Насколько мы близки - Келли Сьюзен С. (электронная книга txt) 📗
– Ваша тревога полностью оправданна, – поддержал меня доктор Мартин восемь месяцев назад.
Я позвонила ему с рассказом о неуклонно ухудшающихся отметках Джея, о его пугающей враждебности и поделилась своими предположениями о причинах: смерть Рослин и уход Рут.
– Родители склонны безосновательно и безответственно преувеличивать забывчивость и беспечность детей, – добавил он.
Я хочу обнаружить и погасить искры проблем Джея сейчас – не дожидаясь, когда они вспыхнут и мой сын будет безнадежно сломлен. Хватит с меня ситуаций, которые разрешаются сами собой.
Вчера вечером я заглянула в видеотеку – в качестве награды за целый день плодотворной работы. Кассету мне до сих пор посмотреть не удалось, и отдавать придется далеко за полночь. Скотти уже будет спать, ну а я совсем не против лечь попозже.
– Почему бы не вернуть завтра? Подумаешь, штраф заплатишь! – сказал Скотти.
Мы оба слышим журчание ручейка печали, но наш брак странным образом окреп: не обменявшись ни словом, мы сообща осознали хрупкость счастья, плавное течение ежедневности и препоны на ее пути.
– Мы одно целое, – как-то сказал Скотти. – Без преувеличения.
– Таков мой принцип, – как-то сказала я. – Но ты вправе иметь свои.
И все же, под влиянием моих собственных и чужих правил, я пойду в видеотеку, даже после полуночи. К тому же я очень люблю бродить вдоль полок, выхватывая взглядом названия фильмов, которые многое значили для меня в прежние дни. Мне нравится смотреть, наблюдать, прислушиваться к посетителям, таким же разным, как и их выбор кассет. Одышливые пожилые пары обсуждают достоинства старых мюзиклов и комедий; неуклюжие, вихлястые подростки рыщут в поисках новых хитов; такие же, как я, одиночки, предпочитают экранизации. Геи узнаются с легкостью, лесбиянки тем более, наводя меня на воспоминания о давнишней, беспочвенной сплетне о Рут. Даже тем – по счастью, недолгим и, в сущности, смехотворным эпизодом Рут меня кое-чему научила.
– Надо же. Я и не догадывалась, насколько тонкое существует различие между понятиями «дружба» и «отношения», – заметила она. – А ты?
Вечный наблюдатель, глядя на любителей видео, я мечтаю спросить у каждого, что он хотел бы найти на этих полках. Приверженность этих незнакомых мне людей к кино обнадеживает: жизнь продолжается, какие бы стихии ни сотрясали мой собственный злосчастный квартал, с его опустевшими домами и дворами, где не встретишь детей. Фильмы, люди… все напоминает мне о Рут. Постоянно. По-прежнему. Несмотря на отсутствие хоть какой-нибудь весточки – письма, звонка, объяснения. Прошел год с нашей встречи в зале суда. Прошло два – с тех пор, как она меня бросила. Я все еще жду почтальона.
Теперь я пишу беспрерывно, ежедневно, без насилия над собой и без опаски. Книга завершена и принята к печати. А значит, как писатель я получила признание. Но я до сих пор не написала то, ради чего, собственно, в свое время взялась за перо. Не написала, потому что не могу определиться с темой.
Я не хочу писать о поступках людей и причинах этих поступков. Мне хочется писать о том, как огонек свечи на праздничном столе ложится позолотой на волосы, и жизни, и судьбы женщин. О том, как мерцают перстни и ожерелья, как отливает нейлон на стройных ногах, в золотистых отблесках, вызывающих в памяти лампочки в тех автобусах, что возили нас домой с танцев. О смущенных признаниях в полумраке, и девичьих секретах, и быстрых объятиях. Этот мягкий, приглушенный, золотистый свет… не брызжущий солнечный, не мертвенный флюоресцентный, под которым все становится стылым и примитивным. Мне хочется уловить этот дивный свет и понять, что он потерял.
Нечаянные, ежедневные трагедии жизни.
– Но ведь ты можешь об этом писать. А можешь и просто о жизни, – сказала Рут.
Я так и сделала.
Временами я настолько погружаюсь в работу, что забываю обо всем на свете. И тогда расческа обнаруживается в морозилке, а серьги – в вазе с фруктами. Как в те первые дни тоски по Рут, когда я могла не заметить, как четыре часа канули в вечность.
Я по-прежнему работаю в углу нашей спальни, заваленном папками и книжками, стопками печатных листов и блокнотными клочками с наспех нацарапанными фразами, названиями или именами возможных персонажей. «Живой почерк», - значится на одном: подхваченный у детей термин для курсива. «Рукава кимоно. Кроты через улицу», – начертано на другом: шпионская шифровка для кого угодно, кроме меня. Да разве что еще Рут. Я подумывала снять кабинет в одном из чудовищных, смахивающих на формочки для печенья, зданий в центре города (келья за сотню долларов, по выражению Скотти), да так и не решилась.
– Ты не сможешь жить одна, Прил, – сказала однажды Рут. – Вокруг тебя всегда должны быть люди.
Ее пронзительная искренность и раздражала меня, и радовала – тем, что Рут так хорошо меня понимала. Разумеется, она оказалась права. И она осознала мою зависимость от нее гораздо раньше, чем я сама.
– Ты должна быть безжалостной, – говорила она.
Безжалостной я не стала. Я осталась без Рут.
Когда я работаю, ее словечки и советы – циничные, искренние, лукавые, нежные -вновь и вновь звучат в моих ушах.
– Я где-то читала, – сказала она, – что автору позволяется одну книгу написать от первого лица.
– Почему?
– Потому что книгу от третьего лица легче читать, в нее легче вникнуть. А первое лицо сужает возможности, позволяя слиться только с одним персонажем. И еще потому, что книга от первого лица – и первая книга автора, – как правило, автобиографична.
Запахи налетают на меня внезапно и словно бы ниоткуда. Я ощущаю Рут во всем. В густом аромате кожи, когда роюсь в сумочке, выискивая ключи. В запахе пыли от волос вернувшегося с тренировки Джея. Даже в ремешке моих часиков, насквозь пропахшем духами от привычки каждое утро брызнуть на запястье. Такие легкие, едва уловимые, эти запахи оглушают тоской по Рут.
Вспоминает ли обо мне Рут, вдыхая аромат старых книжных обложек?
Много лет назад Скотти обвинял меня в дотошности подсчетов – кто из нас больше времени отдает детям: чаще делает с ними уроки, напоминает о домашних обязанностях, укладывает спать. Наверное, он был прав. Наверное, я и сейчас веду учет минутам и часам. Но если и так, то теперь я знаю: в конечном счете важно не время, а прощение. Прощение – родителей, детей, друзей. За то, что они сделали и чего не сделали. За наши многочисленные грехи и проступки. Я простила Рут за молчание. За то, что бросила меня. Ее независимость подарила мне мою собственную. И она это знала. Быть может, Рут меня тоже простила.
Я не заметила, как он подошел, – как раз отвернулась, чтобы стереть пыль с фотографии на стене. Почта проскользнула в щель, разлетелась по полу, и я наклонилась за ней. Счета, рекламки, неизбежные каталоги с их соблазнами… и попавший в ловушку их глянцевых страниц конверт со штемпелем Айдахо.
Внутри – сложенный пополам тонкий листочек, вырванная из журнала черно-белая страничка. На снимке – Одри Хепберн: юная, прелестная, изысканная, со стрижкой почти «ежиком», легендарной улыбкой и блестящими темными глазами. На ней обтягивающие черные «капри», балетки и простенькая белая блуза. Фотограф заснял ее в полупрыжке, полушажке танцевального па, с отороченным мехом зонтиком вместо партнера.
В уголке странички – несколько строчек небрежным, летящим почерком Рут. Она обошлась без приветствия или хотя бы моего имени в начале.
И как это мы забыли девчонку-сорванца!
Перед моими глазами встает ее ухмылка и взгляд с затаенной грустинкой.
Помнишь, как Одри плакала в такси, потому что знала – всему придет конец? Помнишь ее отъезд? Принцессе пришлось выбирать, какую жизнь она проживет. В нашем списке не хватает самого главного фильма: «Римских каникул»!
– Мам, что сегодня на ужин? – кричит из своей комнаты Джей.
– Винегрет из остатков обеда! – отзываюсь я.
Он ворчит, не вспомнив, конечно, излюбленную шутку Рут.
