Насколько мы близки - Келли Сьюзен С. (электронная книга txt) 📗

Опустив голову, Барбер зашуршал страницами на полированном столе.

– Я могу идти?

– Еще один вопрос. Последний. – Он одарил меня лицемерной улыбкой, наслаждаясь моим нетерпением, моим завуалированным отпором. – У вас ведь есть дети, миссис Хендерсон?

– Двое.

Он кивнул с важным видом.

– Как по-вашему, миссис Хендерсон, можно ли назвать миссис Кэмпбелл хорошей матерью?

По телу вдруг прокатилась волна дрожи. От страха. Хорошей матерью… Мой взгляд метнулся к Рут, но встретил лишь ее склоненную голову, ее опущенные ресницы. Хорошая мать.

– Простите? – Я выигрывала время.

И Рут подняла голову. Медленно сцепила пальцы, чуть заметно кивнула. И улыбнулась мне.

– Миссис Хендерсон? – Барберу не терпелось. – Вы расслышали вопрос? Была ли Рут Кэмпбелл хорошей матерью для своих детей?

Спросите детей, едва не ответила я, в блаженном неведении о таящейся в таком ответе угрозе. Едва возникнув, эта мысль сменилась ужасом. Нет! Не спрашивайте детей. Что сохранила память этих судей, дарованных нам нашими собственными генами? Ребенок невинен, он далек от гнусных грехов общества – измен, наркотиков, пьянства, побоев. И какие критерии остаются ему для оценки? Что он выберет – обвинение или благодарность? Что сохранит детская память?

Вспомнит ли Бет, что я не купила достаточное количество лотерейных билетов в школьный День веселья, тем самым не позволив ей выиграть магнитофон, – или она вспомнит, как я совала в ее ладошку мелочь на лишнюю порцию любимого лакомства? Вспомнит ли Джей, что я не всегда рвалась ехать с ним в лагерь скаутов и не пришла в школу возводить экологический тотемный столб, – или он вспомнит те вечера, когда я летела с ним в библиотеку, чтобы в последние перед закрытием минуты выбрать материал для завтрашнего доклада об Антарктике, или как мы на пару прочесывали окрестные магазины в поисках пенопластовых дисков для сооружения макета Солнечной системы? Списки каких обид и моих прегрешений вручат они мне в конце концов?

Или нас ждет их благодарность? Вспомнит ли Слоун, как Рут голыми руками, задыхаясь от зловонных испарений и хлорки, выуживала солнечные очки, которые ее дочь утопила в автобусном туалете во время школьной вылазки на природу? Вспомнит ли Грейсон, что на кухне его матери всегда стояли свежие цветы и что в заботе о здоровье детей Рут каждый ужин подавала два овощных блюда, – или он вспомнит, что мама запрещала запивать школьные завтраки баночной колой?

Вспомнят ли мои дети те дни, когда я их ни разу не обняла? Чего они точно не вспомнят, поскольку и не знали никогда, – что ночами после таких дней я любовалась их спящим фарфоровым совершенством и плакала на корточках у их кроваток, обвиняя себя в недостатке материнской любви.

За что они позже сочтут нас ответственными? Какие наши минусы или плюсы воскреснут в их памяти, дав основание обвинять, судить, восхвалять?

– Миссис Хендерсон?… - мягко повторил Барбер.

Я помню.

Помню, как мы с Рут терпеливо учили наших девчонок завязывать шнурки на ботиночках, призывая на помощь сказочного кролика, который все скакал и скакал по норкам. Помню, как едва научившийся ходить Джей хныкал целый день и терпел мои укоры, потому что не мог объяснить про загнутый пальчик в кроссовке, которую я наспех застегнула, не потрудившись проверить.

Говорят, личность формируется и фиксируется к трем годам – теория одновременно утешительная и пугающая. Мне часто хочется спросить: «Правда ведь? Вы ведь помните?» – но я боюсь. Мало ли что они вспомнят. А вдруг послушный ребенок скажет: «Я помню, как ты заставила меня пригласить на день рождения одноклассника, которого я ненавидел!» К счастью, с возрастом они начинают осознавать и свои проступки. «Однажды я разрисовал стенку, а свалил на Бетти, потому что она еще не умела говорить», – как-то со смехом признался Джей.

Я помню, как, собравшись приготовить шоколадный пудинг, разрешила детям размешивать его руками, будто грязь в луже. Помню, как Рут устроила настоящее цирковое представление и под восторженный хохот всех четверых детей – и мой – демонстрировала способность всасывать желе губами, без помощи ложки. Я помню подставки под тарелки Слоун и Грейсона, с красочной картой Соединенных Штатов на каждой, где столицы были отмечены яркими звездочками. «Стакан с молоком поставь на Мэн!» -командовала Рут перед обедом.

Спросите детей, хотелось мне сказать. Спросите их, с кем они делали домашние задания и кто был заводилой в их любимых играх. Спросите, знают ли они «Когда смеются глаза ирландца», «Ты мое солнышко», «Эта страна твоя и моя». Спросите, кто их научил этим песням.

Не спрашивайте. Нет, не спрашивайте о том дне, когда настал мой черед везти одноклассников Джея в школу и их визги, бахвальство, пошлые шуточки настолько вывели меня из терпения, что Джей, бросив взгляд на мое лицо, обернулся и крикнул: «А ну тихо! Мама не любит детей!» Не спрашивайте о разгневанной Рут, мрачно бросившей: «По мне, так день прошел зря, если я никого не довела до слез!»

Я сохранила детям жизнь и здоровье, верно ведь? Разве я не учила их остерегаться дорог, показывая раздавленных белок в лужах крови, кишок и шкуры, со словами: «Видите, что может случиться, если выбегать туда, где ездят машины?» Не спрашивайте.

Оценят ли они наши усилия? Поверят ли, что мы старались быть им хорошими мамами? Старались поровну распределять их обязанности по дому и по справедливости наделять карманными деньгами. Что ты потом вспомнишь, сын? Что я заставляла выносить мусор – или что повезла тебя на помойку, потому что тебе захотелось увидеть, куда девается мусор?

Какую неверно понятую или откровенно обидную фразу они запомнят? Может, это будет реплика возмущенной Рут в ответ на нытье Грейсона, что у него в жизни все наперекосяк: «Сейчас сделаю себе харакири – тогда поглядим, как ты запоешь»? А может, моя собственная, похожая, реплика в конце утомительного дня, в ответ на очередную просьбу найти зонтик, игрушку, карандаш: «Оставьте меня в покое! Считайте, я умерла»?

Даже Идеальные Матери страдают от душераздирающей детской прямоты. Даже Супермамы. Даже такие, как Рослин.

– Я все понял, – сообщил ей как-то четвероклассник Дэвид после долгой, со слезами, битвы с домашними заданиями. – Когда в семье трое детей, один всегда получается дурак.

Его безропотная убежденность перевернула Рослин сердце и заставила ее годами терзаться угрызениями совести.

– Мне кажется, ты меня совсем не любишь, – с тоской сказала мне однажды Бетти.

По рассказам моей мамы, когда я пошла в садик, воспитатели жаловались ей, что меня нечему учить: я уже знаю все игры с пальчиками, считалки и детские песенки. Сама же я совершенно не помню своих выдающихся достижений – свидетельств маминых успехов. Зато мне в память врезалось ее презрительное замечание, что от меня «несет школой». И тот субботний случай, когда она забыла забрать меня из кинотеатра и мне пришлось высидеть «Бен-Гур»  [35] дважды. И тот год, когда она читала исключительно пулитцеровских лауреатов, игнорируя всю прочую литературу. И те весенние каникулы, когда она не отпустила меня с друзьями во Флориду.

Рут вспоминала, как во время ее двухнедельного заточения в доме по причине ветрянки мать устроила ей развлечение: домашний перманент.

– «Неудачный» – слишком мягкий эпитет, – со вздохом сказала Рут. – Она напрочь спалила мне волосы, они воняли черт-те чем, а уж об их цвете и вовсе лучше не говорить. Вообрази себе это чучело, восседающее на кровати матери под балдахином, – пятнистое от зеленки, с паклей на голове. Готовый объект для насмешек и приемных родителей.

Хочу ли я подобной фотографической памяти для своих детей? Памяти, способной впоследствии меня казнить или миловать? Хранит ли каждый из нас подобные истории, или нестираемые воспоминания – лишь писательский божий дар и бремя?