Лицеисты - Московкин Виктор Флегонтович (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Почувствовав на себе пристальный взгляд, Федор обернулся. Сзади стояла Марфуша Оладейникова. Короткая бархатная жакетка, видно, грела плохо, Марфуша зябко поеживалась. В синих глазах грусть и что-то глубоко запрятанное, невысказанное.
— Ну что? — ласково обратился к ней Федор. Хотелось сказать: «Зачем ты напрасно себя терзаешь? Что, на мне свет клином сошелся?»
— Так, — застенчиво ответила Марфуша, краснея оттого, что он понял ее мысли. «Сама знаю, что все попусту, и ничего не могу с собой поделать».
— Идут! Идут! — раздалось сразу несколько голосов.
Из-под железнодорожной арки к Выемке густо шли люди.
Над головами бился на ветру флаг.
У фабричных лица повеселели. Откуда вдруг взялись шутки:
— Ишь торопятся, как на свадьбу, — говорил пожилой рабочий в затертом полушубке.
— А что, губернатор-то будто вдовец. Оженим его… вон хотя бы на Марье Паутовой. Рябовата, кривовата, полтора зуба во рту и те шатаются, а в остальном всем взяла.
— На себя поглядел бы, старый леший, — огрызнулась Марья, отвернулась, стала поправлять выбившиеся из-под платка волосы.
— Ворчит, а ведь согласна, ей-богу, мужики, согласна. Глянь, прихорашивается.
— Как же, губернатор растрепу и не возьмет.
— Умолкните, идолы!
— Ха-ха-ха! Не терпит. Ни дать, ни взять — губернаторша.
— Семку-то свово куда денешь, Марья? Все-таки живой муж.
— Он им постель стелить будет. За прислугу, значит.
Подошли железнодорожники, здоровались с фабричными, как со старыми знакомыми. Федор смотрел Емельянова и не видел. Спросил усатого рабочего, который выступал утром в училище:
— Куда нашего агитатора задевали?
— Разве задевали? — ухмыльнулся тот. — Он в Москву торопился. А у нас паровоз до Александрова идет, прихватили.
— Вон как! Не говорил об этом.
«Уж если на самом деле торопился, мог бы и сказаться», — не очень лестно подумал Федор об Емельянове.
— Что нам, своей колонной вставать или кто где? — спросили его.
— Рассыпайтесь по рядам, так-то для знакомства лучше.
Передние с поднятыми флагами прошли железный мост через Которосль, стали подниматься к торговым рядам. Хвост колонны еще тянулся по дамбе.
Торговцы засуетились — хлопали двери лавок, вешались пудовые замки. Сами скрывались во дворах, с испугом ждали приближения демонстрантов.
Давно шел слух, что рабочие собираются грабить богатые дома и лавки. Появились! Теперь жди вселенского разбоя.
Торговцы крестились. «Господи, пронеси!»
Проносило. Не задерживаясь, передние ряды прошли одну лавку, другую. Как будто не выказывают намерения к грабежу, как будто обойдется. Тогда люднее стало на улице, провожали взглядом колонну — ни шума, ни толкотни, — говорили:
— С красными-то повязками, видать, самые главные у них.
— Дружинники это. В каждом кармане по револьверу, а то и бомба.
— Чего хотят-то?
— К губернатору идут.
Когда проходили мимо студенческой столовой, оттуда посыпались группами лицеисты. Застегивали на ходу тужурки, пристраивались к демонстрантам.
— Товарищи, и мы с вами!
Идти молчаливо, в ногу, как шли до этого, лицеисты не могли. То один, то другой выбегал из строя и выкрикивал:
— Мы потребуем от губернатора освобождения политических заключенных!
— Нам не надо урезанных прав! Мы хотим полной свободы!
Один из них в меховой шапке, сползающей на глаза, длинноногий, взмахнул руками, как дирижер, и первый затянул простуженным голосом:
Лицеисты подхватили:
Рабочие улыбались — с такими парнями не заскучаешь. Как-то незаметно для себя строже стали чеканить шаг. Жаль, ни разу не слышали эту песню, а то и подпели бы.
А молодые глотки надрывались:
Колонна с песнями свернула к Ильинской площади. На углу ее остановились. Лицеисты предложили послать делегатов в здание окружного суда — пусть чиновники оставят работы и присоединятся к демонстрации. Двери суда оказались запертыми. Но делегаты нашлись: начали кричать в окно. Чиновники совещались, потом человек десять вышли.
В это время в воротах Мытного рынка показалась толпа мясников и приказчиков — лица упитанные, тугие затылки. Остановились, наблюдая за демонстрантами. Перед ними бесновался юркий человек с волосами цвета грязной соломы, выбившимися из-под черной затасканной шляпы, — поп, что ли. Перебегал от одного к другому, хватал за рукава. Выл со стоном, глотая второпях слова:
— Замышляют наши недруги, враги хитрые и коварные, погубить святую Русь, расшатать устои вековечные, веру православную и власть царя державную, проповедуют учредить республику — самовольщину. И не год, и не два разрастается та крамола подпольная, и как змей обвила она землю русскую, над крестом святым насмехаючись, самому царю угрожаючи. Помоги же ты, святой Георгий победоносный, защити щитом твоим божественным царя нашего.
Побежал вдруг к демонстрантам, машет руками, брызжет слюной:
— Супостаты, греховодники! Брысь! Брысь!
Разбередил мясников, угрожающе зашевелились.
Длинноногий лицеист выкрикнул:
— Товарищи! Спокойствие! У нас есть оружие! Мы защитим!..
По рядам демонстрантов пронеслось: «На провокацию не отвечать, в драку не ввязываться».
Но как не отвечать, стерпит ли кто, если к тебе подходят с явным намерением намылить шею. Василий Дерин, сбычив голову, вышел из рядов, вытянул к сизому носу бесноватого попа кулачище.
— Видишь?
Тот завертелся, шмыгнул за спины мясников. Оттуда фыркал на Василия, как потревоженный кот:
— Изыди, сатана! Изыди!
Лицеисты и фабричные, из тех, кто поздоровее, встали рядом с Дериным. Остальные пошли.
Когда последние ряды благополучно миновали толпу мясников, охрана замкнула колонну. Мясники злобно поглядывали, но с места не сдвинулись.
От тротуара к демонстрантам прытко подбежал крючконосый человек, затесался в середину рядов. Шагая, заискивающе оглядывал лица рабочих. На него посматривали со снисходительным любопытством.
— Выслушайте меня, — торопливо заговорил он, видимо, побаиваясь, как бы его не вышвырнули из строя. — Я вам скажу, почему сюда. Я Визбор. Иван Визбор.
— Крой, — добродушно сказали ему. — Выкладывай, что за птица.
— Я из Либавы…
— Эге, далеко залетел.
— Я прошу слушать серьезно, — с отчаянием сказал человек, назвавшийся Иваном Визбором. — Я хочу сказать, почему сюда.
— Ладно, будем слушать. Винись.
— У меня нет вины, как вы не понимаете. Ах, как вы не понимаете… Я из Либавы. В октябре был прислан ко мне служащий и велел прийти на станцию. Там начальник станции читал манифест, а потом сказал, чтобы все служащие приступили к работе. Все кричали «ура!». Когда начали расходиться, вдруг крикнули, что надо избрать своей среды делегатов. И поэтому служащие принялись избирать делегатов своей среды. Составители хотели, чтобы меня избрать, но так что я отказался — мне не хотелось быть делегатом и вообще нужным не находил делегатов, — тогда служащие выбрали другого составителя Лихневича. Прошло не помню сколько время — недели две или три, — так что ему помешали обстоятельства, и мне сказали, чтобы я остался на его месте. И поэтому я был назван делегатом, и я был таким делегатом. Потом мы избрали своей среды двух делегатов в союз железнодорожников. Когда избрали их, я отказался категорически, что больше делегатом не буду, потому что я не нахожу нужным. Хотя я и был делегатом, но моим товарищам было прискорбно. Почему? Потому, что нигде не входил в дела их. Потом меня арестовали и выслали сюда под надзор. Если бы я знал, что будут арестовывать и высылать, то я поехал бы в Митаву к генерал-губернатору. А сейчас я должен изложить свою невинность вашему губернатору….
