Мадемуазель Шанель - Гортнер Кристофер Уильям (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .txt) 📗
Антуанетта приехала непривычно угрюмая. Я спросила, в чем дело.
— Мне уже двадцать восемь лет, Габриэль, а ты хочешь, чтобы я руководила этим салоном в курортном городе, где зимой никого нет. Как же я найду себе мужа? У тебя вон есть Бой. А у меня нет никого.
— Никого?! — воскликнула я, пораженная ее капризами. — У тебя есть я! Ты моя сестра. И неужели ты хочешь назвать то, чем мы здесь занимаемся, пустым делом?
Она надула губки:
— Это ты занимаешься. А я на тебя работаю. Я хочу выйти замуж и иметь свою семью. А ты разве нет? От женщины ждут именно этого.
— Кто это ждет? — вспыхнула я. — Лично я, разумеется, не жду. Если уж ты так мечтаешь о муже, то где ж его еще искать, как не здесь? В Биарриц съезжается столько богатых мужчин. Что касается меня, я уже давно замужем… за моей работой.
Сердито развернувшись, я пошла прочь. Что же это такое, вертелось у меня в голове, я работаю не покладая рук, хочу освободить женщину от тяжелых вериг неудобной одежды, а сознание ее остается все таким же косным, она не допускает даже мысли о том, что заслуживает гораздо большего, чем получить мужа и детей и в конце концов превратиться в старую вешалку.
После закрытия сезона я уехала из Биаррица: надо было проконтролировать работу других своих ателье и подготовить новую коллекцию на весну. Антуанетта продолжала дуться на меня за то, что я заставила ее сидеть на месте, но новое предприятие и в мертвый сезон требовало присмотра: зимой частенько наезжали гости из Испании.
Я ехала на скором парижском поезде, в купе первого класса, где можно было вытянуть ноги, просмотреть счета, прикинуть бюджет. Мой первый сезон в Биаррице принес невероятную прибыль, и все благодаря мадам Дерэ, которая назначала на мои платья цену от 3000 франков за штуку. Еще я размышляла над словами Антуанетты, удивлялась, как могла подумать, что для нее замужество — пустой звук. Я никогда не заговаривала с ней на эту тему, да и вообще с кем бы то ни было, даже с Боем.
От женщины ждут именно этого.
Может, и вправду ждут, но меня больше беспокоило сознание, что я сама теперь постоянно думаю об этом, и снова, как и тогда, когда я жила с Бальсаном, мне приходит в голову мысль: может, что-то со мной не так, если я не стремлюсь к тому, к чему стремятся столь многие представительницы моего пола? Почему я не мечтаю о собственном доме, о семейном уюте, о муже и детях, бегающих под ногами? Может, в детстве со мной что-то такое случилось, если я сознательно отказываюсь от всего, о чем мечтает каждая женщина, что делает ее счастливой?
Мне уже тридцать два года. В 1916 году у меня уже три сотни работниц. В мире моды меня считают восходящей звездой. Лучшие журналы Америки «Womens’s Wear Daily» и «Harper’s Bazaar» опубликовали статьи, в которых объявлялось, что в своих последних моделях я установила столь смелую длину юбки, которая позволяет порой мельком увидеть женскую щиколотку и даже часть женской ножки. И даже в таком авторитетном журнале, каким являлся «Vogue», печатались фотографии моих моделей и признавалось, что я модельер, на которого надо обратить пристальное внимание.
Меньше всего в своей жизни я хотела бы прослыть конформисткой.
Война продолжала безжалостно косить мужчин, как сенокосилка траву. Бой снова вернулся в Париж на побывку, выглядел бодрее и здоровее, чем в прошлый раз, но к своим обязанностям уже относился как-то странно, даже загадочно. Я подозревала, что он сотрудник английской разведки, но с самого начала наших отношений как-то само собой установилось, что вопросов я не задавала.
Он страшно обрадовался, узнав, что дело мое процветает, я показывала ему журнальные вырезки, и он с удовольствием читал их, хотя до сих пор ни в одной из французских публикаций, посвященных моде, положительно обо мне не отзывались. Бой уже закончил писать свою книгу, и скоро она будет опубликована в Англии — и снова я не спрашивала, где и как он нашел на нее время. Мы решили отпраздновать его возвращение.
Париж вновь обретал свой несколько поблекший шарм. Мы уже привыкли к войне, и пока все жаловались на лишения военного времени (худшим из них для меня было отсутствие горячей воды), мы стойко переносили трудности благодаря многочисленным кабаре и бистро. Кстати, там всегда было полно офицеров-фронтовиков самых разных национальностей, приехавших в отпуск; они выпивали и ухаживали за доверчивыми и легкомысленными француженками. Обедали мы с Боем в «Максиме» или «Кафе де Пари», ходили в театр, а однажды даже были приглашены на великосветский обед. Это актриса Сесиль Сорель постаралась, она была частой гостьей моих ателье, а представила ее мне моя бесстрашная сторонница баронесса Ротшильд.
И вот на этом-то обеде я и познакомилась с Мисей.
Ее дом на улице Риволи фасадом выходил на Тюильри и был похож на антикварную лавку, если, конечно, антиквары собирают огромные коллекции африканских масок и примитивных статуэток, фарфоровых безделушек из России, позолоченных английских чайных столиков, античных бюстов из Италии и десятки картин, рисунков и набросков всевозможных известных и неизвестных художников, работающих в Париже.
— Это все продается? — прошептал Бой мне на ухо, когда мы пробирались сквозь завалы этих предметов.
Увиденное здесь шокировало Боя, поскольку его вкусы отличались традиционной строгостью. Он не мог оторвать взгляд от копии микеланджеловского «Давида» из черного мрамора, стоящей в углу и одетой в выброшенные шляпы, шарфы и пальто.
— А вот это мой портрет, его написал Тулуз-Лотрек, когда я играла ему на фортепьяно, — сказала Мися, указывая на картину, втиснутую в пустое пространство между двадцатью другими, хаотично висящими на стене. — Я ведь очень даже неплохая пианистка, училась у самого Ференца Листа. Когда-то сама давала уроки. Сначала я училась в Петербурге, я ведь там родилась. О, Лотрек был такой изумительный маленький человечек! Как все над ним смеялись! Им бы Бог даровал хотя бы половину его способности настолько живо видеть мир. Я так горевала, когда он умер. — Она помолчала. — А вот Ренуар. Ему я тоже позировала. Он хотел, чтобы я обнажила грудь, и я до сих пор жалею, что отказалась. Никто лучше его не знал, как уловить внутренний свет женского тела. А вот и мое последнее приобретение. Это Ван Гог. Вы знаете его? Нет? Он превосходен. Посмотрите на его палитру, он просто купается в цвете. Забудьте о Боттичелли и да Винчи, это все такая чепуха, такое старье! А вот этот человек… У него была искра Божия. Какая жалость, что талант часто рука об руку идет с безумием. — Мися вздохнула. — Он буквально убил сам себя. Этот человек был не только совершенно безумен, но и ничего не понимал в торговле картинами. Да если бы и понимал, все равно никто не знал, что делать с его картинами.
Мися расхаживала по своим комнатам, сметая на своем пути нотные листы с партитурой и пометками Стравинского, Равеля, Дебюсси, и небрежно сообщала, что всех этих музыкантов она знала лично и именно она взращивала их талант.
Она была вся такая мягкая, пухленькая и суетливая, с прической в стиле помпадур, которая все равно не могла распрямить ее натуральные кудри. Круглые сияющие глаза, казалось, вбирают в себя все, что попадает в ее поле зрения, преувеличенными жестами она любила сбрасывать с диванов разномастные подушки. В ее доме было нечем дышать. В нем пахло старой парфюмерией и пылью, влажной землей из джунглей домашних растений, растущих в китайских горшках, и книгами, которых было непомерно много, и сама она казалась столь же обворожительной, сколь и отвратительной. Голос, которым она бросала отрывистые фразы, звенел авторитетно и властно; она рассадила гостей за столом, и во время перемены блюд, когда с дичью было покончено, а бобов еще не подавали, напыщенно рассуждала на самые разные темы, от музыки до безобразной реакции парижской публики на произведения художников-кубистов.
— Пабло сам говорил мне, что он чуть было не сбежал обратно в Каталонию, несмотря на то что он ее не выносит, — вещала она, нанося вилкой удары в воздух. — Я потребовала, чтобы он не поддавался в споре с Браком и ни в коем случае не губил свой огромный талант; в конце-то концов, с какой стати он должен идти в армию, если Испания не имеет к этой войне никакого отношения? Он обязан оставаться с нами и писать картины, именно это он умеет делать лучше всего, именно за это мир когда-нибудь его оценит.
