В августе 41-го. Когда горела броня - Кошкин Иван Всеволодович (книги бесплатно .TXT) 📗
— Какого черта? — прошептал Васильев, и на душе как-то сразу полегчало.
Он сел на лавку рядом с маленьким усталым человеком и прислонился спиной к стене. К чертовой матери все, он будет делать то, что считает нужным, и пусть Тихомиров кривит губы сколько ему угодно. Да, он не военный человек, а мобилизованный первый секретарь обкома, да, он мало понимает во всех этих нормах расхода боеприпасов, секторах обстрела и прочем, да, он учит по ночам уставы, чтобы хотя бы представлять, как воюют вверенные ему люди. По крайней мере, хотя бы здесь он поступит как должно, без оглядки на то, что по этому поводу скажут, подумают или сделают.
— Ваш полк уже сутки воюет без комиссара, — громко сказал Васильев. — Это непорядок. У вас в ротах остались политруки, Валентин Иосифович?
Гольдберг с какой-то поспешностью повернулся и зачем-то поправил простреленную фуражку.
— Так… Так точно, товарищ полковой комиссар. В первой роте выбыл, убит, во второй и третьей на месте.
— Надежные люди? — строго спросил Васильев.
— Да, — уже спокойно ответил Гольдберг.
Васильев вынул из полевой сумки лист бумаги и химический карандаш.
— Значит, так, товарищ батальонный комиссар. Я назначаю вас исполняющим обязанности комиссара 732-го стрелкового полка, приказ будет, как только вернемся в штаб. Соответственно, на место комиссара 2-го батальона идет один из ваших надежных людей. Кого рекомендуете?
— Старшего политрука Ляшко, — подумав, сказал Гольдберг.
Васильев записал фамилию.
— Ну, вот и хорошо. Если не ошибаюсь, это возвращается Тихомиров, сейчас его и обрадуем.
Новость о назначении Гольдберга комиссаром 732-го командиры восприняли по-разному. Комполка просто молча кивнул и пожал Валентину Иосифовичу руку, сказав, что ждет его на КП. Асланишвили горячо поздравил товарища, одновременно сокрушаясь, что теряет такого политрука. Тихомиров пристально посмотрел Васильеву в глаза, но ничего не сказал. Обратно шли быстро, стараясь как можно быстрее преодолеть поле, на котором еще лежали убитые в утренней атаке красноармейцы.
— Так что решили насчет ночной атаки? — спросил Васильев.
— Будем делать, как предлагает Асланишвили, — ответил комдив. — Другого выхода я не вижу. Ты уж извини, Павел, — сказал он шагавшему рядом Чекменеву, — но придется твоим орлам еще разок повоевать пехотой.
— Есть, — спокойно ответил капитан, и вдруг добавил: — Все равно у нас рации нет, так что ни огонь корректировать, ни поле боя поддерживать мы не можем. Я возьму два взвода, так что совсем без разведки вы не останетесь.
Тихомиров кивнул, некоторое время шагали без разговоров.
— А что там с этим политруком, как его, Гольдбергом? — спросил он наконец.
— Как видишь, я его назначил на полк, — невозмутимо ответил комиссар дивизии.
— То есть он ни в чем не виноват? — продолжал нажимать комдив.
— Был бы виноват — не назначил бы, — так же спокойно сказал Васильев.
Тихомиров хмыкнул и умолк. До самой опушки, где ждал автомобиль, они шли молча.
Петров и Беляков уже подходили к трофейному автомобильчику, на котором адъютант Тихомирова должен был доставить их в батальон, когда их окликнул незнакомый майор, представившийся начальником Особого отдела дивизии Кулешовым. Танкисты остановились, и Беляков, чувствуя неладное, присмотрелся к особисту попристальнее. Майору можно было дать на вид и тридцать, и пятьдесят, черные круги вокруг красных глаз говорили о том, что он давно уже не высыпался как следует. Спустившись в небольшой блиндаж, где располагался Особый отдел, комбат и комиссар увидели сбитый из сосновых горбылей стол с пишущей машинкой, за которой сидел такой же красноглазый сержант, и несколько ящиков, на которых стопками лежали папки. Раскрыв одну из них, Кулешов протянул Белякову несколько листов бумаги.
— Ознакомьтесь, товарищ батальонный комиссар.
Беляков пробежал глазами бумаги и молча передал их Петрову. Слова «Протокол допроса» бросились в глаза сразу, и комбат, не читая, перевернул лист. Еще один допрос. Опрос свидетелей. Заседание трибунала… Приговор… Военюрист… Приведен в исполнение.
— Что это? — хрипло сказал он.
— Это дело о трусости в бою экипажа танка в составе… Да, впрочем, там все написано, — глухо ответил майор. — Я посчитал, что вам следует знать.
Комбат вспомнил вчерашний разговор: «Поганая история со вторым, Юрий Давыдович…»
— Вы что, провели следствие за сутки? — напряженно спросил Беляков.
— На самом деле, — бесцветным голосом продолжил особист, — следствие заняло от силы два часа. Все произошло на глазах у пехоты. Пятнадцать красноармейцев и два командира показали, что экипаж покинул танк прежде, чем снарядом разбило гусеницу. После этого я прекратил опрос свидетелей. Под давлением неопровержимых улик экипаж сознался в том, что покинул исправный танк. В силу чрезвычайных обстоятельств трибунал был проведен по ускоренной процедуре, приговор был вынесен в течение пятнадцати минут и приведен в исполнение через полтора часа. Вот свидетельства о смерти.
— Значит, по ускоренной процедуре? — просипел Петров.
Он не мог вспомнить даже лиц этого экипажа, да и не считал нужным теперь вспоминать, их трусость бросала пятно на весь батальон, но быстрота, с которой был вынесен и приведен в исполнение смертный приговор, вызывала отвращение. Беляков крепко взял комбата за плечо и, словно мальчишку, отодвинул назад.
— Я не сомневаюсь, что их вина была установлена, — спокойно сказал комиссар. — Но неужели обязательно было выносить такой приговор? Куда спешили? Даже если они заслужили наказание, почему не предоставили им возможность искупить свою вину?
— Как вы это себе представляете, товарищ батальонный комиссар? — Красные слезящиеся глаза, не мигая, уставились на Белякова. — У вас есть специальный танк, на котором можно послать в бой трусов?
— Почему не отправили их в пехоту? — спросил Беляков.
— А по-вашему, наши батальоны — это место, где всякая сволочь будет искупать вину кровью? — впервые повысил голос майор.
— Товарищ майор, время, — вмешался в разговор сержант.
Особист подошел к телефону и, сняв трубку, несколько раз крутанул ручку.
— «Ракита», «Ракита»… Да, «Ракита», это «Сосна»… Что? Когда? Да, выезжаем!
Он бросил трубку и, шагнув мимо Белякова, снял со стены ППД.
— Прошу меня извинить, товарищи, вынужден вас покинуть. На мне еще и эти диверсанты висят. Золотов, проводи танкистов.
Схватив с ящика чехол с запасным диском, Кулешов выскочил из блиндажа, комбат и комиссар вышли вслед за ним. Возле блиндажа стояла старенькая полуторка, рядом сидели несколько красноармейцев при оружии.
— Подъем! — крикнул майор, садясь рядом с водителем.
Бойцы попрыгали в кузов, и начальник Особого отдела 328-й стрелковой дивизии куда-то уехал.
До батальона добрались без приключений. Турсунходжиев, весь перемазанный грязью и маслом, доложил, что машины к бою готовы, масло долили, боекомплект загружен. Петров прошел вдоль стоящих в два ряда танков, затем подошел к КВ. На крыше башни лежал баллон с газом, сквозь смотровые щели выбивались вспышки синего — люди Рогова что-то подваривали в башне. Солнце садилось, часа через два будет темно. Старший лейтенант спросил у ремонтников, когда будет готов танк, выслушал непременное: «Минуту, командир, тут всего ничего осталось…». Здесь делать было нечего, и комбат пошел к своему танку. Экипаж встретил командира дружным храпом — приведя машину в порядок, танкисты завалились спать, ловя минуты покоя. Видимо, первым уснул на крыше моторного отделения Осокин, потому что кто-то прикрыл его от холодного, почти осеннего ветра брезентом. Наводчик и радист спали под деревом, привалившись спинами к стволу. Комбат нагнулся над ними и потряс Симакова за плечо.
— Подъем, орлы, нечего на холодной земле валяться.
— Какая на хрен разница, — не открывая глаз, сонно ответил Безуглый.
