Штрафбат. Приказано уничтожить - Орлов Андрей Юрьевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Это был какой-то странный объект. К нему вели автомобильные дороги с приличным покрытием. Объект опоясывали многочисленные ряды колючей проволоки, возвышались наблюдательные вышки. Длинные приземистые бараки, кучка двухэтажных кирпичных строений, что-то вроде фабрики с рослыми трубами дымоходов. Там что-то происходило. Коптили грузовые машины – на запад, теряясь в горной чаще, удалялась колонна. Шныряли мотоциклы, суетились люди. Внезапно занялся мощным пламенем один из бревенчатых бараков – фигурки людей отхлынули от него. Издалека доносились автоматные очереди. Прочертила воздух оранжевая дуга – огнеметчик поджег второй барак.
– Товарищи солдаты! – проорал, как в рупор, треснувшим голосом замполит. – Перед нами Грабовиц – немецкий концентрационный лагерь! По информации, собранной советской разведкой, в нем содержатся бывший солдаты Красной армии, польские антифашисты, венгры, румыны, евреи, цыгане, французы, англичане! Тысячи и тысячи людей! Мужчины и женщины! Трубы, которые вы видите, – это не завод по выпуску игрушек! Это крематорий и газовые камеры, где уничтожают заключенных! Садисты из СС проводят в Грабовице изуверские опыты над людьми, пленных мучают, не кормят, превращают в ходячие скелеты! Немцы не ожидали, что мы так быстро прорвем фронт, не успели эвакуировать или уничтожить свидетельства своих преступлений! Заключенные еще живы! Поможем нашим братьям, солдаты?
Судя по тому, с какой скоростью сгорали бараки, уже не все заключенные были живы. Кому-то удалось вырваться. Вспыхнула драка, затрещали пулеметы, метались в дыму фигурки людей в полосатом отрепье, сумевшие выломать двери бараков.
– В атаку! – картинно вскинул руку с пистолетом замполит.
Рота с ревом, которому бы позавидовал идущий на взлет истребитель, устремилась на штурм. Эсэсовцы из подразделения «Мертвая голова», ответственного за охрану и обслуживание концлагерей, не ожидали, что все произойдет так быстро. Эвакуация и «зачистка» шли полным ходом, но немцы считали, что время у них есть. За спиной у штрафников по горной дороге уже подтягивались танки 34-й бронетанковой дивизии генерал-майора Карпова. Ждать их не стали. Порвали кусачками колючку – повезло, что генератор высокого напряжения уже отключили – перемахнули местную железнодорожную ветку с высокой насыпью и, расстреливая часовых на сторожевых вышках, двумя колоннами бросились на западную оконечность концлагеря, к административным корпусам. Немцы всполошились. Организованного сопротивления не оказывали, отступали, отстреливаясь. Через западные ворота спешно уезжали грузовики в сопровождении мотоциклов. Пастухов с Осадчим вскарабкались на вышку, с которой свисал, словно сохнущая простыня, мертвый часовой, развернули пулемет.
После первых же очередей строгий немецкий порядок стал рушиться. Мотоциклисты обгоняли грузовики, устремлялись по объездной дороге, вспыхнул тент на одной из машин, пламя охватило кузов и груз. На небольшой площади, от которой лучами разбегались проходы между бараками, группа эсэсовцев пыталась удержать наступающую колонну. Голосил пулемет, немцы засели за дощатым помостом, похожим на арену, на котором были установлены три загадочные конструкции, завешенные брезентовыми чехлами. «Театр начинается с вешалки», – вспомнилось Зорину, к горлу подступил ком.
Эсэсовцы упорно отстреливались. Их закидали гранатами и, пока не развеялся дым, навалились, искромсали – за поруганную Родину, за тысячи замученных в концлагере, за семерых своих парней, не добежавших до помоста, за жизнь такую… В дыму перед Зориным нарисовался офицер – на фуражке с высокой тульей череп и скрещенные кости. Бледный, с мутным взором, он уже расстрелял весь рожок, отбросил никчемный автомат. Выхватил «Вальтер» из кобуры, приставил ствол к виску, глубоко вздохнул… Зорин не позволил фрицу такого удовольствия, вскинул автомат, нарисовал на груди крест свинцом. Торжествующе вопя, штрафники бежали дальше. Им навстречу от объятых пламенем бараков костыляли измученные, оборванные, истощенные люди в полосатых лагерных одеждах, в «гольцшугах» – деревянной обуви для заключенных, рыдали, тянули к ним руки. Ходячий скелет с пучками седых волос на плешивой голове, в рваных штанах, с трудом прикрывающих лодыжки, рухнул на колени, принялся усердно креститься, задрав к небу гноящиеся глаза. Какой-то доходяга схватил Алексея за хлястик, принялся бегло частить на английском. Он отмахнулся – можно было, конечно, вспомнить давно забытое в школе, тепло и душевно пообщаться с иностранцем, но как-то время к тому не располагало. Он отмахнулся, буркнул что-то вроде «сорри, некст тайм», припустил дальше.
Танки, вышедшие на рубеж, открыли беглый огонь по западной оконечности лагеря, оказав неоценимую услугу штурмовой колонне. Снаряды кромсали административные здания, взрывались на дороге. Но колонна, неся потери, уже уходила от лагеря – по дороге в южном направлении, в обход какой-то сложной кособокой горы, в центре которой имелась небольшая седловина с грунтовой дорогой, прячущейся в лесу. Данную дорогу немцы проигнорировали, – вероятно, она не была предназначена для проезда тяжелого транспорта. Танки уже входили в концлагерь, за ними шли полуторки с пехотой регулярных войск. А штрафники завязали упорный бой с ротой охраны концлагеря, отступившей к южным воротам. Эсэсовцы плотным огнем прикрывали отход колонны. Штрафники наседали – в самый ответственный момент, когда солдаты залегли, был ранен в бедро командир третьего взвода лейтенант Матвейчук. Он выл, согнувшись в три погибели, зажав ветку зубами – боль казалось такой невыносимой, что проще умереть, чем с ней жить. К лейтенанту бросились санитары, поволокли в безопасное место.
– Зорин, командуйте взводом! – крикнул перебегающий от дерева к дереву Негодин.
Алексей повел своих солдат в обход лесистой балки, надеясь отсечь противника огнем и успеть перехватить хотя бы часть колонны, ползущей по изгибам дороги. Планы провалились, но вины временного комвзвода в том не было. В разреженном сосновом лесу немцы предприняли контратаку, заслонили собой колонну. Сначала они прижали штрафников к земле дружным огнем из автоматов и карабинов, потом поднялись и, как ни в чем не бывало, прогулочным шагом отправились в атаку. Солдаты Зорина прятались за деревьями, зарывались в спелый мох и не верили своим глазам: эсэсовцы, в ус не дуя, шли и смеялись, переговаривались между собой! Напевали одну из своих «модных» строевых песенок: «Коль нам придется умирать, прекрасней смерти не сыскать, чем смерть солдатская в бою!» Лениво стреляли от бедра, перезаряжали на ходу, валко двигались дальше. Оберефрейтор с двумя полосами на погонах остановился, помочился на дерево. Странный поступок вызвал смех тех, кто двигался рядом. Неужели это было так смешно?
– Братцы, да они же пьяные в дрезину! – прозрел Пастухов. – Ну, ни хрена себе зарисовочка!
– А мы почему не пьяные? – обиженно выкрикнул Осадчий. – Им, значит, можно, а нам – хрен? Эй, Зорин, давай-ка этих упырей как следует отвалтузим?
– Не вставать! – крикнул Зорин. – Огонь, парни!
Ударили плотно, с охотой. Оберефрейтор, не успевший застегнуть штаны, завертелся юлой. Рослый гренадер с очками на длинном носу допрыгал, как на ходулях, до ближайшего дерева, по которому и сполз, продырявленный во всех доступных местах. Болотный поливал из компактного «Горюнова», не оставляя эсэсовцам ни шанса. Немцы валились с невозмутимыми минами, словно так и надо, словно на том свете им пообещали нечто такое, что умереть – просто милость божья. Они уже не шли в атаку, встали, как-то задумчиво стали пятиться, огрызаться огнем.
– А вот теперь отвалтузим! – крикнул Зорин. – Пошли, славяне!
Били фрицев душевно, грубо и увлеченно – ножами, прикладами, кулаками. Били молча, остервенело, о чем тут говорить? Благородная ярость взрывала головы, удесятеряла силы. И снова Литвинов запутался в полах шинели, едва не закрыл грудью пулемет, с которым Болотный шел по лесу и достреливал тех, кто не успел спрятаться. Тот раздраженно отпихнул неуклюжего солдата, Литвинов повалился на немца, который порывался встать – ему защемило ногу телом товарища. Нашло на солдата – сорвал с головы каску и принялся остервенело бить ею фрица по морде – бил, не останавливаясь, пока не брызнула кровь, не хрустнули носовые хрящи, не отлетел дух. Поднялся, шатко доковылял до разлегшегося под деревом долговязого гренадера, стащил с него очки, водрузил себе на нос, недоверчиво оглядел пространство. Восторженный вопль огласил арену боя:
