Испытание верностью - Арсентьева Ольга (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
– Я ни о чем тебя не прошу, – сказала она подошедшему Карлу, – просто посиди со мной немного, прежде чем уйдешь. Это ты можешь для меня сделать?
– Конечно, – ответил Карл.
Камень, на котором сидела Саддха, оказался на удивление теплым.
– Если бы ты остался со мной, я открыла бы для тебя Шамбалу, – после долгого молчания произнесла Саддха.
Карл горько усмехнулся и отрицательно покачал головой.
Саддха придвинулась ближе и положила черноволосую головку ему на плечо.
– И отцу ты понравился, – продолжала она, перебирая тонкими, нежными, но сильными пальцами его пальцы, – он сказал, что при других обстоятельствах из тебя получился бы хороший отец для его внуков… А вот я не понимаю и не хочу понимать, что это за обстоятельства такие… что может быть сильнее любви… Я же чувствую, что нравлюсь тебе!
87
Карл не стал ее в этом разубеждать, чтобы еще больше не обидеть и не ранить. Он сделал типичную ошибку всех мужчин – попытался объясниться с ней (а заодно и с самим собой) на рациональном уровне.
Но его объяснения – долг, верность, честь – ничего не значили для влюбленной Саддхи. Она по-прежнему не видела в них никакого противоречия своим совершенно естественным и оправданным желаниям и не понимала, отчего светловолосый красавец так упрямится.
– О, если бы ты согласился остаться со мной, – пела она нежным, хрипловатым от недавно пролитых слез голосом, – хотя бы ненадолго… на день, на вечер, на час!
Тепло от камня и от ее тела поднималось в морозный воздух невидимой струей и окутывало его ленивой, расслабляющей истомой.
Все, сказал себе Карл, надо уходить. Прямо сейчас.
И встал.
– Подожди! – встрепенулась Саддха, – поцелуй меня на прощанье! Оставь мне на память хотя бы один поцелуй!
Помедлив, он взял в ладони ее заплаканное личико и коснулся губами девичьего лба.
Две сильных и гибких, как змеи, руки взметнулись вокруг шеи Карла.
– О нет, не так, – зашептала Саддха, пригибая его голову к себе, – совсем не так…
«Благородный муж может быть легко уловлен сетью собственной доброты», – говорил Дэнкэй. Хотя, вероятно, эти слова принадлежат не ему, а Конфуцию или еще кому из великих… неважно, в конце концов!
А важно, что именно так и произошло с нашим героем.
Повторимся – Карл жалел Саддху и ни в коем случае не хотел ее обидеть или огорчить.
Она была ему симпатична.
Он ей сочувствовал. Он ее понимал.
Ну, в самом деле, какой здесь была жизнь у молодой пылкой девушки?
Ее отец, философ и мудрец, мог сколько угодно восторгаться чистотой горного воздуха и золотыми, в полнеба, закатами, но она-то наверняка чувствовала себя одинокой среди этого замороженного великолепия. Отец, яки, снежные люди и – крайне редко, если верить Дэн-Ку, – фанатики-альпинисты составляли все ее общество.
И тут появляется он.
Карл никогда не был склонен к завышенной самооценке, но понимал, что на фоне яков, снежных людей и альпинистов представляет собой достаточно привлекательный вариант.
Кроме того, профессор привык полагаться на собственную выдержку (незаурядную от рождения и подвергнутую жесткому тренингу в молодости) и оттого считал, что в деле утешения Саддхи всегда сможет остановиться, не перейдя известных пределов.
Таковы были причины, по которым он все еще находился здесь, по эту сторону тоннеля, хотя солнце уже закатилось и небо украсила первая пригоршня ярких и крупных, как угли, звезд.
Тем более не стоит спешить – лучше подождать, пока взойдет луна.
Вполне можно будет спуститься и при ее свете.
88
Так рассуждала та часть его сознания, которая еще утром охотно и не без удовольствия внимала уговорам Саддхи.
Сейчас эта часть, не встречая должного отпора со стороны разума, а, наоборот, подпитываясь сочувствием к девушке и не до конца выветрившимися винными парами, как-то быстро и незаметно разрослась.
Подчиняясь ей, Карл тихо гладил прильнувшую к нему Саддху по ароматным шелковым косам и бормотал что-то по-немецки, непонятное для девушки, но явно утешительное.
Когда же Саддха снова попыталась дотянуться до его губ, а он, впавший в полную самонадеянность, позволил ей это, часть окончательно вырвалась на свободу и немедленно осуществила захват всей территории.
Как-то раз Дэнкэй решил навестить своего друга, тоже мудреца, философа и наставника молодежи. Была глубокая ночь, валил снег, и ученики уговаривали Дэнкэя отложить поездку.
– Поеду! – сказал он и отправился в путь.
Под утро, весь облепленный снегом и замерзший, он прибыл к усадьбе друга, но у самых ворот вдруг развернулся и поспешил назад.
– Почему вы так поступили, учитель? – спросили ученики, когда он возвратился домой.
– Было настроение ехать – и я поехал, – объяснил им Дэнкэй, – настроение исчезло – и я вернулся.
Кому из нас, скованных по рукам и ногам внешними условностями и внутренними установками, не хотелось бы иногда пожить настроением? Совершенно свободно следовать капризам и велениям своей души, не тревожась о последствиях? Ну хотя бы изредка – куда уж нам до Дэнкэя?
Кто из нас не хотел бы снова стать молодым? Беспечно пробовать на вкус мир, нырять в его глубины и возноситься к небесам, делать многие вещи в первый раз и так, словно никто никогда не делал этого раньше…
Кто из нас устоял бы, если б ему навстречу, раскрыв объятия, поспешила сама Юность – прелестная и свежая, будто утренний цветок в капельках росы, не знающая сомнений и настойчивая, словно бегущая с гор вода?
О, смотрите-ка, один поднял руку! Еще один, и еще!.. И вы, мужчина? Вы уверены, что устояли бы?..
Что ж, прекрасно. Но только, глядя на этих достойных господ, нам почему-то сразу вспоминается сцена из известнейшей пьесы А. Н. Островского «Бесприданница»:
– А я вот не таков! Я взяток не беру!
– Да ведь вам никто и не предлагает… Чин у вас больно уж незначительный, для взяток-то… Вот ежели б вам предлагали, а вы не брали, тогда другое дело.
Ну, а вы, милые дамы?
Вы-то отчего сурово поджимаете губы, глядя на нашего героя? Вы ведь уже отнеслись с пониманием и даже сочувствием к героине, решившейся сделать аборт, так проявите немного снисхождения и к нему!
Тем более что там, внизу, на сцене, ничего особенного и не произошло.
Пока.
89
Ну что же, после антракта все вернулись на свои места в зрительном зале: и достойные господа, и добродетельные дамы. Женщины возбужденно шушукаются, шелестят программками («Ах, милая, вы не знаете исполнителя главной роли?» – «Нет, я его никогда раньше не видела… до чего хорош!») и с нетерпением ждут начала последнего действия. Мужчины с нарочито скучающим видом разглядывают золоченую лепнину потолка и огромную хрустальную люстру в его центре.
В театральном буфете выпито все шампанское, съедены все бутерброды с икрой и все, до единой, шоколадные конфеты.
В общем, все готовы и все готово.
Чтобы не пропустить ни одной детали из предстоящей любовной сцены, тщательно протерты стекла лорнетов и подкручены колесики театральных биноклей.
Свет! Занавес!
…Карлу казалось, что он летит – не над снежной равниной, а над цветущей, теплой, обласканной лунным светом землей, – и что белые эдельвейсы, огромные, как деревья, роняют на него прозрачные душистые лепестки.
Касаясь его кожи, лепестки тают, оставляя сильный, дурманящий аромат.
Касаясь губ, они оставляют медовую сладость и вызывающую жажду пыльцу.
Волны ароматов, как невидимые ленты, обвивают его тело и мягко, но настойчиво влекут куда-то вниз.
Ему хочется взмыть над землей, устланной белыми лепестками, хочется подняться над гигантскими, покачивающими своими кронами эдельвейсами в лунный простор, в прохладу звездного света – но волны не пускают.
