его?» Ну, и разное другое по Евангелию… Демид опять же молчит. Да и что же можно ему сказать? Ну, жену чью бы он ни пожелал, все одно этого дела не было бы: никакая, самая последняя, ему не…

– Кончай, дед! К делу не относящийся твой рассказ, – сурово приказал Давыдов.

– Он зараз отнесется, вот-вот подойдет к делу. Это толечки приступ. Ишо один секунд! Перебили… Ах, едрить твою за кочан! Забыл, об чем речь-то шла!.. Дай бог памяти… Т-твою!.. с такой памятью! Вспомнил! – Дед Щукарь хлопнул себя по плеши, посыпал очередями, как из пулемета: – Так вот, насчет чужой женки Демидовы дела табак были, а осла чего ему желать или протчую святую скотиняку? Он, может, и пожелал бы, пребывая в хозяйстве безлошадным, да они у нас не водются, и он их сроду не видал. А спрошу я вас, дорогие гражданы, откель у нас ослы? Спокон веку их тут не было! Тигра там или осел, то ж самое верблюд…

– Ты замолчишь ноне? – спросил Нагульнов. – Зараз выведу из хаты.

– Ты, Макарушка, на Первое мая об мировой революции с полден до закату солнца в школе говорил. Скушно говорил, слов нет, то же да одно же толок. Я потихонечку на лавке свернулся калачом, уснул, а перебивать тебя не решился, а вот ты перебиваешь…