Кровь и золото погон - Трифонов Сергей Дмитриевич (читать книги .TXT, .FB2) 📗
Пока Хлебов собирал офицеров, Павловский задумался о старом знакомом Булак-Балаховиче. Станислав Никодимович родился 10 февраля 1883 года (то есть был старше Павловского на десять лет) на Виленщине в семье кухмейстера [17] местного помещика и горничной. Согласно послужному формуляру, копию которого Гуторов предусмотрительно снял для Павловского в штабе корпуса, отец – Никодим-Михаил Сильвестрович Балахович, происходил из разорившихся польско-белорусских шляхтичей. Мать – Юзефа Балахович (в девичестве Шафранек) была полькой. Оба родителя – католики, сам Булак-Балахович тоже.
Окончил частную польскую гимназию святого Станислава в Санкт-Петербурге. Затем четыре года учился в коммерческом училище, получил диплом агронома. С 1904 года работал управляющим в поместье Городец-Лужский графа Платер-Зиберга в Дисненском уезде. За доброту и внимание к нуждам работников крестьяне называли управляющего «батькой», а за стремление вникать во все вопросы хозяйства и постоянное перемещение по поместью нарекли его «булак» («перекати-поле»). Этим прозвищем он особенно гордился.
В сентябре четырнадцатого года Станислав и его младший брат Юзеф вступили добровольцами в российскую армию со своей амуницией, оружием и лошадьми. В составе 2-го лейб-уланского Курляндского полка императора Александра II воевал в Пруссии и Польше, проявив себя самым лучшим образом. Награждён тремя солдатскими Георгиевскими крестами и Георгиевской медалью. В 1915 году Балахович получил первый офицерский чин корнета и был назначен командиром отдельного эскадрона в составе 2-й кавалерийской дивизии. Отличался исключительной храбростью, был пять раз ранен.
В октябре семнадцатого в Петрограде после излечения от тяжелого ранения в плечо Булак-Балахович вступил в сформированный польский уланский дивизион, в котором командиром 1-го эскадрона был его брат Юзеф. Он рвался в бой с немцами, и вскоре приказом Троцкого его назначили командиром Лужского конного партизанского полка, отправленного в Псковскую губернию для противостояния с германскими войсками. С восторгом принявший Февральскую революцию, он все больше проникался ненавистью к большевикам и очень быстро избавился от них в полку. Осенью восемнадцатого Балахович принял окончательное решение перейти на сторону белых.
В ноябре он с отрядом в четыреста сабель перешел на сторону белых и прибыл в Псков, где штабом Северного корпуса был произведен в ротмистры. В январе девятнадцатого он уже подполковник, а весной на его плечах красовались полковничьи погоны. Во время весеннего наступления на Петроград командование Конным полком Булак-Балахович передал брату Юзефу, произведённому в ротмистры, а сам приказом генерала Родзянко возглавил все силы, наступавшие на гдовском направлении. За успешные действия в июле он получил чин генерал-майора.
После взятия в мае Пскова Булак-Балахович был назначен градоначальником и установил в городе свой собственный порядок, вызвавший резкое недовольство населения и командования. Печально знаменитые «псковские казни», еврейские погромы, мародёрство, изнасилования – все эти «художества» вызывали в офицерской среде брезгливое отношение к Балаховичу. В войсках его всё чаще называли атаманом.
Правда, справедливости ради, – думал Павловский, – следовало признать, что жертвами казней обычно являлись захваченные большевики и чекисты, не успевшие бежать из города. А ведь красные в Пскове, Гдове и многих других городах установили кровавый террор. По данным контрразведки, только в Гдове войска Балаховича освободили из застенков ЧК около двухсот человек, ожидавших смерти. Кроме того, Балахович беспощадно расправлялся с продавцами кокаина, вешал их на столбах. С другой стороны, при нём в Пскове демократическим путем была избрана городская Дума, стали выходить газеты, открылись школы и гимназия…
Но его отношения с Родзянко и Юденичем постепенно ухудшались. Генералы не могли простить ему установления несанкционированных ими теснейших контактов с эстонским и польским командованиями и британской военной миссией. По приказу Юденича в ночь на 23 августа контрразведка арестовала Булак-Балаховича. И дело наверняка закончилось бы трибуналом, но генералу удалось бежать из-под ареста в расположение вверенных ему частей. А оттуда, как понимал Павловский, выдачи атамана не будет.
Эстонское командование в связи с арестом гражданина Эстонии генерала Булак-Балаховича выразило резкий протест, разорвало союзный договор с Юденичем и сняло эстонские войска с псковского фронта. В результате красные вновь захватили Псков. А генерал Юденич под сильным давлением англичан был вынужден простить атамана и назначить его командиром 1-й отдельной дивизии 2-го корпуса Северо-Западной армии. Но Булак-Балахович Юденича не простил…
«Непрост наш атаман, – думал Павловский, – ох непрост! Но ведь талантище… И политикан опытный… Наверняка наперёд просчитал все шаги… Победят белые – на щите ворвётся в Петроград. Победят красные – готов успешный отход в Эстонию или Польшу. Истинный Бонапарт. И росточком в него, и манерами… Надо бы поближе с ним познакомиться. Да и должок у меня перед ним…»
6
Пока Павловский мысленно анализировал карьеру Булак-Балаховича и попивал крепкий чай, заваренный Хлебовым с мятой и брусничным листом, собрались казачьи офицеры: подъесаул Егор Тимофеев, сотник Семён Куринов, хорунжий Никита Толкучий. Подошли и урядники Матвей Хрущ с Фёдором Мокровым, назначенные командирами взводов взамен погибших офицеров.
Павловский с улыбкой разглядывал необычный вид бравых донцов. На новеньких английских френчах красовались золотые офицерские погоны, а на узких неотъёмных полупогончиках урядников – алые лычки. Английские же галифе с красными казачьими лампасами были заправлены не в добротные высокие ботинки от «союзников» (казаки наотрез отказались обувать британскую обувь, Павловскому пришлось уговорить эстонцев обменять ботинки на сапоги), а в крепкие яловые сапоги эстонского пошива. Синяя выпушка на рукавах и воротнике френча, синего цвета околыш зелёной английской фуражки и цинковая кокарда с российским «триколором» на ней – всё это, а кроме того, настоящие казачьи шашки и шпоры, как мыслили казаки, должно было выдавать в них представителей Всевеликого Войска Донского. Павловский, кстати, тоже приобрёл себе две пары новых хромовых сапог. Во всём остальном (кроме погон и кокарды) выглядел обычным британским офицером.
Хлебов взгромоздил на стол дышавший жаром вёдерный самовар, расставил кружки, миску с колотым сахаром.
– Наливайте чай, донцы, – пригласил Павловский, – будем знакомиться да планировать боевую службу.
За чаем, в открытой беседе Павловский услышал трагические истории судеб новых боевых товарищей, многое узнал из первых уст о кровавых событиях на Дону, Кубани, в Малороссии… Слово за слово, казаки поведали и об атамане, новоиспечённом генерале Булак-Балаховиче, о его нелюбви к православным, его жестокости, корысти и непомерном златолюбии.
Казакам Павловский приглянулся: молодой, могучий, вся грудь в орденах, слушать умеет, никого не перебивал, только изредко задавал наводящие вопросы, всех по имени-отчеству величает, не тыкает, коней знает и любит, к службе строг, сам аккуратен и ладен… Заключая беседу, подполковник строго сказал:
– Скоро, видимо, в бой. Коней холить и лелеять, кормить и купать, каких надо – перековать, не лениться. Походные фуражные сумы держать полными овса и всегда готовыми. На каждого казака иметь в походном сидоре по фунту сала, два фунта сухарей, полфунта пшённой крупы, соль, перец, сахар и всё то, что требуется уставом казачьей строевой службы (сам он этого устава не знал). А главное – двести патронов на карабин и перевязочный материал. Верю в вас.
Казаки одобрительно загудели, закивали, стали прощаться. Павловский задержал сотенного командира подъесаула Тимофеева.
– Вижу, Егор Иванович, казаки ваши – бойцы опытные. Поэтому решил, ваша сотня будет резервом командира полка. Приказы получать будете лично от меня. Наряду с моим помощником, старшим адъютантом и квартирьером полка, отныне входите в состав штаба полка. И ещё… Уж постарайтесь, чтобы казаки не особо пьянствовали. Сейчас ой как головы трезвыми держать надо.
