Пушкин - историк Петра - Лисунов Андрей Петрович (прочитать книгу .TXT) 📗
В целом складывается впечатление, что Пушкин не видит особой разницы между поведением Софьи и Петра, хотя она, безусловно, существует. Софья обладает более сильным характером. После неудачи: “Она не смутилась и не согласилась последовать совету
148
князя Голицына, предлагавшего ей бежать в Польшу” (Х,21). Софья - грешный человек - намерения ее тяжки, но она не тиран и поступки ее мотивированы вполне понятными причинами: “Петр послал ей приказ добровольно удалиться в монастырь. Царевна отклонилась от исполнения воли своего брата и готовилась бежать в Польшу. Тогда Петр послал Троекурова в Москву с повелением взять царевну и, не говоря ни слова, заключить ее в Новодевичий монастырь” (Х,25). Пушкин специально подчеркивает: “Изданы во время ее правления (...) до 150 указов” (Х,25). За те же “семь с половиною лет” Петр издаст несравненно больше указов. Вместе с тем поэт замечает: “Между сими указ, повелевающий казнить смертью лекаря, уморившего своего больного” (Х,25). Возможно, это замечание подразумевало хорошо известное “Все вы Романовы революционеры и уравнители”.
Следующую тетрадь Пушкин начинает с анализа причин, приведших к неудачи первого Азовского похода Петра: “1) Петр не имел еще флота, коим мог бы препятствовать привоз воинских и съестных припасов (Воронежские корабли не были готовы). 2) В войске не было искусных инженеров, а начальствовавший артиллерией гвардии капитан голландец Яков Янсен, ночью заколотя пушки, бежал в Азов” (Х,26). Замечание о предательстве иностранца вовсе не случайно - по совету последних Петр собирался реформировать Россию. Конечно, “испытав нужду в искусных инженерах и артиллеристах, Петр отправил в чужие края многих дворянских детей (...) для обучения...” (X, 27). Понятно и то, что “В три года, не смотря на общий ропот, флот был выстроен...”(Х,29). Но “Отсылая молодых дворян за границу, Петр, кроме пользы государственной, имел и другую цель. Он хотел удержать залоги в верности отцов во время своего собственного отсутствия. Ибо сам государь намерен был оставить надолго Россию, дабы в чужих краях учиться всему, чего не доставало еще государству, погруженному в глубокое невежество” (Х,30). Смысл этой фразы раскрывается не сразу и, на первый взгляд, будто бы говорит о безусловной поддержке Пушкиным начинаний Петра. Однако важно обратить внимание на
149
то, как поэт разворачивает свою мысль. Петр, по его мнению, своей поездкой преследует другую цель, кроме пользы государственной, действует вопреки воли отцов, у которых он фактически берет детей в заложники. Оправдание поступку дается как бы от лица реформатора и уже потому не может считаться собственно пушкинским.
Перед поэтом стояла невероятно сложная задача: пройти цензуру, показать губительные последствия петровских реформ, не дискредитировав при этом саму идею просвещения. Пушкин не был сторонником жесткого ограничения иностранного влияния, тем более культурного, и в этом смысле Петр двигался как бы в правильном направление, но именно в этом “как бы” и заключалась вся проблема. Царь, перенимая западную модель государства, разрушал культурное своеобразие собственной страны. Речь шла уже не о каком-то влиянии, а о насильственном изменении основных принципов существования целого народа: “Скоро намерение государя сделалось известно его подданным и произвело общий ужас и негодование (...) Народ жадно слушал сии толкования и злобился на иноземцев, почитая их развратниками молодого царя. Отцы сыновей, отправляемых в чужие края, страшились и печалились. Науки и художества казались дворянам недостойным упражнением. Вскоре обнаружился заговор, коего Петр едва не сделался жертвою” (Х,30). Любопытно, что Пушкин не скрывает участие в нем своего дальнего родственника, тем самым давая понять, что принимает на себя часть ответственности за исторический поступок предка: “Окольничий Алекс.<ей> Соковнин, стольник Фед.<ор> Пушкин и стрелецкий полковн.<ик> Цыклер сговорились убить государя на пожаре 22 янв.<аря> 1697” (Х,31).
Как уже было сказано, поэт очень высоко ценил личность человека, способного к милосердию. Иначе ведет себя молодой царь: “Петр во время суда занемог горячкою; многочисленные друзья и родственники преступников хотели воспользоваться положением государя для испрошения им помилования - (9 челов.). Но Петр был не преклонен; слабым, умирающим голосом отказал он просьбе и сказал:
150
надеюсь более угодить богу правосудием, нежели потворством” (Х,32). Ирония Пушкина станет понятна, если вспомнить, как на самом деле, по описанию поэта, умирал самодержец. К тому же Петр говорит о правосудии, которое для христианина всегда связано с судом Божьим, а что действительно в силах самого верующего - милосердие - называет потворством. От этой неразборчивости милость Петра теряет духовный смысл и принимает чисто утилитарный характер: “При сем случае Голик.<ов> рассказывает анекдот о царском лекаре Тирмонде, в запальчивости убившем слугу своего и прощенном у государя с условием тем, чтоб он утешил и обеспечил жену и детей убитого” (Х,32). То, что Петр приравнивает покаяние убийцы к откупу, для Пушкина является верным знаком нехристианского поведения реформатора. К тому же за примером не надо было далеко ходить: “Князю Ромодановскому дан титул кесаря и величества, и Петр относился к нему, как подданный к государю...” (Х,32). Здесь тоже присутствует ирония, впрочем, как и во всем описании первого заграничного путешествия Петра. Царь придумал для себя “сказочное” приключение и был очень раздосадован тем, что не все шло по его замыслу: “Королю дано было предварительное известие о путешествии (через шв.<едского> резидента Книпер Крона) государя с требованием безопасного проезда без церемоний, подобаемых его сану. Шведский двор принял слова сии в буквальном смысле и, когда посольство вступило в шв.<едские> владения, то оное принято было простым дворянством...”(Х,32,33). Тогда “Петр, оставя посольство (...) в опасное время оттепели [тайно выехал] в Курляндию и в Митаве дождался своего посольства, которое и бы<ло> с великою честию принято” (Х,33). Не очень-то хотелось самодержцу быть рядовым дворянином, но игра в эту роль ему льстила: “ Курф.<ирст> слушал, стоя без шляпы, и спросил их о здравии государя (стоявшего от него в нескольких шагах). Послы отвечали, что оставили его в Москве в добром здравии” (Х,34). Конечно, князь знал, перед кем снимает шляпу, но делал это в ущерб своему званию, за что Петр и полюбил его. “Но в Ганновре был недоволен приемом. Петр зато
151
никогда не любил бывшего курф.<ирста>, а в последствии английского короля Георгия 1” (Х,34).
В целом Пушкин видит в молодом царе смесь самых разнобразных человеческих качеств, способных вызвать замешательство: “Во время сего путешествия государь однажды в пьянстве выхватил шпагу противу Лефорта и просил потом у него прощения” (Х,34). Но в то же время: “Петр однажды в Сард.<аме> оттолкнул мальчика, который бросил в него гнилым яблоком, что Петр перенес терпеливо” (Х,35). Самостоятельность Петра вызывает уважение: “Иногда ходил закупать припасы на обед, и в отсутствии хозяйки сам готовил кушание. Он сделал себе кровать из своих рук и записался в цех плотников под именем Петра Михайлова” (Х,35). Любознательность царя впечатляет: во время путешествия “Петр выходил часто из коляски, обращая свое внимание на земледелие, срисовывал незнакомые орудия, расспрашивал и записывал” (Х,34). Но в любопытстве его была некоторая избыточность, всеядность: “Петр потом ездил в Амстерд.<ам>, где осмотрел купст-камеру, матем.<атические> инстр.<ументы” и мини-кабинеты, звериные и птичьи дворы (menageries), церкви, между коими очень полюбилась ему квакерская; в синагоге видел обрезание младенца; посетил он и зазорные дома (бордели) с их садами; видел 20 сиротских домов, дом сумасшедших; собрание ученых; слушал их диспуты” (Х,36). Петр - сторонник демократического поведения: “Лондон ему нравился, “потому что в нем богатые люди одеваются просто”” (Х,39). Но очевидно, что в стремлении к этой простоте, Петр не учитывает привычки и удобство других людей: “Увидевшись с датскою принцессою Анною, он подвинул ей стул и сел, сказав ей: “так нам будет покойнее”” (Х,39).
