Том 6. Поднятая целина. Книга первая - Шолохов Михаил Александрович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT, .FB2) 📗

– Нехай кончает дед. Время у нас терпит, – сказал Размётнов, шибко любивший шутку и веселый рассказ.

– Может, через это он и смолчал, никому ничего не известно. Поп тут диву дался. Лезет головой к Демиду под платок, пытает: «Да ты не немой?» Демид тут говорит ему: «Нету, мол, надоел ты мне!» Поп тут осерчал, слов нет, ажник зеленый с лица стал, как зашипит потихоньку, чтоб ближние старухи не слыхали: «Так чего же ты, тудыт твою, молчишь, как столб?» Да ка-а-ак дюбнет Демида промеж глаз малым подсвечником!

Хохот покрывается рокочущим басом Демида:

– Брешешь! Не вдарил.

– Неужели не вдарил? – страшно удивился дед Щукарь. – Ну, все одно, хотел небось вдарить… Тут он его и причастия лишил. Что же, гражданы, Демид молчит, а мы будем гутарить, нас это не касаемо. Хучь оно хорошее слово, как мое, и серебро, а молчание – золото.

– Ты бы все свое серебро-то на золото променял! Другим бы спокойнее было… – посоветовал Нагульнов.

Смех то вспыхивал горящим сухостоем, то гаснул. Рассказ деда Щукаря было нарушил деловую настроенность. Но Давыдов смахнул с лица улыбку, спросил:

– Что ты хотел сказать о норме выработки? К делу приступай!

– Я-то? – Дед Щукарь вытер рукавом вспотевший лоб, заморгал. – Я ничего про нее не хотел… Я про Демида засветил вопрос… А норма тут ни при чем…

– Лишаю тебя слова на это совещание! Говорить надо по существу, а балагурить можно после, факт!

– Десятину в сутки на плуг, – предложил один из агроуполномоченных, колхозник Батальщиков Иван.

Но Дубцов возмущенно крикнул:

– Одурел ты! Бабке своей рассказывай побаски! Не вспашешь за сутки десятину! В мылу будешь, а не сработаешь.

– Я пахал допрежь. Ну, чудок, может, и меньше…

– То-то и оно, что меньше!

– Полдесятины на плуг. Это – твердой земли.

После долгих споров остановились на следующей суточной норме вспашки: твердой земли на плуг – 0,60 гектара, мягкой – 0,75.

И по высеву для садилок: одиннадцатирядной – 3¼ гектара, тринадцатирядной – 4, семнадцатирядной – 4¾.

При общем наличии в Гремячем Логу 184 пар быков и 73 лошадей план весеннего сева не был напряженным. Об этом так и заявил Яков Лукич:

– Отсеемся рано, ежели будем работать при усердии. На тягло падает по четыре с половиной десятины на весну. Это легко, братцы! И гутарить нечего.

– А вот в Тубянском вышло по восемь на тягло, – сообщил Любишкин.

– Ну, и пущай они себе помылят промеж ног! Мы до заморозков прошлую осень пахали зябь, а они с Покрова хворост зачали делить, шило на мыло переводить.

Приняли решение засыпать семфонд в течение трех дней. Выслушали нерадостное заявление кузнеца Ипполита Шалого. Он говорил зычно, так как был туговат на ухо, и все время вертел в черных, раздавленных работой руках замаслившийся от копоти треух, робея говорить перед столь многолюдным собранием.

– Всему можно ремонт произвесть. За мной дело не станет. Но вот насчет железа как ни могá надо стараться, зараз же его добывать. Железа на лемешки и на черёсла плугов и куска нету. Не с чем работать. К са́дилкам я приступаю с завтрашнего дня. Подручного мне надо и угля. И какая мне от колхоза плата будет?

Давыдов подробно разъяснил ему относительно оплаты и предложил Якову Лукичу завтра же отправиться в район за железом и углем. Вопрос о создании фуражной брони разрешили скоро.

Потом взял слово Яков Лукич:

– Надо вам толком обсудить, братцы, как, где и что сеять, и полевода надо выбрать знающего, грамотного человека. Что же, было у нас до колхоза пять агроуполномоченных, а делов ихних не видно. Одного полевода нужно выбрать из старых казаков, какой всю нашу землю знает, и ближнюю и переносную. Покеда новое землеустройство не прошло, он нам дюже сгодится! Я скажу так: зараз в колхозе у нас почти весь хутор. Помаленечку вступают да вступают. Дворов полсотни осталось единоличников, да и энти завтра проснутся колхозниками… вот и надо нам сеять по науке, как она диктует. Я это к тому, чтобы из двухсот десятин, какие у нас под пропашные предназначаются, половину сработать под херсонский пар. Нонешнюю весну сто десять десятин будем подымать целины, вот и давайте их кинем под этот херсонский пар.

– Слыхом про такой не слыхивали!

– Что это за херсон?

– Ты нам фактически освети это, – попросил Давыдов, втайне гордясь познаниями своего столь многоопытного завхоза.

– А это вот какой пар, иначе он ишо прозывается кулисным, американским. Это дюже любопытно и с умом придумано! К примеру, сеете вы нонешний год пропашные, ну, кукурузу там либо подсолнушки, и сеете редким рядом, наполовину реже, чем завсегда, так что урожай супротив настоящего, правильного посева соберете толечко пятьдесят процентов. Кочны с кукурузы сымете либо подсолнуховые шляпки поломаете, а будылья оставляете на месте. И в эту же осень промеж будыльев по кулисам сеете пшеницу-озимку.

– А как же сеять-то? Са́дилка будылья ить поломает? – спросил жадно, с открытым ртом слушавший Кондрат Майданников.

– Зачем поломает? Ряды же редкие, через это она будылья не тронет, рукава ее мимо пойдут, стало быть, ляжет и задержится промеж будыльев снег. Таять он будет степенно и влаги больше даст. А весною, когда пшеница подымется, эти будылья удаляют, пропалывают. Довольно завлекательно придумано. Я сам хучь и не пробовал так сеять, а в этом году уж было намеревался спытать. Тут верный расчет, без ошибки!

– Это вот да! Поддерживаю! – Давыдов толкнул под столом ногою Нагульнова, шепнул: – Видишь? А ты все был против него…

– Я и зараз против…

– Это уж от упрямства, факт! Уперся, как вол…

Совещание приняло предложение Якова Лукича. После этого решили и обсоветовали еще кучу мелких дел. Стали расходиться. Не успели Давыдов с Нагульновым дойти до сельсовета, как из сельсоветского двора навстречу им быстро зашагал невысокий парень в распахнутой кожаной тужурке и юнгштурмовском костюме. Придерживая рукой клетчатую городскую кепку, преодолевая сопротивление бившего порывами ветра, он быстро приближался.

– Из району кто-то. – Нагульнов сощурился.

Паренек подошел вплотную, по-военному приложил руку к козырьку кепки:

– Вы не из сельсовета?

– А вам кого?

– Секретаря здешней ячейки или предсовета.

– Я секретарь ячейки, а это – председатель колхоза.

– Вот и хорошо. Я, товарищи, из агитколонны. Мы только что приехали и ждем вас в Совете.

Курносый и смуглолицый паренек, быстро скользнув глазами по лицу Давыдова, вопрошающе улыбнулся:

– Ты не Давыдов, товарищ?

– Давыдов.

– Я тебя угадал. Недели две назад встречались мы с тобой в окружкоме. Я в округе работаю, на маслозаводе, прессовщиком.

И только тут Давыдов понял, почему, когда подошел к ним парень, вдруг пахуче и сладко дохнуло от него подсолнечным маслом: его промасленная кожаная куртка была насквозь пропитана этим невыветривающимся вкусным запахом.

Глава XXII

На сельсоветском крыльце, спиной к подходившему Давыдову, стоял приземистый человек в черной, низко срезанной кубанке с белым перекрестом поверху и в черном дубленом сборчатом полушубке. Плечи человека в кубанке были необъятно широки, редкостно просторная спина заслоняла всю дверь вместе с притолоками. Он стоял, раскорячив куцые, сильные ноги, низкорослый и могучий, как степной вяз. Сапоги с широченными морщеными голенищами и сбитыми на сторону каблуками, казалось, вросли в настил крыльца, вдавили его тяжестью медвежковатого тела.

– Это командир нашей агитколонны товарищ Кондратько, – сказал паренек, шедший рядом с Давыдовым. И, заметив улыбку на его губах, шепнул: – Мы его между собой в шутку зовем «батько Квадратько»… Он – с Луганского паровозостроительного. Токарь. По возрасту – папаша, а так – парень хоть куда!

В этот момент Кондратько, заслышав разговор, повернулся багровым лицом к Давыдову, под висячими бурыми усами его в улыбке бело вспыхнули зубы:

– Оце, мабуть, и радянська власть? Здоровеньки булы, братки!