Nevermore, или Мета-драматургия - Созонова Ника Викторовна (книги .TXT) 📗
— Я рада за тебя…
— Как бы я хотела сказать о тебе ту же фразу!
— … Ведь он же не половинка тебя. Даже не четвертинка — морок. Бесовское наваждение. 'Редкостный урод' — так выразился о нем Инок. Ты знаешь, как я отношусь к Иноку, но и плохой человек может высказываться умно. Редкостный — букет пороков и извращений, находка для психолога и психиатра.
— Но не только. 'Маленький плачущий мальчик', ты забыла? Вороненок со сломанным крылом…
— Маска плачущего мальчика. Почитай Масодова, прошу тебя! Это его кумир. Тебя может вытошнить на третьей странице, но пересиль себя и почитай — чтобы понять, за кем он идет, кто открывает ему последние высокие истины, приподымает завесу над тайной жизни и смерти.
— Я читала. Это все наносное — готическая поза.
— Я не понимаю тебя, не понимаю! Тебе же всегда нравились сильные люди. С самого раннего детства, помнишь? Помнишь, в три года ты говорила, что у тебя есть два волка, которых никто не видит и которые тебя охраняют? Из детства же твоя фраза — четыре любимых слова на букву 'в': ветер, воля, волки и слово 'вечность'… Каждую ночь ты улетала в один из параллельных миров, где училась магии, ездила на верховом волке ростом чуть поменьше слона и участвовала в регулярных 'борках' со львами, по типу гладиаторских: зверя нужно было уложить на обе лопатки, не причинив при этом ни малейшего вреда…
Таисию утянуло в воспоминания, словно в светлую воронку. Неудивительно: мое детство намного более отрадное место, чем сегодняшний день. Даже голос ее изменился — завибрировал и потеплел. Я подыграла ей:
— Я помню, ты постоянно приставала ко мне, маленькой, с дурацким вопросом: кем ты была раньше?
— Потому что дети лет до трех-четырех часто помнят прошлые жизни. А ты говорила: 'Отстань! Никем не была…'
— Потому что была стихиалью, но не знала, как это называется.
— Ты настолько любила волков, что будущего избранника видела непременно похожим на этого тотемного зверя. Помнишь? Лет в десять, когда другие девчонки тащатся от Бреда Пита, ты была очарована Мадуевым, легендарным бандитом, который влюбил в себя женщину-следователя в 'Крестах', убедил принести ему пистолет и совершил попытку побега. О нем сняли аж два фильма — художественный, с Абдуловым в главной роли, и документальный, где о нем, захлебываясь от восторга, говорила ясновидящая Джуна. Помню, я пыталась охладить твой пыл, доказывая, что Мадуев лишь красиво ухаживал — цветы, дорогие подарки, но сам был холоден и циничен. И женщине, ради него отсидевшей восемь лет, даже ни разу не написал на зону. На это ты парировала, опустив глаза и таинственно улыбаясь, что да, не любил и был холоден, но лишь потому, что не встретил свою единственную (намек прозрачен!), которая сумела бы увести с пути грабежей и убийств. Помнишь?..
— Еще бы.
— Сильная личность, одинокий волк, печальный демон… А сейчас? В нем же от женщины больше, чем от мужчины. Причем, не лучших, а худших качеств: капризная, истеричная, ползарплаты тратящая на косметику… Бедная, бедная, бедная Айви! Какое счастье, что ты не на ее месте, что его пронесло мимо тебя! У тебя сильный ангел-хранитель — он прикрыл тебя своим крылом, и это темное существо не заметило твоей невыносимой женственности. Знаешь, кто он для тебя? Посланный сниже. Бывают посланные свыше — ангелы или Учителя. А он сниже…
Ее слова — камни (каждое следующее бьет больнее), или угли, прожигающие насквозь… или птицы, неотступно преследующие и клюющие в затылок.
— …Впрочем, извини, — Таисия резко поменяла тон, словно споткнулась на ровном месте. — Как бы я тут ни изощрялась, ни разоблачала его перед тобой, ни обривала налысо — все впустую. Сердцу не прикажешь. Особенно столь сумасшедшему, как твое.
Поток изнуряющих словес иссяк. Благодарная ей за это, я собралась уйти в свою комнату и попытаться нырнуть в сон. Но тут раздался звонок в дверь. Короткий, испуганно-нервный. В моей голове (и в ее тоже, уверена) промелькнуло ударом бича: он! Больше в такое время придти сюда некому.
Постаравшись скрыть вибрации голоса, я нарушила ошеломленное молчание фальшивым донельзя тоном:
— Открой пожалуйста, мне дольше одеваться. Может, это кто-то из моих друзей — мало ли что случилось…
Пока она набрасывала халат в выразительном молчании, звонок пискнул еще раз — жалобным котенком. Уже дольше — упорно надавливаемый чьим-то настойчивым пальцем.
Таисия ушла открывать и не возвращалась, как мне показалось, неестественно долго. Две-три минуты, что ее не было, растянулись для меня в триста тридцать три судорожных вдоха и выдоха. Чтобы успокоиться, я потянулась к сигарете, напрочь забыв, что не курю при Таис (ее это бесит до судорог), но меня так трясло, что сигарета выпала на пол. Нагнувшись, я принялась шарить по ковру в ее поисках и в этот момент услышала пьяные рыдания в коридоре и родной ворчливый голос, призывающий выть потише, с учетом спящих соседей.
(Позже Таис описывала, как, открыв дверь, минуту-две колебалась, прежде чем впустить его в квартиру. 'Первой реакцией при виде ненавистной, и к тому же вдрызг пьяной физиономии было — резко захлопнуть дверь. Меня остановило лишь соображение, что этого поступка ты можешь не простить мне до конца жизни. Второй порыв — процедить холодно: 'Сейчас я позову дочь', и удалиться. Лишь окровавленный подбородок и шея пробудили отдаленное подобие самаритянской жалости…')
Когда я увидела его лицо в крови — не засохшей, но льющейся, все мои нервы превратились в иголки, впившиеся изнутри в кожу. Я ощущала его боль физически (знаю, знаю, как это банально звучит), захлебнувшись жалостью, нежностью и отвращением (от вида крови и расквашенных физиономий меня всегда подташнивало).
Таисия усадила его на диван — он продолжал подвывать, и кровь тонкой струей изо рта заливала подушку, — посоветовала мне надеть халат, принесла теплой воды в тазике и полотенце. Под ее мудрым руководством я принялась тихонько вытирать влажным полотенцем его лицо от грязно-бурых подтеков. Удивительно, но отвращение бесследно исчезло. Меня переполняло нечто близкое к блаженству, к катарсису. Все изначально женское, материнское, животно-самочье ликовало во мне от возможности быть ему полезной, окружить, оградить собой от злобного внешнего мира.
Бережно, стараясь едва касаться вздувшейся, болезненно-лиловой плоти, скользили мои пальцы, обернутые влажной тканью, вдоль линии его ноздрей и скул, очерчивая, а потом покрывая губы, оглаживая подбородок. Меня вдруг осенило, что когда любишь кого-то с такой силой, нет уже ничего грязного, ничего отвратительного, и, будь он прикован к постели, я с не меньшим светом в душе подавала бы ему судно.
— Я шел извиниться перед вами… — пробормотал он, когда рыдания — от прохлады полотенца, от исходившей от меня нежности, от теплого полумрака комнаты — наконец утихли. — Но ваш парк оказался не слишком подходящим местом для подлунных прогулок.
Как оказалось, он провел вечер у Атума, и тот, по обыкновению, поил его дорогими винами, окуривал кальяном, ублажал изысканными беседами. Но Атуму недостаточно утонченной дружбы, ему подавай страсть, а к ней Бэт в последнее время — с момента появления в его жизни Айви — был не расположен. Последовал скандал. Непокорную эротическую игрушку выставили за дверь в сильном подпитии. И тут его посетила светлая мысль — снять камень с души, извиниться за злобный коммент (если бы бледно-пятнистый от ярости и унижения Даксан не скрипел зубами над его левым ухом, ему и в голову не пришло бы фонтанировать ядом). В темном парке он не сумел отыскать нужный дом, хотя был здесь раза четыре, и подошел справиться у группы тянущих пиво подростков. Ему объяснили, но он опять не нашел и, сделав круг, вернулся к ним с тем же вопросом. То ли настырность, то ли длинные волосы и обильный макияж вкупе с безлюдностью (парк пустеет уже к десяти вечера), а скорее все это вместе привели к тому, что он лишился денег, документов, мобильника и нескольких нижних зубов.
