Битва за Рунет: Как власть манипулирует информацией и следит за каждым из нас - Бороган Ирина Петровна
Вместе с другими правозащитниками Локшину и Никитина проводили в помещение внутри охраняемой зоны терминала, а потом вывели на летное поле. В этот момент она вспомнила, что Сноуден хотел лететь в Венесуэлу, и подумала, что их могут посадить в самолет с американцем, чтобы гарантировать его безопасность. Но вместо этого их посадили в автобус.
Сделав круг по взлетному полю, автобус остановился рядом с какой-то дверью. Это был тот же терминал, но другая, дальняя его часть. Сопровождающие проводили их в комнату, где уже находился Сноуден с переводчиком. Рядом сидела Сара Харрисон из проекта WikiLeaks, прилетевшая с ним в Москву из Гонконга.
Никитин сразу подошел к Сноудену и спросил его, как он себя чувствует: Кучерена по-английски не говорил, поэтому Никитину удалось перехватить инициативу. Но прямо перед ним вырос служащий и произнес: «Уважаемые господа, мистер Сноуден хочет выступить с заявлением, и в интересах его безопасности я прошу вас не снимать его на видео».
Никитин, Кучерена, Локшина и Резник заняли места в первом ряду, сзади сели крепкие молодые люди, одетые в строгие костюмы. Локшина сделала две фотографии и тут же отправила их Барри из The New York Times. Та в свою очередь выложила их в Twitter. Локшина достала диктофон Барри, положила его на стол и включила. Обо всем происходившем на встрече она тут же писала Барри. Никитин позвонил знакомым журналистам и транслировал разговор через открытую линию.
Локшина была абсолютно уверена – приглашение исходило не от Сноудена: по-русски он не говорил, да и с людьми, собравшимися в аэропорту, был незнаком. Она считала, что встреча представляла собой шоу, организованное спецслужбами. «Композиция этой группы товарищей была такова, что сомнения не оставалось, что собрал их, конечно, не Эдвард Сноуден. Это просто было очевидно, что товарищи из спецслужб собрали группу людей на свое усмотрение и устроили все это мероприятие. И устроили, наверное, для легитимации уже принятого решения о том, что ему будет предоставлено временное убежище».
Кучерена, сидевший в первом ряду, вальяжно закинув ногу на ногу, попытался задать первый вопрос. «Как с вами тут обращаются?» – спросил он по-русски. «Подождите, пожалуйста, – оборвала его Сара Харрисон. – Сперва Эд Сноуден хотел бы зачитать свое заявление».
Сноуден начал читать текст, в котором просил «помощи в обеспечении гарантий со стороны соответствующих стран, чтобы обеспечить мой перелет в Латинскую Америку». Он также попросил убежища в России. «Я передам свою просьбу России сегодня и надеюсь, что она будет принята благосклонно», – сказал он. Было похоже, что надолго встреча не затянется, и Лукин спросил Сноудена, нет ли у него каких-нибудь жалоб. Тот ответил «нет», и адвокаты перешли к обсуждению юридических деталей его статуса.
Вскоре им дали понять, что встреча окончена, и перед уходом Никитин вручил Сноудену свою визитную карточку, но американец к нему так никогда и не обратился. Впрочем, Никитин и не считал необходимым организовать с ним канал безопасной связи, он больше хотел понять состояние Сноудена и внимательно наблюдал за ним, анализируя язык жестов и пытаясь найти следы возможных пыток, то есть делал то, что обычно делают правозащитники в отношении лиц, ищущих убежища. Никитин пришел к выводу, что Сноуден был расслаблен и чувствовал себя вполне комфортно: «Меня впечатлила его невозмутимость. В конце концов, он же потерял все, что имел». Схожее впечатление сложилось и у Локшиной: «Ни подавленным, ни обеспокоенным он не выглядел».
Гостей вывели из комнаты и проводили к терминалу. Сноуден и Харрисон исчезли. Локшина вдруг хватилась забытого в комнате диктофона и попросила одного из охранников принести его. Получила она его лишь через полчаса, причем записи – все сорок пять минут, которые длилась встреча, – были стерты. У терминала Локшина и Никитин сообщили журналистам, что поддерживают его просьбу о предоставлении убежища. Кучерена сказал, что обеспечит Сноудена юридической помощью.
Так закончилась эта странная встреча, на которой все участники, казалось, сыграли роли, написанные не ими.
Хотя правозащитников усадили в первом ряду, они не имели никакого влияния на ход встречи. Они увидели Сноудена, а потом он исчез. Эта было чистое манипулирование.
Разоблачения Сноудена разозлили людей по всему миру, и гнев был направлен на правительство США. Путин же выставил себя защитником свобод и единственным мировым лидером, способным бросить вызов Америке. Правозащитные организации, которые Кремль годами подавлял, сыграли в этом шоу роль реквизита. Кроме того, встреча показала, что и Сноуден готов играть по правилам, предложенным Кремлем.
Год спустя, сидя в московском кафе, Локшина заметила, что Сноуден, по сути, попал в ловушку. «По факту, он же в тюрьме, – сказала она, пожимая плечами. – Я не сомневаюсь, что в комфортабельной, его там кормят, поят, и он ни в чем не нуждается, но он не гуляет по улицам этого города».
Сноуден вряд ли предполагал, что его разоблачения обеспечат новыми аргументами тех российских чиновников, которые хотели поставить интернет под контроль властей.
Его разоблачения массовой слежки АНБ стали предметом специальных слушаний Госдумы. «Американцы упрекают нас в пресечении пропаганды содомии среди детей и при этом сами засовывают свои носы в личную переписку десятков миллионов российских граждан, – писал в июне 2013 года вице-спикер Госдумы Сергей Железняк. – Считаю, мы должны обеспечить цифровой суверенитет нашей страны… Реализовать это возможно только в условиях размещения сетевого серверного оборудования, содержащего персональные данные и информацию наших официальных органов, на территории РФ в пределах нашей юрисдикции».
Руслан Гаттаров, лидер «Молодой Гвардии» «Единой России» и сенатор, публично пригласил Сноудена на одно из заседаний Совета Федерации, чтобы «расследовать» то, что он назвал «сливом» данных о российских гражданах американским разведслужбам (тот, впрочем, не пришел) {211}.
Однако требования «цифрового суверенитета» были лишь прикрытием для старой идеи Кремля – превратить Facebook, Twitter и Google в субъекты российского законодательства, то есть открыть доступ к их данным для российских спецслужб.
Это привело бы к установке черных ящиков СОРМ на серверах Gmail, Facebook и Twitter. В ФСБ давно мечтали получить возможность следить за чатами и обменом электронной корреспонденцией в этих сервисах.
Так защита персональных данных российских граждан стала предлогом для начала серьезного давления на глобальные платформы. На Сноудена стали ссылаться те, кто стоял за введением репрессивных мер в Рунете.
1 августа 2013 года Сноуден получил временное убежище в России сроком на один год. На следующий день он покинул Шереметьево, все так же избегая встреч с журналистами. Новости сообщил общественности Кучерена: по его словам, он лично посадил Сноудена в автомобиль. С тех пор американец неизменно отказывался общаться с российскими журналистами или московскими корреспондентами зарубежных СМИ.
Нам это молчание кажется странным. Сноуден прекрасно знал, как общаться с журналистами, – он использовал их для организации утечек и провел несколько дней в Гонконге, окруженный журналистами. Прилетев в Москву, он начал регулярно встречаться с репортерами из США или Великобритании. Он с самого начала выступал за максимальную открытость – именно поэтому он не скрывал, что является автором утечек. Почему же он отказывался разговаривать с журналистами той страны, в которой получил убежище? Шли месяцы, и все больше казалось, что Сноуден избегал общения с местными репортерами лишь по одной причине – чтобы не отвечать на вопросы об условиях своего пребывания в России.
Тем временем официальная версия прилета Сноудена в Москву становилась все менее убедительной. 4 сентября 2013 года Путин заявил в интервью, что еще в Гонконге Сноуден приходил в российское консульство, о чем сразу доложили президенту. Публика впервые услышала эту часть истории. Причины, по которой Путин решил о ней рассказать, так и остались неясными {212}.
