Откровения Екатерины Медичи - Гортнер Кристофер Уильям (мир книг .TXT) 📗
— Я уверен, что она великолепна, однако вынужден отказаться от вашего гостеприимства.
Атмосфера в комнате резко изменилась. Я хотела возразить, но прикусила язык. Конечно же, он не может остаться. Для меня Шенонсо, возможно, и надежное убежище, но я не могу быть уверена, что поблизости не рыщут шпионы Гизов. К тому же у Колиньи есть семья, жена и дети, которых он покинул, чтобы встретиться со мной.
— Разумеется. С моей стороны было самонадеянно ожидать иного.
— Нет-нет! — возразил он. — Я остался бы, если б мог. Однако моя жена… Она больна.
— О, как жаль. Надеюсь, ничего серьезного?
— Увы. — Он отвел глаза. — Шарлотта умирает. Несколько месяцев назад она родила дочь. — Голос Колиньи звучал так тихо, что мне пришлось податься к нему, чтобы расслышать. — Роды были нелегкие, но ребенок появился на свет здоровым. Затем у Шарлотты пропало молоко; она не могла кормить дитя. У нее исчез аппетит, и вначале мы заподозрили молочную лихорадку, но шло время, а ей не становилось лучше. Мы позвали доктора, и он обнаружил… — Колиньи судорожно сглотнул, — у нее в груди опухоль. Она тает у меня на глазах, а я ничего не могу поделать.
Я слишком хорошо знала, каково это — смотреть, как умирает твой супруг, и молиться о чуде, страшась, что молитва останется неуслышанной. Я подалась вперед, накрыла ладонью его руку, лежавшую на столе.
— Я пошлю ко двору за нашим врачом, доктором Паре. Если кто и может вылечить вашу жену, так только он.
Колиньи замер… затем высвободил руку и встал.
— Нет. Уже слишком поздно.
На ладони моей пылал след от краткого прикосновения к его руке. Вслед за ним я подошла к эркерному окну, выходившему на окутанные тьмой сады, где в усыпанном блестками павильоне ряженые развлекали Марию и Франциска.
— Быть может, ее можно еще спасти. Пока есть хоть малейшая возможность, не следует терять надежды.
Колиньи повернулся так стремительно, что мы оказались лицом к лицу. Я могла различить темные крапинки в его голубых глазах, тонкие морщинки в уголках глаз, очертания скул над пышной бородой. Он был на пару дюймов выше меня, и его дыхание, пахнущее вином, щекотало мой лоб.
— Вы похожи на Шарлотту, — сказал он. — Такая же стойкая и отважная.
Сердце мое гулко забилось под корсажем.
— Я… не она, — прошептала я.
— Да, это так. — Рука Колиньи скользнула к моей талии. — Ей недостает вашей силы. Из всех женщин, которых я знаю, вы — самая сильная, Екатерина Медичи.
Когда я услышала, как он произносит мое имя, по жилам моим заструился жар. Никто никогда так не смотрел на меня; ни один человек не разглядел во мне силы, которую видел он. Мне казалось, что я вот-вот растаю под его взглядом, словно он открыл глубоко внутри меня тайник, в котором я похоронила жалкие остатки своей юности и мечтаний. Всего, от чего меня принудили отказаться жизнь и время.
И тогда я поняла, что желаю этого мужчину, что желала его всегда.
Страсть полыхнула во мне, словно новорожденное солнце, полыхнула так всепоглощающе, что я попыталась отстраниться. Колиньи не отпустил меня. Он привлек меня к себе, его губы прильнули к моим губам, и мне стало трудно дышать. Отбросив здравый смысл, позабыв обо всем на свете, я упивалась тем, что впервые в жизни желанна мужчине только потому, что я — женщина.
Я услышала, как Колиньи прошептал: «Только сегодня», и этого было достаточно. Это было все, чего я хотела.
Я повела его по темному замку к лестнице. В распахнутые окна веял легкий вечерний ветерок, принося звуки музыки и смех. Мои дети и Мария Стюарт наслаждались праздником, в кои-то веки веселясь, как полагается юным.
Лукреция поднялась со стула, глаза ее остро блеснули в лунном свете, струившемся, точно шелк, из сводчатого окна. Я сделала знак; она подхватила Мюэ и без единого слова удалилась.
Моя спальня ждала нас; льняные простыни, просушенные на солнце, отброшены, край атласного покрывала, вышитого моими руками, аккуратно отвернут. Анна-Мария была с детьми; услыхав за спиной стук задвинутого засова, я, точно во сне, направилась к одинокой свече, которая горела в подсвечнике на туалетном столике.
— Нет, — сказал Колиньи, — не гаси свечу. Дай мне поглядеть на тебя.
Я почувствовала себя, как в ту ночь, когда впервые легла в кровать с Генрихом, — то есть совершенно не знала, что делать. Я едва не засмеялась вслух. Мне сорок один год. Я и прежде не раз была с мужчиной и знаю, чем занимаются в постели мужчина и женщина.
— Не бойся, — сказал Колиньи, как всегда непостижимым образом прочитавший мои мысли.
Он расстегнул рукава моего платья, снял корсаж, юбки, и вот весь мой наряд невесомой пеной опал к моим ногам, и я осталась перед ним в одной сорочке, дрожащая всем телом, но отнюдь не от холода.
Повинуясь привычке, порожденной годами супружества, я повернулась, чтобы забраться в кровать. Затем я услышала за спиной шорох соскользнувшей на пол одежды; коротко звякнула металлическая пряжка. Когда я обернулась, Колиньи стоял передо мной нагой — мускулистый, светлокожий.
Я смотрела, не в силах оторвать глаз. Он был прекрасен, однако телосложением нисколько не походил на Генриха — ни широких плеч, ни густой поросли волос. Мужчина, стоявший передо мной, был невысок и жилист; от него веяло полной уверенностью в себе, а сумрачная усмешка на губах была такова, что у меня подкосились ноги. Его мужское естество горделиво вздымалось из поросли бронзово-рыжих волос; и видно было, как ребра движутся под кожей в такт учащенному дыханию. Протянув ко мне жилистые руки, он снял с моей головы золотую сеточку. Освобожденные, мои волосы пролились на плечи и спину.
— Словно темное море, — прошептал Колиньи, всем телом прильнув ко мне.
Бережно опуская меня на кровать, он одной рукой поддел и снял через голову мою сорочку. Все сомнения испарились как дым, едва я ощутила его прикосновение, неким волшебным образом преобразившееся в острое, почти невыносимое наслаждение. Он дразняще ласкал меня губами и языком, и, когда я задрожала всем телом и он вошел в меня, я закричала так, как не кричала никогда в жизни, — в порыве неудержимого ликования, которое выпустило на волю мою душу.
Я проснулась незадолго до рассвета. Колиньи стоял у окна, уже совершенно одетый. Он обернулся; за его спиной неудержимо светлело небо.
— Я должен ехать. — Он и присел рядом со мной, ласково отвел с моего лица спутанную прядь волос.
Взгляд его, устремленный в мои глаза, был печален.
— Не извиняйся, — тихо сказала я.
На лице его отразилась нежность, но вместе с тем суровость. Он снова стал собой — привыкшим сдерживать свои чувства царедворцем.
— Нам нельзя никому рассказывать об этом. — Я коснулась его щеки. — Они не поймут. Нам предстоит столько бороться, и люди… люди скажут, что я ищу мира с гугенотами, поскольку приняла тебя на свое ложе.
Говоря это, я впервые за всю ночь задрожала от холода, и меня охватил мимолетный страх: что, если я совершила нечто, о чем потом горько пожалею?
— Я никому не скажу, — заверил он. — Не забывай, что Господь уготовил тебе особую судьбу. Без тебя эта страна распадется на части. Ты можешь спасти Францию, однако не стоит недооценивать врагов. Помни: даже если тебе кажется, что ты держишь их за горло, они остаются хищниками, настоящими тиграми, а тигры хорошо чуют, когда приходит пора нанести удар. — Он поцеловал меня. — Я дам знать о себе так скоро, как сумею. До тех пор не рискуй собой, даже ради меня.
Я обхватила ладонями его лицо, стараясь запечатлеть в памяти каждую его черточку.
— Доброго пути, Гаспар, — прошептала я.
Он взял свой плащ и вышел.
Поднеся ладони к лицу, я обнаружила, что на пальцах осел, точно дождевые капли, его запах.
Глава 21
Мы покинули Шенонсо в конце осени, когда пожелтели каштаны и стаи диких лебедей собирались к Шер, чтобы подкрепиться перед дальней дорогой. У меня было достаточно времени, чтобы сполна насладиться своей тайной, еженощно оживлять в памяти каждую ее подробность. Я каталась верхом с Марией и заботилась о здоровье Франциска; много бывала с Карлом, Генрихом и Марго, следя за их занятиями и благосостоянием.
