Отрицание ночи - де Виган Дельфин (электронные книги бесплатно TXT, FB2) 📗

Я решила проверить в Интернете, существует ли писательница, которую я в детстве изображала и которую Мари-Анн назвала Жанной Шампьон. Оказалось – существует и даже написала шесть романов и в 1979 году опубликовала книгу «Братья Монториан».

Днем мне вспомнился другой эпизод. Уже давно мы с отцом моих детей, режиссером, придумали короткометражку, для которой я написала сценарий. Я написала о том, как женщина выписывается из больницы Святой Анны, за ней приезжает дочь, дочь страшно боится, что мать от нее сбежит, вместе они едут домой. Звуки, голоса, обрывки диалогов из телевизора, громкоговорители в магазинах, разговоры, услышанные в автобусе, – составляют основное впечатление от нашего видео. Мы подали фильм на программу финансирования, первый тур чудом прошли, на втором нашу запись отвергли, сказав, что описание «психиатрического пространства» нереалистично.

Манон мне недавно сказала, что папа и наш брат спрашивали у нее, не задевает ли ее тот факт, что я пишу о Люсиль. Манон ответила, что моя книга отразит мое видение вещей, мои переживания. И Виолетта сказала, что с радостью познакомится с моей Люсиль.

Я не написала о том, как после моего приезда в Париж и выхода Люсиль из больницы Святой Анны в разгар учебного года я перестала есть, и до такой степени себя истощила, что почувствовала угрозу смерти каждой клеточкой своего тела. Этого я и добивалась: ощутить смерть. Таким образом, в девятнадцать лет я весила тридцать шесть килограммов при росте метр семьдесят пять – меня положили в больницу в состоянии, близком к коме.

В 2001 году я написала роман о госпитализации молодой девушки с анорексией. Ее окутывал холод и мрак, ее кормили с помощью тонкокишечного зонда, она знакомилась с другими пациентами, у нее постепенно восстанавливалась чувствительность, она выздоравливала. «Неголодные дни» – частично автобиографический роман, в котором я не просто анализировала свое прошлое, но собирала его по кусочкам и гармонизировала. Ни один из героев второго плана не существовал на самом деле. Роман фантазийный и поэтичный, я надеюсь, хотя и реалистичный.

Думаю, сейчас мой путь более тернист, а цель – туманна. У меня постоянно что-то валится из рук, смысл от меня ускользает, потому что я ищу правду, которая лежит где-то вне моего поля зрения.

Анорексия объясняется не только желанием девушек походить на моделей, которые смотрят на нас с обложек глянцевых журналов. Голод – наркотик, и к тому же бесплатный. Истощение притупляет боль, эмоции, чувства и в первое время действует как своего рода защита от внешнего мира. Анорексия дает на первых порах ощущение контроля, хотя на самом деле ведет к разрушению организма. Мне повезло, мне попался умный врач, который наставил меня на путь истинный, в то время как большинство девушек просто запирали в четырех стенах без малейшего шанса на что-либо, кроме еды.

Я не буду больше останавливаться на этом периоде моей жизни, меня интересует лишь влияние описанных событий на Люсиль и то, как они отозвались в ней.

Люсиль чувствовала себя более беспомощной, чем когда-либо, и просто издали наблюдала за моим крушением. Ни жеста, ни слова, ни гнева, ни печали – Люсиль не выражала ничего, она смотрела на меня безмолвно, впрочем, не отворачиваясь ни на секунду. Когда, наконец, однажды Люсиль выдавила из себя: «Ну же, ведь ты умрешь», – я поняла, что зашла в тупик.

Спустя несколько лет, став матерью, я часто вспоминала о боли, которую тогда причинила Люсиль.

За несколько недель до моей госпитализации психиатр Люсиль, которому мама объяснила ситуацию, попросил ее прийти на сеанс вместе со мной. Люсиль позвонила мне и настояла на моем согласии. Доктор А. считал, что двойной визит мог помочь нам обеим.

Я вошла в кабинет следом за Люсиль, я не хотела входить, вся эта затея меня бесила, я ненавидела психиатров, не верила им, психоаналитиков и психотерапевтов тоже терпеть не могла – хоть раз бы они помогли маме! Психоанализ на время превращал Люсиль в робота, вот и все. Доктор А. задал мне несколько вопросов, я не скрывала своего напряжения и агрессии, я не хотела вступать с психиатром в контакт, напротив, я хотела показать ему, насколько жалкой представляется мне его практика и насколько я умна, чтобы это осознавать.

На что годился этот врач?! Выписать мне рецепт на успокоительное?

Внезапно доктор А. попросил меня сесть на колени к Люсиль. Я не двинулась с места, я выжидала, я думала – вот идиот, кем он себя возомнил?! Врач спокойно и медленно повторил просьбу. Тогда я поднялась, села на колени к маме и меньше чем через две секунды разрыдалась. Я не плакала много месяцев – меня защищали низкая температура, притупленные чувства, холод; из-за истощения я хуже слышала, все выглядело как в тумане, я плохо соображала.

Однако в кабинете у психиатра, у мамы на коленях меня словно захлестнула волна.

Я рыдала, а Люсиль утирала мне слезы бумажными салфетками. Затем Люсиль порылась в сумке и достала платок, протянула мне. Доктор А. сказал:

– Видите, госпожа Пуарье, ваша дочь нуждается в вас.

Потрясенные до глубины души, мы молча покинули кабинет врача и побрели по одному из длинных широких бульваров восемнадцатого округа, чье название я позабыла. Я не описала эту сцену в своем первом романе, наверное, потому, что тогда рана еще не затянулась. Зато в первом романе я рассказала о том, как мать навещала Лору, моего двойника, в больнице несколько раз в неделю, подыскивала правильные слова и постепенно обретала второе дыхание. В качестве матери больного ребенка женщина с неустойчивой психикой из моего первого романа обнаружила в себе невиданные силы и зажила новой жизнью.

Когда мы с Манон недавно обедали, разговор вновь зашел о Лионеле Дюруа и о том, как его братья и сестры отвергли его после публикации романа. Манон продолжала меня поддерживать, но чувствовала страх. Она боялась, что я представлю Люсиль в слишком невыгодном свете. Манон не отрицала действительность, просто не хотела выставлять ее напоказ. Например, сестра сказала, что сцена в «Неголодных днях», где мать, перебравшая пива, не в состоянии подняться со стула и писает под себя, вызывает протест, она слишком жестока, она шокирует.

Я напомнила Манон о том, что в реальности так и было (разве такое возможно забыть?).

Аргумент, конечно, абсурден и ничего не оправдывает. Ведь даже моя память порой отказывается служить мне источником вдохновения и укрывает страшные сцены, которые я в связи с Люсиль никогда не упомяну.

Прежде чем снова упиться безумием, Люсиль подарила нам с Манон короткий период спокойной жизни.

Спустя несколько месяцев после моей выписки из больницы Манон, которая не могла больше терпеть атмосферу в доме Габриеля, посреди учебного года приехала к Люсиль. Мама чувствовала себя лучше, работала, перестала пить и начала говорить, хоть и мало.

На следующий год, чтобы не колесить каждый день через весь Париж (Габриель перебрался в Нейи, где Манон числилась в школе), Манон записали в коллеж пятнадцатого округа.

Вместе с Манон Люсиль танцевала под группу «Rita Mitsouko», занималась английским, смотрела по телевизору глупые сериалы.

Вместе с Манон Люсиль снова научилась летать – хоть и не очень высоко.

Я тогда делила квартиру с подружкой, в двух шагах от Люсиль, и после нескольких месяцев мучительных сомнений вновь взялась за учебу. Мало-помалу я училась сдерживать себя, сбавлять скорость, снимать головокружение, примиряться со своей проницаемостью и подверженностью влияниям внешних факторов. Я старалась приручить жажду жизни, которая меня чуть не погубила.

Люсиль вела себя с нами хорошо, внимательно, предупредительно, она готовила еду, изобретала новые рецепты, каждую неделю баловала меня любимыми сладостями.

После занятий я проходила по улице Предпринимателей, чтобы встретиться с мамой и сестрой и отправиться на чай, на ужин, в кино. Постепенно связь между матерью и дочками восстанавливалась, делалась зримой. Мы рассказывали друг другу новости, Люсиль говорила меньше нас и очень сдержанно. По воскресеньям мы ходили в кино в «Богренель» или в «Кинопанораму», весной мы под первыми лучами солнца валялись на лужайках в сквере Сен-Ламбер или сидели на скамейках в парке Жорж Брассенс. И летом, и зимой мы гуляли часами.