Полное собрание сочинений. Том 15. Чудеса лунной ночи - Песков Василий Михайлович (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
Успевает Марья Андреевна справляться и со своим деревенским хозяйством. Корова у нее, телка, два поросенка, десять ульев. Мужа своего Виктора Егоровича по привычке молодости она называет Витькой. Вырастили Ивановы детей — живут и работают все в Загорске. И, думаю, эту заметку о матери прочтут с гордостью: «Да, она такая, все успевает».
— Она все умеет: роды может принять, блинов напечет, грибов соберет и насолит, за пчелами знает уход, умеет пахать и косить. А главное, она у нас о всех беспокойство имеет, — степенно объясняет мне одна из соседок и заключает: — В старину таких людей называли святыми. Моя воля, я бы ей орден дала…
Марья Андреевна опять замахала руками:
— Что говоришь, кума, можно ль такое…
Однако растроганная вниманием, сама она сказала по-детски искренне, простодушно: «Я всех люблю, и меня все любят».
Когда прощались, побежала в сени и явилась с баночкой меда.
— Возьмите гостинец. Не купленный…
Теперь я замахал руками. Но все общество на меня навалилось.
— Надо взять! Не купленный.
Вечером мы сидели с приятелем в талдомском доме у чайника, макали в мед зачерствевшие в рюкзаке булки и вспоминали Марью Андреевну.
— Она, конечно, особенная: отец-почтальон, мать — почтальон. И сама вот с первого года войны. Заметил, какая счастливая? Ощущение нужности людям — вот ее счастье.
Марья Андреевна.
* * *
А утром, поехав в пойму Дубны, встретили мы еще одну почтальоншу, столь же счастливую своим делом, но с другим оттенком судьбы.
Мы стояли у старой церкви Зятькова и поминали недобрым словом какого-то, скорее всего, заезжего дурака, написавшего этим летом на барабане церковной верхушки громадными буквами свое драгоценное имя: «Храбров Слава — 84». Там же масляной краской был намалеван ромб — эмблема «Спартака» и короткое непристойное слово.
— А в Веретьеве поглядели бы… Триста лет церкви! Деревянная. Законом оберегается. И всю этим летом вот так же измазали, испоганили…
Мы обернулись. Сзади стояла женщина, немолодая, но еще не старушка. С почтовой сумкой. Выяснилось: жительница Зятькова, идет на службу и рада присоединиться к нашему возмущенью… Слово за слово, разговорились.
Когда-то в деревне было девяносто восемь домов. Осталось «худых и добрых» семнадцать. Живут в них лишь летом. К осени все затихает. Уезжают молодые, уезжают с ними в город и старики.
— А я не сдаюсь! Мне и тут хорошо.
Мы деликатно спросили о детях. Она поняла.
— Нет, дети у меня хорошие. И все при деле. Сын в Москве — врач. По сердечным болезням. Вино не пьет, табак не курит. «Мама, — говорит, — давай ко мне». А я не хочу. Мне, говорю, сынок, тут хорошо. Что я там в городе не видала.
— Но ведь одна совершенно зимой…
— А что? Я человек обчественный. Весь день на людях. И вечером не скучаю. Натоплю, подмету — хозяйка полная в доме и в жизни. Пока ноги носят, так и намерена жить. Старую яблоню пересаживать — безнадежное дело. Засохнет.
Мы стояли на мостке через ключ, текущий в Дубну. Тихая деревенька без дыма над крышами, без людских голосов, без собачьего лая и петушиного крика стояла на взгорке, к Дубне огородами. Ветлы, рябины, колодец с журавцом, желтые пятна цветов в палисадниках. Зеленая непримятая мурава на единственной улице.
— Как же случилось — от такой красоты поразъехались?
— Поразъехались. Вечером мое окошко только и светится. Кабаны иногда ходят. Слышу, как хрюкают. Однажды лось в окно заглянул. Мой дом-то вон самый крайний. Хотите глянуть?..
Все почтальоны — люди общительные. Дело к тому приучает. Но тут был еще и характер. Да еще и передача «В мире животных» оказалась у почтальона в числе любимых. Беседуя, мы пошли к деревеньке по пологому взгорку.
— Вот тут зимой, чтобы тропку не потерять, ставлю вешки. Сто двадцать пять хворостинок воткну, и тогда не страшны мне ни сумерки, ни метели…
Деревянный домишко был тих. В полутемных сенях пахло садом. Молочно белели крупные яблоки на соломе.
В доме на одной стене висели фотографии внуков. Еще одну стенку украшали часы. Старые, с медными гирями, ленивым помятым маятником и плоским ликом, на котором цифры почти не просматривались.
— Держу, как память от деда и, признаться, для звуков. Они идут — я сплю хорошо. Остановились — сразу же просыпаюсь.
На комоде под дедовскими часами поблескивало еще не меньше пяти будильников.
— Это мне либо премия за хорошую службу, либо подарок ко дню рождения. Все думают, что почтальону нужен будильник. А я сама как часы: решу, что надо в четыре вставать, — в четыре и встану.
Вот так живет в Зятькове Клавдия Сергеевна Окунева. Первого мужа ее, лейтенанта Окунева Николая Николаевича, война оставила под Калинином. Со вторым, после войны, жизни не получилось — «от вина умер». С тех пор одна. Воспитала детей. Привечает их в этом домишке вместе с внуками летом.
— О, что тут бывает! Крика, радости — через край: «Баба Клава, баба Клава!» Затихает все в августе. А в сентябре слышно: там молоток, там молоток — забивают дома на зиму.
Вся жизнь Клавдии Сергеевны на миру. Работа ей по душе, хотя легкой ее никак назвать невозможно. По деревенкам Высочки, Гусёнки, Ктенино, Наговицыно проходит в день она двадцать километров. В дождь, мороз, в жару, в распутицу — двадцать километров!
Заботы и радости ее до удивления схожи с заботами и радостями Марьи Андреевны Ивановой. Желанный гость в каждом доме: там, где светло и шумно, и там, где тихо и сумрачно. Те же просьбы одиноких людей в обветшавших маленьких деревеньках: «Скоро праздник, принеси, Клава, бутылочку масла и сахарку».
И та же радость в домах с приходом неутомимого почтальона.
Поразительно, но и Клавдия Сергеевна назвала нескольких подписчиков на газеты, людей, уже не могущих читать по слабости глаз.
— Писем никто им не шлет. Выписывают газеты, чтобы я приходила… В дома престарелых идти не хотят. У кого куры, у кого козы, ну еще сад, огород. Все-таки жизнь, какая ни есть, а своя, не в подчинении ни у кого. И друг какой ни есть человеку обязательно нужен. Я таким другом и являюсь для многих. Нужна им, чувствую. Но, как бы вам объяснить, они все тоже нужны мне. Сыну я объяснила. Он понял…
Вот такие две встречи на земле талдомской, на границе Московской и Калининской областей. Живут Марья Андреевна и Клавдия Сергеевна километрах в двадцати друг от друга.
Характеры разные. Но много и сходного. Закаленные жизнью, открытые, бескорыстные души. Такими людьми взращивается на земле радость и укоряется все недостойное в человеке. От встречи с такими людьми даже пасмурный день становится как-то светлее.
Фото автора. 17 октября 1984 г.
Проводы журавлей
(Проселки)
Сентябрь в середине был мокрым. Дожди лили три дня. Все живое, кажется, вымокло, вызябло, сгинуло. Про журавлей один из местных жителей нам сказал: «Улетели. Полдня кружились, и видите — стихло».
Мы стояли возле болотца, как пассажиры на станции, прозевавшие поезд. И уже сказаны были утешительные слова: «Ну что же, до нового сентября», как вдруг над полем раздался тревожный желанный крик. Мы встрепенулись.
Над мокрым жнивьем, над жидкой осиновой рощицей, над почерневшими стожками соломы неторопливо невысоко летели семь журавлей.
Бинокль приблизил их к самым глазам. Большие тускло-серые птицы с черными крыльями, длинная шея и длинные ноги — на одной линии бусинки глаз.
Минут через десять тем же путем так же низко пролетели еще одиннадцать журавлей. Потом еще. И каждый раз тревожно кричавшим птицам туманная даль отвечала трубными приглушенными голосами.
