Брусничное солнце (СИ) - Мягчило Лизавета (список книг .txt, .fb2) 📗
Со стыда сгореть можно, Господи.
— Я сама, выйди.
Он обернулся через плечо, брови изумленно поползли вверх. Будто Варя сказала что-то невероятно глупое.
— А с нечистью, значит, спокойно исподнее вверх задирала. Ты как позвоночник сзади сумеешь обработать? Там места живого нет, синяк на синяке и посреди занозы. Давай подождем, пока тебя горячка съест, в беспамятство вкинешься. Там уж я и насмотрюсь, и набалуюсь… — Мерзавец широко и бесстыдно осклабился, поигрывая чумазой склянкой в руке. Внутри вяло перекатывалась мутно-молочная густая мазь.
Она и сама не могла понять, что переменилось. Почему одна мысль о том, чтобы скинуть перед ним одежды стала страшной. Если раньше Варвара чувствовала давящую неловкость, когда грубые холодные пальцы выводили дорожки по рваным ранам, то сейчас она готова была кинуться в болотную топь. Лишь бы Яков не смотрел, не касался.
Человек, которому не чужды эмоции. Человек, прекрасно знающий об устоях и порядках. Хотелось всплеснуть руками, накричать, объяснить, как он все испортил, обманув ее с самого начала. Хотелось рассказать, как тяжело было привыкать к холодному тощему телу под боком, мириться с липким страхом и омерзением.
Грубый дикарь. Словно не он учился в Московской академии, словно не знал простых правил и устоев общества. Как можно было стать таким бесстыжим зверенышем?
Она не выдавила ни единого слова. Бросила на него гневный взгляд и повернулась спиной, спуская исподнюю рубашку до самых бедер. Верхнюю Варя стянула через голову, изрядно намучавшись с юбкой.
— Тебе не обязательно быть настолько грубым, можно ведь совсем иначе…
Глинка не услышала тихих шагов — их гасил мягкий земляной пол и гулко стучащее в ушах сердце. Обретенный дар пульсировал внутри, искрил, ощущался так ярко, словно прямо сейчас к небесам испуганной птахой ринется.
— Я не должен притворяться тем, кем не являюсь, тебе придется смириться. — Тихий урчащий голос погнал по спине табун мурашек. Скользя пальцами, перемазанными терпко пахнущей мазью, по позвоночнику, колдун коротко усмехнулся. — Не теряйся, Варвара. Ты видела меня. Не позволяй себе обмануться из-за того, что наружность изменилась. Все остальное прежнее.
Его рука опустилась к пояснице, и Глинка дернулась всем телом — боль прострелила навылет. Яков равнодушно отшвырнул в сторону стола длинный кусок дерева — болотник изрядно помял ее, швыряя в труху из балок, чудо, что барыня не потеряла разум в боли, вся спина и предплечья были усеяны занозами.
— Нет, теперь ты не глупый нечистый, не знающий обычаев людей, потому позволяющий себе слишком многое. Ты грубый мужлан, плюющий на правила приличия. — Она глухо застонала, пошатнувшись, уперлась рукой в дверной костяк и прикусила костяшки второй. Мазь, которой полагалось лечить, немилосердно вгрызалась в кожу, прожигала дыры, доставала до нервов и мяса. Глинке казалось, что кровожадный колдун швырнул ее в адское пламя. И, перехватив второй рукой поперек живота, не позволял выныривать, не давал отстраниться.
— Кем и для чего эти правила придуманы? Если ты была вынуждена бежать со своим любовником, чтобы скрыться от «правильного» брака. Если люди уводят глаза друг от друга, а потом ночами додумывают желаемое, вместо мужей и жен представляя других, недосягаемых. Все лгут, кутаются в белые одежды добродетели, а под ними все такие же животные порывы, все такое же вожделение. — Острый подбородок опустился на плечо, его холод пустил по телу ток, заставил дернуться, прикрывая свободной рукой обнаженную грудь. Яков продолжал шептать, едва ощутимо касаясь линии челюсти кончиком носа, равнодушно, мягко, гипнотизируя неприкрытой искренностью и жесткой правдой. — Стоит бояться манерно раскланивающихся господ — в их головах скрыты самые темные мысли. Со мною все проще — мужлан захочет, и прижмется ночью к горячему боку. Неотесанный, ежели он пожелает искупаться в одном озере с нагой барыней, он просто ступит в воду. Я не люблю играться, брусничное солнце. Я не буду раскланиваться, умоляя и уговаривая вместо того, чтобы просто помочь.
Самая крупная из заноз выскользнула из-под кожи, тонкой струйкой пятная юбку хлынула кровь. А Варвара не почувствовала. Лишь когда пальцы грубо запечатали рану мазью, она удивленно моргнула, а затем разразилась бранью, зажимая перепачканный бок ладонями. Яков бессовестно усмехнулся, убирая подбородок с плеча, подул напоследок на влажный локон, прилипший к шее.
— У тебя дурные отношения с деревом. Помнится, прошлый раз я тоже выдирал из тебя крупную щепу. Ничего нового, барыня, совсем ничего нового… Одевайся, я налюбовался, эта память будет греть меня стылой ночью.
— Только это тебе и останется… — Раздраженно шипя, Варвара грубо дернула рубашку, натянула обратно на тело. Идти никуда не хотелось. За время короткого разговора она успела позабыть о их выходе с болот. Теперь тревога вернулась на положенное место, уселась, вцепившись когтистыми лапами в загривок. — Попробуешь снова ко мне приткнуться и, видит Господь Бог, я не дам тебе покоя.
Когда Варвара обернулась, Яков уже принял привычный облик нечистого. Острые иглы зубов, глаза — черные опасные омуты. И что-то тоскливо ухнуло вниз, будто, узнав правду, она потеряла доброго друга и учителя. Его место занял незнакомец, такой же колючий, но неправильный. Если раньше образ Болотного Хозяина вызывал страх, трепет и восхищение, то теперь эти чувства смазались. Обратились во что-то непонятное, то, чему в груди совершенно не находилось места.
Болотный Хозяин обнажил в широкой улыбке острые зубы, а затем совершенно бесстыдно и лукаво подмигнул.
— Звучит очень заманчиво.
Скрипнула дверь, за порог землянки он выскользнул первым, на фоне стремительно темнеющего закатного неба его силуэт выделялся черным невыразительным пятном. Осуждающе покачав головой, Варвара двинулась следом.
Колдовство так сноровисто и ловко из нее не выскальзывало — все так же барыня не могла пустить твердую кочку себе под ногу. Зато теперь легко видела чужую работу. Ни разу за всю дорогу Варвара не оступилась, колдуну не пришлось страховать ее, хватая над глубокими бочагами за шиворот рубахи. Время от времени Яков оборачивался, следил за ней светящимся взглядом и задумчиво хмурился.
Что же такое ждало ее впереди? Отчего былые едкие шутки больше не срывались с острозубого рта? Для чего ему морок нужен стал?
Что-то пошло не так. Яков не заметил перемены, а она не просто почувствовала — оказалась снесена напором. Адская боль каленым прутом ударила в висок, как только граница болота осталась за спиной. Шаг на твердую землю и Варвара, словно подкошенная, рухнула.
Коротко всхлипнула, зажимая голову двумя руками. Внутри толпились образы, сменялись один другим в вихревом потоке. И она осознала, какой же была дурою…
«Тебе не уйти. Ни в этой жизни, ни в следующей».
Серый взгляд такой глубокий, такой искренний. Печется. Несет на руках до кровати, громким криком велит позвать врача. А потом мерит шагами комнату, глядя на нее жадно, по-волчьи. С любовью.
Судьба ее.
«Не заставляй запирать тебя в комнате»
Глупая. Какая же глупая… Все ради ее здоровья, ради безопасности. Он сносит насмешки, терпит, глотает яд, льющийся с ее губ. И ночью аккуратно опускается рядом. Варвара видит сталь едва приоткрытых сонных глаз. Он до последнего не сводил с нее взгляда. Что же это за наваждение?
«Я найду тебя»
Она чуяла, как он пульсировал внутри, исторгаясь. Помнила жадные пальцы на горящей коже. Единственный. Первый. Нужный.
Задыхаясь, Глинка поползла вперед. Ради чего она пряталась? От чего пыталась сбежать? Голос Якова попытался пробиться через плотный слой белой густой ваты. Но это показалось ей незначимым.
— Варя, стена, выстраивай стену, силу прими!
Руки цеплялись за влажный мох, царапались ладони о опавшие еловые иглы, а она была так далеко от своего возлюбленного. Глупая, какая же взбалмошная. Права была мать, она совершенно беспечная. Молить будет, ноги целовать… Хоть бы принял обратно, Господи…
